Сигурд ХЁЛЬ
(норв. Sigurd Hoel)
(1890-1960)

  Моей первой норвежской книгой стал роман Сигурда Хёля "Заколдованный круг", который не только кардинально изменил школьные представления подростка о классической литературе (к которой, как оказалось, вовсе не обязательно привлекать принудительно, ведь она, как ни странно, сама способна заинтересовать читателя; это было поистине удивительным открытием), но и привил огромную любовь как к этому автору, так и ко всей норвежской литературе в целом. Впрочем, к последней он не столько развил любовь, сколько способствовал этому процессу, потому как вряд ли одна-единственная книга в состоянии так сильно повлиять на мнение; с другой стороны, если я буду яростно отрицать сей факт, то это будет явной ложью, ибо я совершенно отчётливо помню собственную твёрдую позицию после прочтения "Заколдованного круга": немедленно на поиски произведений норвежской литературы! Моё представление о том, что вся норвежская литература обладает своими оригинальными особенностями, многие из коих я уже к тому моменту нашёл в романе Хёля, стало поистине пророческим: в дальнейшем я не раз подтверждал воочию существование этого особого, норвежского духа. Что для него характерно? Во-первых, это особое чувство и отношение к природе, чувство единения с природой, которое проникает во все описываемые человеческие отношения; во-вторых, это сами отношения между людьми, подаваемые в норвежской литературе в самых разнообразных ракурсах (объединяющим фактором здесь является цель изучения этого секрета, секрета под названием "человеческие отношения"); в-третьих, она пронизана тонкими размышлениями о бытии и мироздании, о человеке и природе, о боге, жизни и многом другом, которые скромно и органично вливаются в традиционный литературный текст и, более того, украшают его; в-четвёртых, образ жизни норвежцев, который, разумеется, представлен каждым автором по-разному (ассортимент этот чрезвычайно велик у одного Гамсуна: скитальцы и одиночки, зажиточные "барины" и, наоборот, страдающие и бедствующие, романтики и прагматики, влюблённые и фанатичные карьеристы, "уставшие от жизни", жизнелюбы и многие, многие другие), но объединяет их героев одно: они до безумия любят свою страну, боготворят свою землю, и ужасно страдают, находясь за её пределами.
  Но что же я перечисляю, когда есть возможность привести слова самого Сигурда Хёля, написанные им в очерке о другом выдающемся норвежском писателе Александре Хьелланне: "Писатель никогда не должен обвинять, не должен произносить громкие слова. Он должен рассказать, но рассказать так, чтобы читатель, прочитав книгу, вскочил, опрокинул стол и стул и прокричал те слова, которые писатель незаметно вложил ему в уста". Так писал и сам Хёль. И именно так, как он здесь пишет, я поступал каждый раз, завершая чтение очередного романа Хёля, Гамсуна, Хьелланна, Ли и многих других норвежских писателей. Каждый раз меня одолевает буря эмоций, каждый раз я готов расплакаться и горевать, каждый раз я в восторге и безмерно радуюсь, каждый раз я думаю, пытаюсь раскрыть секрет, пройти лабиринты, пока не окунусь в очередное произведение, которое только и способно меня успокоить.
  Но вернёмся же к Сигурду Хёлю (1890-1960), который по праву считается одним из наиболее значительных норвежских писателей XX века. К числу особо плодовитых авторов он не относится (в его активе всего тринадцать романов) и, видимо по этой причине редко издавался в нашей стране. Более того, в СССР он стал популярен только после смерти. Наиболее значительными переводами стали: "Моя вина" (1966), "У подножья Вавилонской башни" (1968) и "Заколдованный круг" (1980).
  Сигурд Хёль жил в эпоху, которая была как никакая другая пресыщена событиями, нашедшими своё отражение в мировой литературе. Не стал исключением и сам Хёль: к началу второй мировой войны он подошёл в зрелом для писателя возрасте; он не занял чётко выраженную политическую позицию, но, тем не менее, оказался в числе того норвежского большинства, которое пыталось оказывать сопротивление немецкой оккупации. Уже после падения фашистского режима Хёль пишет во многом автобиографический роман "Моя вина" (1947), в котором, абстрагируясь непосредственно от военных и политических событий, старается проанализировать корни явления, потрясшего всю Европу и мир в середине двадцатого века. Хёль поднимает проблему ответственности каждого отдельного человека за судьбы страны, человечества. Он увидел в нацизме "незаконнорожденное дитя, зачатое в слепоте и трусости" ("Моя вина"). Он пытается понять, почему Норвегия, давшая миру Эдварда Грига и Хенрика Ибсена, Фритьофа Нансена и Руала Амундсена, Бьорнстьерне Бьорнссона и Александра Хьелланна и многих выдающихся людей, дала истории и Видкунна Квислинга, чьё имя во всех языках стало синонимом предательства, и тысячи маленьких квислингов. Волнует Хёля и судьба Гамсуна, его великого предшественника и старшего современника, обвинённого и наказанного властями и обществом Норвегии в содействии гитлеровским властям. Как и всё население Норвегии, Хёль внимательно наблюдает за судебным процессом, который проходил по делу великого старца; сочувствовал ли он ему? Ненавидел? Жёг его книги? Сострадал?
  Ещё один роман Хёля, вышедший в нашей стране, "У подножья Вавилонской башни" посвящён послевоенной Норвегии. Он даёт широкое представление о жизни страны в первое послевоенное десятилетие, о судьбе городской интеллигенции того периода. Герои романа – учителя, художники, писатели и многие другие – испытывают мучительную неудовлетворённость жизнью, ищут и не находят выхода. Хёля вновь занимает проблема фашизма и предательства; в этом романе, как и в романе "Моя вина", чувствуется особая заинтересованность "гамсуновским" вопросом.
  По существу, Хёля волнует не столько судьба, сколько выбор Гамсуна: он не может понять, как такой гениальный писатель стал на сторону фашизма? Как автор, у которого он во многом учился, строки произведений которого пронизаны гуманностью и любовью к людям, к жизни, к природе, стал на сторону предателей? Возможно, это нескладывающееся в сознании противоречие побудило Хёля отойти от поисков социально-политических причин фашизма. Он указал "безупречным" и самодовольным обывателям, что нацизм рождён в недрах их же общества, что они сами виновны в его появлении на свет. От утраты морально-этических критериев один шаг до приятия фашизма – как бы говорит нам писатель. Глухое, тёмное, оторванное от жизни большого мира существование озлобляет и уродует людей, может быть даже и неплохих по природе, – вот что хочет показать Хёль своей Нурбюгдой ("Заколдованный круг"). Зависть, узколобый фанатизм, недоверие и ненависть к тем, кто хоть в чем-то непохож на них, столь присущие обитателям Нурбюгды, – это именно те черты, к которым в своей шовинистической демагогии апеллировал фашизм.
  "Заколдованный круг" – историческое произведение, переносящее читателя в начало XIX века, в глухое норвежское селение, затерявшееся в непроходимых, дремучих лесах:
  "Господь-то, надо думать, неспроста упрятал сюда Нурбюгду, окружил со всех сторон лесами на много миль и соединил с миром лишь узенькой верховой тропой, что проходит через хребет и вьётся вдоль речушки. Ну и хорошо. В могилу и по такой тропе не опоздаешь".
  Поначалу неторопливо разворачивается действие, небыстрой чередой проходят герои – тяжёлые и мрачные, злые и недоверчивые крестьяне-хозяева и их издольщики – хусманы, – голодные, забитые, потерявшие всякую надежду на лучшую жизнь.
  Молодой крестьянин Ховард Ермюннсен Виланн женится на Рённев Ульстад, владелице богатого хутора в селении Нурбугда. Ховард по-новому, современно (для тех лет) ведёт хозяйство. Он пытается передать свой опыт другим, мечтает о том, чтобы облегчить положение издольщиков. Но тут он сталкивается с неодолимой и враждебной косностью, с подозрительностью и злобой, завистью и предрассудками. Жертвой этой тёмной стихии он в конце концов и становится.
  Роман "Заколдованный круг", вышедший в 1958 г., стал, по мнению многих критиков и читателей, лучшим произведением писателя и, к сожалению, последним. Спустя два года Сигурд Хёль скончался.
  Я прочитал "Заколдованный круг" примерно десять лет назад и, оглядываясь в прошлое, радуюсь, что мои литературные пристрастия никоим образом не изменились. Мне даже удалось побывать в самой Норвегии этим летом; я был счастлив, что наконец увидел своими глазами эту страну, её маленькие города с почти игрушечными разноцветными домиками, эти величественные и ослепительно красивые фиорды и, наконец, самих норвежцев, самых замечательных людей в мире. Но как бы ни была прекрасна сама Норвегия, на свете нет ничего прекрасней норвежской литературы.
  Бесон, "Журнал" библиотеки Максима Мошкова

Роман "Моя вина" (1947/1966 / пер. с норв. Е. Суриц и В. Мамоновой) (doc-rar 240 kb) – июль 2006
  – OCR: Давид Титиевский (Хайфа, Израиль)


  «Моя вина» – это роман о годах оккупации Норвегии гитлеровской Германией, о норвежском движении Сопротивления. Он вышел в 1947 году; это было одно из первых художественных произведений в норвежской литературе, в которых изображалась оккупация. Но самое важное и интересное в этом романе то, что в нём, как ни в одном другом норвежском произведении, посвящённом годам оккупации, остро и прямо ставится вопрос: как случилось, что те или иные норвежцы стали предателями и нацистами? В какой степени каждый человек несёт за это ответственность? Как глубоко проник в людей фашизм?
  Тема предательства для Норвегии носит отнюдь не академический характер. Ведь именно эта, казалось бы, вполне благополучная буржуазно-добродетельная страна выпестовала» Квислинга, имя которого уже четверть века стало нарицательным для обозначения предателя.
  (Из предисловия Л. Горлиной)

  Фрагменты из книги:

  "Однажды мы с ним были на лекции известного профессора. Называлась она что-то о единобрачии или, наоборот, о многобрачии, и лектор взял на себя продолжить борьбу Бьернсена за чистоту в жизни и поэзии. Он утверждал, что носитель всех бесчинств – мужская половина человечества. Мужчина – полигамен, женщина же, существо более тонкое, нежное и целомудренное, – моногамна. Мужчины рыскают, словно голодные львы, ища, кого бы им проглотить. Женщины, бедняжки, по-видимому, лишь в том и повинны, что не умеют достаточно быстро бегать. А посему иногда бывают настигнуты и принуждены принять участие в постыдной гнусности. Он нарисовал очень печальную картину мира. Спасение, видимо, оставалось в одном: всем мужчинам поднатужиться и сколько возможно уподобиться женщинам."

* * *

  "В Норвегии существуют две формы литературного языка: риксмол – буквально «государственный язык», образовавшийся на основе датского языка и говора Осло, и лансмол – буквально «язык страны», образовавшийся в результате искусственного синтеза норвежских местных диалектов. Фактически официальной литературной нормой является риксмол."

* * *

  "Но вконец невозможным общение с ним делала жена. Ясно, что она была очень несчастлива, но недовольство жизнью приобрело у неё странные формы. Она добивалась, чтобы друзья мужа осаждали её гнусными предложениями, дабы она могла их отвергать: ведь она была верная жена. Если они так и поступали, она обливала их презрением! Если же нет – она платила им ненавистью."

* * *

  "Я тогда ещё не познал той простой истины, что ни одна женщина не может оскорбиться тем, что мужчина желает её. И я немел или почти немел. А женщинам всегда нужны слова. Просто удивительно, для чего им нужны слова! Ну, и действия, конечно. Но прежде всего слова, слова прежде всего..."

* * *

  "Полагаю, что мужчина, парализованный от шеи и ниже, но сохранивший в отличном состоянии свои голосовые связки, смог бы ублажить великое множество женщин, повторяя им на все лады «Я люблю тебя!» до тех пор, пока голова у них не закружится в сладкой истоме."

* * *

  "Я подумал: нет такого живого существа на свете, которое воплощало бы одно зло. Королевская кобра не злая. Она влюбляется и танцует со своим любимым красивые танцы. И защищает потом своих детенышей. Но для человека она злая, настолько злая и опасная, что голова её стала для нас символом Зла.

Страничка создана 14 июля 2006.