|
|
Александр Павлович ЧУДАКОВ
(1938-2005)
Гибель Саши Чудакова потрясла читающую… не одну Москву и не одну Россию: звонят из Петербурга, Новосибирска, Гамбурга. Потеряли не только большого филолога и недавно явившегося нам писателя – это было явление современной русской жизни.
Александр Павлович чувствовал себя человеком академическим и хотел держать традицию не только отцов – филологических дедов. Он на них равнялся в собственной филологии, он разговаривал с ними годами и разговоры эти за ними записывал. Есть книга, которую мало кто видел, – она отпечатана в Сеуле, когда А. П. там несколько лет преподавал, в количестве 10 экземпляров – «Слушаю. Учусь. Спрашиваю. Три мемуара». Разговоры с Бонди, В. В. Виноградовым и Виктором Шкловским, которые шли на протяжении многих лет и записывались в тот же день. Разговоры, населенные людьми и событиями за полвека – с 20-х до 70-х годов. Своей пытливой активностью А.П. связывал эпохи.
Последнее дело, которое он не успел совершить-завершить, – мемуарная книга таких разговоров. Сверх имен, уже названных, – с М.М. Бахтиным и Лидией Гинзбург. Не успел, как хотел, но сеульская книжка есть, и она должна быть переиздана в количестве, большем десяти экземпляров.
Не успел – странно это сказать, когда две недели назад говорили с ним весело об онегинском «бобровом воротнике». А. П. написал о нем исследование по случаю нового замысла – тотального, как он его называл, комментария к «Евгению Онегину» (курс лекций на эту тему он несколько лет читал). Все мы (почти) «предполагаем жить» и легкомысленно не собираемся умирать – А. П. как будто был таким в особенной степени. Какая-то бодрая, можно даже рискнуть сказать – оптимистическая нота его отличала, с постоянной настроенностью на новое дело – и гибель его в сознание не умещается. Именно гибель – не просто смерть. Столько было в нем жизни, с каким же шумом она из него ушла…
Анекдот из не столь уже недавнего прошлого: в самом начале перестройки мы были с ним в Амстердаме, и вот в студенческом клубе тамошний студент, узнав, что с ним рядом сам Чудаков, автор той самой «Поэтики Чехова», так обалдел, что никак не мог иначе это выразить – он сказал: «Позвольте вам предложить сигарету с марихуаной». Саша сказал тогда, что в первый раз понял, что такое слава.
Но, может быть, сказанное о бодром оптимизме – это внешнее впечатление? «И все они умерли» – заключительная глава романа-идиллии Александра Чудакова, названного блоковской строкой. Герой романа, личный герой, в последней главе погружен в мысль о смерти, и первоначальное название романа было – «Смерть деда». Не только для меня роман стал открытием. Мемуариста Чудакова я знал, писателя не подозревал. А филолога с его излюбленной темой предметного мира в литературе (с тем самым бобровым воротником) я стал узнавать, читая роман. Сколько в нем предметного мира – не литературного, а вынесенного из детства, биографического. Бесчисленные подробности быта ссыльного населения в городке на границе России и Казахстана, где провел свое военное и послевоенное детство автор.
А вообще роман – исторический. Не только картина эпохи в обилии подробностей, но свидетельство. Свидетельство о том, как русская жизнь сохранялась внутри советской в той полуссыльной среде, о которой я не знаю другого такого литературного свидетельства.
Дед-священник – первое и последнее слово романа. «Дед был очень силен». В первой главе в армреслинге он кладет руку кузнеца. Я видел, как Саша работает ломом – лед колет. Видел, как он строит дом своими руками. Дом (дача) вышел трехэтажный, готический, как собор. Одна знакомая, увидев его, сказала: «Автопортрет».
Высокий, тяжелый, большой человек – этот образ входил и в работу филолога. Мощь физическая, наверное, передавшаяся от деда-священника. Александр Чудаков мог стать профессиональным пловцом – знаменитый послевоенный пловец и тренер Леонид Мешков склонял его на эту карьеру. Не пошел – пошел в филологи.
Три года назад мы были в Михайловском и много плавали в приятно чистой Сороти. Он, конечно, отрывался и великодушно дожидался. Выйдя же из воды, облачался в белый костюм и галстук и делал доклад. Таков был стиль-человек.
Сергей Бочаров, 06.10.2005
("Новая Газета")
Произведения:
Книга "Поэтика Чехова" (1971, 293 стр.) (doc-zip 308 kb; pdf 10 mb) – декабрь 2006, август 2022
– OCR: Андрей Мешавкин и библиотека "ImWerden"
В этой книге творчество Чехова рассматривается как целостная система.
Автор устанавливает свойства, общие всем уровням чеховской художественной системы, – повествованию, сюжету, сфере идей – те черты, которые и создают мир Чехова, являющий собою новое слово в литературном мышлении XIX в.
На основе тщательного анализа текстов и привлечения обширного материала современной писателю критики уточняются некоторые, ставшие традиционными, оценки и характеристики художественной манеры Чехова.
(Аннотация издательства)
Оглавление:
Введение
Часть первая. Структура повествования
Глава I. Субъективное повествование (Ранний Чехов)
Глава II. Объективная манера (1888-1894 гг.)
Глава III. Повествование в 1895-1904 гг.
Часть вторая. Изображённый мир
Глава IV. Предметный мир
Глава V. Фабула и сюжет
Глава VI. Сфера идей
Заключение
Указатель имён
Указатель произведений А. П. Чехова
Роман "Ложится мгла на старые ступени" (2004, 576 стр.) (pdf 13,4 mb) – апрель 2020
(OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США);
обработка: Давид Титиевский (Хайфа, Израиль))
Масштабный историко-философский роман виднейшего российского литературоведа Александра Чудакова с гипнотической точностью воссоздаёт навсегда канувшую в прошлое культуру ссыльно-поселенцев середины XX века, вынужденных жить и выживать на границе Сибири и Северного Казахстана.
(Аннотация издательства)
* * *
В этой стране, чтобы выжить, все должны были уметь делать всё.
Огород деда, агронома-докучаевца, знатока почв, давал урожаи неслыханные. Была система перегнойных куч, у каждой – столбик с датой заложения. В особенных сарайных убегах копились зола, гашёная известь, доломит и прочий землеудобрительный припас. Торф, привозимый с приречного болота, не просто рассыпали на огороде, но добавляли в коровью подстилку – тогда после перепревания в куче навоз получался особенно высокого качества. При посадке картофеля во всякую лунку сыпали (моя обязанность) из трёх разных вёдер: древесную золу, перегной и болтушку из куриного помёта (она стояла в огромном чане, распространяя страшное зловоние). Сосед Кувычко острил: пельмени делают из трёх мяс, а у вас лунки из трёх говн, намекая на то, что перегной брали из старой выгребной ямы и зола тоже была экскрементального происхождения – продукт сжигания кизяка. Другие соседи тоже смеялись над столь сложным и долгим способом посадки картошки, простого дела, но осенью, когда Саввины на своем огороде из–под каждого куста сорта лорх или берлихинген накапывали не три–четыре картофелины, а полведра и некоторые клубни тянули на полкило, смеяться переставали.
Про приусадебные участки друг друга знали все – кто что сажает, какой урожай. Обменивались сведениями и семенами; в горячую пору, если кто заболевал или кого взяли на фронт, помогали вскопать огород, вырыть картошку. Огород был всем и для членов колхоза "Двенадцатая годовщина Октября", которым по трудодням платили какую–то чепуху (от колхозницы Усти я и услыхал частушку про советский герб: "Хочешь жни, а хочешь куй – всё равно получишь ..."), и для учителей, зарплаты которым не хватало, и для ссыльных, которых в любой момент могли уволить. После службы, после колхоза все копались на своих огородах до темноты; заборов не было – только межа; подходили, здоровались, разговаривали, опершись на вилы–четырёхрожки (мягкую землю картофельных делянок лопатой не копали). И – работа до седьмого пота; вся любовь к земле, полю, пашне, вся древняя поэзия земледельческого труда переместилась на огород.
(Фрагмент)
Ссылка:
Страничка Александра Чудакова в "Журнальном зале"
Страничка создана 29 декабря 2006.
Последнее обновление 2 августа 2022.
|
