Произведения:
Роман "Медовый рай" (2015, 288 стр.) (pdf 4,6 mb) – октябрь 2022
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Забудьте всё, что вы знали о рае. Сюда попасть не так уж сложно, а выйти – практически нельзя. «Медовый рай» – женская исправительная колония, в которой приговорённая к пожизненному заключению восемнадцатилетняя Софья Белкина находит своих ангелов и своих... бесов. Её ожидает встреча с рыжей Гертрудой, электрическим стулом, от которого её отделяют ровно 27 шагов. Всего 27 шагов, чтобы убежать из рая...
(Аннотация издательства)
"Мили через две впереди суетливо заморгало скопление голубых огней. Белка сбросила скорость. Часть дороги была перекрыта полицией. Судя по скоплению зевак, бросивших свои автомобили и столпившихся вдоль ограждения, там происходило что-то любопытное. Белка съехала на обочину, вышла из машины.
Картина походила на съёмки фильма: кусок ночи был беспощадно высвечен ртутными лампами, от сияющего мокрого асфальта поднимался пар, в его мареве бродили инфернальные тени полицейских. Они были заняты чем-то важным; точно актёры, они не обращали ни малейшего внимания ни на зевак, ни на ночь, ни на луну. Впрочем, луна этой ночью явно не задалась.
Фокусом внимания был автобус. Двухэтажный, роскошный, словно отлитый из чёрного стекла, он напоминал какое-то инопланетное чудище, хищное и безжалостное. Полицейские растягивали ленту рулетки, что-то мерили, расставляли по асфальту белые таблички с цифрами, фотографировали их. Они ходили вокруг автобуса, постоянно приседая и заглядывая под днище. Тут же прямо на обочине, устало привалясь к столбу, сидел некто в форменной жёлтой фуражке, медики и пара полицейских сгрудились вокруг на корточках, словно дети, слушающие увлекательную историю.
Из фургона «Скорой помощи» вытащили носилки. Растянули белую тряпку, закрывая от зевак переднюю часть автобуса. Все полицейские потянулись туда. Автобус, бесшумно, точно скользя по асфальту, попятился. В тишине кто-то громко и медленно произнес:
– Матерь Божья...
Белка услышала, как кого-то вырвало.
За белой тряпкой, как за ширмой, происходило некое действо, потом оттуда в стону «Скорой помощи» поплыли носилки с каким-то грузом в чёрном пластиковом мешке.
Белка подошла ближе. Впереди, метрах в пятидесяти, поперёк шоссе стоял джип, чёрный «Лендровер». Водительская дверь была распахнута настежь. Двое полицейских, неспешных и важных, ходили вокруг машины; тот, что с камерой, беспрестанно моргал вспышкой, второй, сунув руки в карманы, следовал за ним, точно проверяя правильность выбранных фотографом объектов съёмки.
Неожиданно фотограф закричал, даже не закричал, а коротко взвизгнул высоким бабьим голосом. Второй полицейский проворно попятился, задирая ноги, словно путался в высокой траве. Из открытой двери джипа на асфальт соскользнула чёрная блестящая лента. Толпа зашумела, несколько полицейских побежали от автобуса к джипу.
– Отойти! Всем отойти! – заорал один, размахивая пистолетом. Раздался выстрел, другой, третий.
Стрелок осторожно нагнулся и поднял что-то с асфальта. По толпе с ужасом, испугом, удивлением прошелестело одно слово. Сухая тётка непонятного возраста с ловко нарисованным лицом повернулась к Белке и повторила его:
– Змея!
Белка отрицательно покачала головой:
– Это уж.
И словно в подтверждение один из полицейских громко повторил:
– Да это уж! – Полицейский нервно засмеялся. – Боб, ты ужа пристрелил. Ужа!"
(Фрагмент)
Роман "К югу от Вирджинии" (2014, 2015, 352 стр.) (pdf 7,3 mb) – январь 2023
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Когда красавица и молодой филолог Полина Рыжик решает сбежать из жестокого Нью-Йорка, не найдя там перспективной работы и счастливой любви, она и не подозревает, что тихий городок Данциг – такой уютный на первый взгляд – таит в себе страшные кошмары.
Устроившись преподавательницей литературы в школу Данцига, Полина постепенно погружается в жизнь местной общины и узнаёт одну тайну за другой. В итоге ей приходится сражаться за собственную жизнь и на пути к спасению нарушить множество моральных запретов, становясь совсем другим человеком...
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"– Эй, краля! – крикнул Фрэнк ей в спину. – У тебя курева, случаем, нет?
Полина хотела сказать «нет», но почему-то вернулась, вытащила из сумки пачку.
– Ты это, того, вынь сама... А то я тебе перепачкаю там. Руки-то...
Полина протянула сигарету, дала прикурить. Подумав, закурила тоже.
– Я ж не хотел обидеть... – Мужик глубоко затянулся, выпустил дым вверх. – Место тут гиблое. Да и не только тут... – Он многозначительно прищурил глаз. – Поломалась Америка.
Фрэнк прислонился к стене.
– Все эти черномазые да пидоры... Вся эта нелегальная сволочь мексиканская. Раньше знали своё место, а теперь – свобода! Теперь жопники и ковырялки по закону жениться могут. В церкви! Это ж... – Он взмахнул тёмными, словно прокопчёнными, руками, затянулся. – А латиносы – эти вообще, что тараканы. Так и прут! Семьями, деревнями целыми. Я ж помню, когда в шестом округе их вообще не было. Вообще! А сейчас – вон! Щенки их, выблядки тринадцатилетние, с ножами! И наркоту толкают.
Он кивнул в сторону стоянки за мотелем. Там и сейчас крутилось несколько парней, тупо ухала музыка. Полина молча курила. Она не изменила
своих либеральных взглядов, просто после вчерашнего отстаивать их казалось не совсем логичным. Тем более не хотелось спорить вот с таким Фрэнком.
– Вчера ещё одного пацанёнка подрезали – видала?
– О чём вы? – недружелюбно спросила Полина.
– Ну как же? Ангела видала?
– Ну... – Полина брезгливо пожала плечами. – При чём тут ангел?
– Это ж «Ангелы Бронкса», ты что, не слышала?
– Я на Манхэттене жила, – сухо проинформировала Полина.
– У этих щенков, – Фрэнк мотнул головой в сторону парковки, – у них там в банде ритуал такой – инициация. Вроде как экзамен. Новичков
когда принимают. Вроде как клятва на крови. Новенькие должны найти жертву и... того. А после ангела рисуют. И имя.
Полина выронила сигарету:
– Да что вы несёте? Это ж дичь какая-то! Какое-то средневековье – тут Нью-Йорк, полиция... Что вы чушь городите!
Фрэнк, снисходительно щурясь, кивал и ухмылялся."
* * *
"Сборка модели истребителя прошла не совсем гладко, руки старика тряслись, мелкие детали выскальзывали из пинцета, крошечные шасси, пулемёты разбегались по столу, Тед злился, костерил глаукому и отчаянно матерился по-польски.
– Вот сюда, гляди, – дед тыкал жёлтым корявым ногтем в брюхо «Фантома». – Вот прям сюда гуки влепили нам ракетой... Мы только отбомбились, а за день до этого Дюк Каннинхем сбил свой третий «Миг». Я был ведомым у Дюка, мы уже шли на базу, когда с севера появились четыре гука. Мы тогда всё пытались завалить полковника Нгуена Туна, вьетнамского аса, – Тед засмеялся. – Потом оказалось, что никакого Туна не было, его придумали косоглазые комиссары.
Полина знала историю наизусть.
Ракета земля-воздух прошла по касательной, но управление заклинило. На горящем истребителе им удалось дотянуть до океана, где их могли
подобрать сторожевые катера Второго флота. Катапультироваться над джунглями было самоубийством или грозило пленом, что было немногим лучше. Тед передал в эфир координаты и вслед за первым пилотом вылетел из кабины. Парашют едва успел раскрыться, но вода смягчила удар. Вынырнув, он увидел, как на горизонте вспыхнул огненный шар, потом долетел тугой гром – там взорвался их «Фантом». Тед отстегнул парашют, спасательный жилет, включил аварийный проблесковый маяк, первый пилот Самми Аткинс из Сан-Диего барахтался метрах в двухстах на север. Тед, экономя силы, начал неспешно грести к нему. Вода была спокойной, волны медленно катили в сторону туманной береговой полосы. Тед был уверен, что катера появятся до захода солнца. Тут Самми замахал руками и что-то закричал – Тед решил, что он заметил катер. Это были акулы.
Полина торопливо закурила, обхватив колени и уткнув в них подбородок. Старик закурил тоже и глухим безразличным голосом продолжил:
– Сколько их приплыло – десять, двадцать? Они водили хоровод, постепенно сжимая кольцо. Я видел их острые спинные плавники, блестящие, словно отлитые из тугой резины. Для страха нужна информация, я вырос в Теннесси, Самми – на берегу Пасифика, он был в курсе. Когда они подобрались вплотную, Самми достал табельный кольт и выстрелил себе в голову. Акулы разорвали его на моих глазах. Вода бурлила розовыми пузырями, над нами орали чайки – они тоже рассчитывали поживиться; через пять минут всё было кончено. Думаю, эти пять минут и спасли мне жизнь, Самми Адамс спас мне жизнь.
Старик затянулся и зло придушил окурок в пепельнице.
– Самми Адамс и моя трусость. Мне тогда показалось, что вокруг меня не меньше сотни акул, кровь привлекла всех окрестных тварей. Они кружили вокруг, пялясь своими мёртвыми, как пуговицы, глазами. Я достал пистолет, начал стрелять в акул. Пули не причиняли им вреда, я считал выстрелы; когда остался последний патрон, я сунул ствол себе в рот.
Тед замолчал, поглядел Полине в глаза:
– Знаешь, я не смог нажать курок.
Он заморгал, отвернулся.
– Потом появился катер береговой охраны, ребята крошили акул из крупнокалиберного пулемёта. Когда меня вытащили на палубу, нога болталась на сухожилии, из бока был выдран клок мяса, в руке я продолжал сжимать свой кольт. Самое забавное – в обойме не осталось ни одного патрона, я просто обсчитался. Так что даже если бы у меня хватило духу спустить курок... – Тед хмуро ухмыльнулся и покачал головой. – А через неделю в госпитале Лам Шон я услышал по радио Никсона, президент сказал, что война была ошибкой."
* * *
"– Или наоборот. – В дверях стоял директор, Полина не заметила, когда он вошёл. Герхард, в овечьем свитере грубой вязки и мордатых резиновых сапогах, напоминал исландского рыбака. – Дело в том, что Павел сам цитирует эту фразу, первый раз она встречается в «Последней песне Моисея», в части «Второзаконие» Ветхого Завета и имеет более суровый смысл, а именно: «Меня оскорбили, и я отвечу на оскорбление».
– Автор призывает к мести? – с хитроватой наивностью спросил Ленц. – Мы про Толстого говорим, да?
Герхард улыбнулся, провёл ладонью по скуле, Полина заметила, что он не брился сегодня, а проступившая щетина оказалась совсем седой,
белой, как соль.
– Настоящий писатель не кормит читателя готовым блюдом, он даёт нам все ингредиенты и сообщает кулинарный рецепт. Настоящая литература – это не харчевня фастфуд, где даже и жевать почти не надо, лишь проглотить.
– Так что, выходит, одну и ту же книгу можно трактовать по-разному?
– Хорошую, да! – Герхард уверенно сунул руки в карманы, вышел на середину класса. – Если это не инструкция для газонокосилки, книга должна
заставлять наши мозги шевелиться, нашу душу работать. Западная цивилизация, в инфантильном желании не утруждать себя ни в чём, уже наполовину мертва. Правительство наивно усмотрело для себя выгоду в лени своих граждан, принялось развлекать их. Даже новости превратили в весёлое шоу, иногда жуткое, иногда умильное, но никогда не скучное.
Директор зло усмехнулся:
– Скука – страшная сила! Скучающий человек начинает думать, у него появляются мысли, он анализирует и делает выводы. Человек скучающий есть человек мыслящий! Но именно такой человек западной цивилизации и не нужен, с таким слишком много хлопот.
Голос директора стал жёстким, Герхард больше не улыбался. Полина видела, как класс постепенно подобрался, с лиц исчезли ухмылки. Его
слушали.
– Сегодняшний американец похож на пиявку, – брезгливо сказал Герхард. – Он присосался к большому экрану телевизора, или к среднему
дисплею компьютера, или к маленькому экрану смартфона. Что ж его там так заворожило? Математическая задача, хитроумная шарада, научный трактат, ниспровергающий ошибочную теорию? Нет. Или, может, он изучает иностранный язык, какой-нибудь испанский, чтоб прочесть Сервантеса в подлиннике? Или разбирает этюды Фишера? Или изучает документы комиссии о причинах последнего финансового краха? Нет! Нет и нет!
Директор звонко ударил кулаком в ладонь.
– Нет, – сказал он тихо. – Он смотрит, как Снуки из Нью-Джерси ест третье пирожное подряд и жалуется на депрессию, которая вызвана тем, что она весит три центнера и её никто не любит.
При слове Нью-Джерси Полина испытала привычную неловкость. Как при упоминании семейного порока.
– Или там показывают уморительного терьера, которому отрезали задние ноги и приделали вертлявые колесики и как теперь потешная автопсина гоняет забавных утят по двору. – Герхард шёл между рядов, говорил, внимательно вглядываясь в лица. – Ещё очень смешно смотреть, как шимпанзе курит, затягивается, кашляет до упаду. Это тоже очень смешно.
Директор замолчал, Полина видела его прямую спину, затылок и сжатые до белых костяшек кулаки. В тишине прогремел звонок, никто не
пошевелился. Эхо отзвенело в коридоре, и снова стало тихо.
– Это лицо современной цивилизации. – Герхард развернулся, устало пошёл к доске. – Изменить глобальный ход событий мы не можем. Но
мы можем и должны оставаться людьми. Здесь, в Данциге."
Роман "Коронация Зверя" (2016, 352 стр.) (pdf 6,9 mb) – июль 2023
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Президент убит, Москва в огне, режим пал, по Красной площади гарцует султан на белом коне. Что будет дальше, не знает никто, даже захватившие власть, ситуация меняется с каждым часом... В наступившем хаосе социолог Дмитрий Незлобин ищет своего сына, чтобы спасти от гибели. Но успеет ли, сможет ли?
(Аннотация издательства)
Содержание:
КОРОНАЦИЯ ЗВЕРЯ ... 5
ХАРОН (Главы из романа) ... 317
Фрагменты из книги:
"– Да погоди ты с Третьим рейхом! Давай уж мы с Россией закончим! – Сильвио сердито махнул рукой. – В чём суть России? Ну, быстро! Одним словом!
Я растерялся. Я забыл, как Сильвио умеет спорить – это почти бокс, испанская драка на ножах.
– Суть России? Православие? – не очень уверенно предположил я. – Христианство?
– Христианство? Православие? – демонически захохотал он. – Правда? Никто и никогда за последние две тысячи лет не покушался на христианство. Даже Гитлер не осмелился, а у него дико свербило прихлопнуть церковь. Но он таки не решился. Струсил. А вот Ленин не струсил! Большевики не струсили. Объявили попов врагами народа, религию – опиумом. И что наш русский православный люд? Восстал? Поднял смуту? Бунт? Бессмысленный и беспощадный? Выкинул богохульников из Кремля, поднял на вилы чекистов и комиссаров?
Сильвио выдержал паузу. Мы как раз катили по брусчатке Красной площади.
– Нет, – ласково выдохнул он. – Наш народ с радостью начал громить храмы, жечь иконы, переплавлять колокола. Как же так? Ведь нам говорили про русского мужика, богобоязненного, смиренного, разве нет? А если так, то что для русского есть Бог? Кто он, этот русский Бог?
Машина чуть притормозила, мы въезжали в ворота Спасской башни. К своему разочарованию, я ничего не почувствовал – с таким же успехом я мог въехать в любые другие ворота.
– А я тебе отвечу! Русский Бог – это хозяин с плёткой. А религия наша – это узда. Чтоб сдерживать стадо! Потому так по сердцу и пришлись нам большевики. Ленин, Троцкий, Луначарский – какие душевные товарищи! А как говорят! Ребята, всё дозволено! Всё? Всё! А боженька не накажет? А боженьки нету! Нету! Поэтому режь и жги, грабь, убивай! Пущай кровянку во имя мировой революции и пролетарского интернационала.
– Ну это уже достоевщина! Прямо «право на бесчестие»...
– Вот именно! Вот именно, Митя! – Он снова хлопнул меня по колену, и от этого «Мити» у меня в горле застрял ком – так меня звал только Сильвио, и последний раз это было лет сто тому назад.
– Я всегда говорил: чтобы полюбить Россию – читай Толстого, чтобы понять – Достоевского! – Сильвио хохотнул и ткнул указательным пальцем в потолок машины. – Именно «отрицание чести»! Легче всего русского человека увлечь можно именно правом на бесчестие. Все за нами побегут, никого там не останется – вот золотые слова! Достоевский за пятьдесят лет до большевистского переворота всё предугадал, всё предвидел – и мошенничество революционных мерзавцев, и дурь русского народа, и подлость правителей, и глупость аристократии. Всё! А главное – отрицание чести, отрицание морали.
Машина мягко притормозила и остановилась. Охранник распахнул дверь, приглашая выходить.
– Закрой дверь! – рявкнул Сильвио.
Дверь закрылась.
– Помнишь, я тебя спрашивал, – продолжил Сильвио, – спрашивал про суть России? Про её сущность?
Я кивнул; я тогда сказал «православие».
Сильвио выдержал паузу и тихо произнёс:
– Рабство. Вот суть России. Её квинтэссенция и стержень. – Он внимательно посмотрел мне в глаза. – Ты думаешь, раб – это человек, лишённый свободы?
Я молчал, вопрос был явно риторический.
– Нет, мой дорогой Митя. Раб – это человек, лишённый достоинства. Это человек без самоуважения. Вот кто такой раб. И вот что такое Россия. Чехов говорил: «Выдавливай из себя раба». Все знают фразу, но никто не понимает её истинного смысла. А речь идёт именно о достоинстве, о человеческом достоинстве.
– Ну, ты знаешь, с нашей историей... – усмехнулся я. – Триста лет татарского ига – не фунт изюма. Когда твой князь на брюхе ползает перед косоглазым дикарём...
– Да что вы с этим игом, честное слово! – перебил Сильвио. – Давай теперь всё на Мамая спишем! На него и Чингисхана! Да, ещё на Гитлера! На Адольфа всех собак можно вешать... У нас вечно какой-то дядя в наших бедах виноват! То татары, то немцы, то хохлы, то пиндосы! Кто ещё? Поляки и латыши. Англичане, как же без них! Француз тоже подлянку из века в век точит. Про китайцев я уж и не говорю... Впрочем, японцы не лучше."
* * *
"Негромко запиликал телефон. Сын кивнул, извиняясь, вынул из кармана трубку. Я замолчал.
– Что? – переспросил он. – И Томск?
Он дослушал, нажал отбой.
– Китайцы заняли Красноярск, Новосибирск и Томск.
– Как это заняли?
– Объявили своей территорией.
– Как? Там кусок размером в три Франции! – возмутился я. – Мы ж не в пятом веке живём!
Сын открыл ноутбук. На сайте Би-би-си эта новость была главной: правительство КНР заявляло, что аннексия является чрезвычайной вынужденной мерой, вызванной коллапсом центральной власти в России, и ставит своей целью обеспечение порядка и безопасности китайского населения, проживающего на территории Алтая и Барабинской низменности.
– Какое, к чёрту, китайское население? – не унимался я. – В Томске?!
– Ты, похоже, не очень следил за политикой. – Сын перешёл на сайт Си-эн-эн. – Наш мудрый президент подписал кучу договоров с Китаем. О дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи. Под Новосибирском китайцы построили самый крупный автозавод в мире, клепают там патентованные «Форды». В регионе китайцев в два раза больше, чем русских и всех других, вместе взятых.
– Вот видишь, – ткнул он пальцем в экран. – Оказывается, были ещё и секретные соглашения.
Я прочитал: «Китай опубликовал секретный меморандум, подписанный президентом Пилепиным три года назад». Из него следовало, что в случае возникновения форс-мажорных обстоятельств китайская сторона вправе использовать ограниченный военный контингент на указанной территории.
– Это ж филькина грамота! – пробормотал я. – Это бред, и этот бред противоречит конституции России.
– Добро пожаловать домой, – усмехнулся сын. – Давненько ты не был на родине. А ты знаешь, что в Харбине абсолютно легально работает гигантский комплекс по выпуску синтетических наркотиков? И этой дрянью через Амурскую область снабжается вся Россия? Предприятие убыточное и находится на бюджете...
– Торговля наркотиками убыточна? – засмеялся я. – Так не бывает.
– Бывает. Если целью является не прибыль. Там, в Сибири, доза «белого китайца» стоит дешевле чашки кофе.
– «Китайца»? Что это?
– Синтетик, аналог героина. – Он захлопнул ноутбук. – И всё это происходит с ведома Кремля.
– Что «это»?
Он замолчал, внимательно посмотрел на меня.
– Геноцид. Они уничтожают собственный народ.
Он мотнул головой и заговорил, зло и быстро:
– Им не нужны люди. Они им мешают.
– Кому? – резко спросил я.
– Власти. Для обслуживания трубы достаточно нескольких тысяч. Плюс армия и полиция. Бюрократы и прочие холуи в Москве и Питере, обслуживающие власть – вельможи, клоуны, агитаторы. Остальные – балласт. Банальный человеческий мусор. Бесполезный хлам. У нас нет экономики. Наша промышленность мертва. Люди ходят на работу, что-то выпускают, но это никому не нужно. К тому же этим людям нужно платить зарплату, пенсию. Снабжать продовольствием, содержать больницы и школы. Ведь эти мерзавцы ещё имеют наглость размножаться!
– Погоди, – перебил его я. – А как же оборонка? Этот, как его, ваш супертанк «Центурион»? Новый «МиГ»? Атомные подлодки? Ведь это же промышленность, да ещё какая!
– Муляжи! – отмахнулся он. – Россия превратилась в одну большую потёмкинскую деревню. Они демонстрируют опытный образец, устраивают трезвон в прессе. Пропаганда! Враньё – вот в чём они действительно добились невиданных успехов. За двадцать лет Пилепин превратил Россию в фашистское государство. И это не ругательство, не фигура речи, это констатация факта."
* * *
"Свадебная церемония началась после полуночи. Наступало воскресенье, последнее воскресенье апреля. Молодожёны прошли обычную процедуру – поклялись на Библии, что являются представителями арийской расы и не имеют генетических или других заболеваний, которые могли бы препятствовать заключению союза. Потом молодые обменялись кольцами и поставили свои подписи в брачном сертификате. Невеста по привычке начала подписываться девичьей фамилией, вспомнив, зачеркнула заглавную «Б» и вывела почерком прилежной школьницы «Гитлер, урождённая Браун».
Через тринадцать часов молодожёны примут по ампуле цианида, жених одновременно выстрелит себе в висок из «браунинга». Их трупы закатают в ковёр, выволокут во двор. Дотащат до ближайшей артиллерийской воронки, там обольют бензином и подожгут. К этому часу 30 апреля орудия русских будут бить прямой наводкой по Рейхстагу и зданию Имперской канцелярии.
Тридцатое апреля, понедельник. Ровно десять дней назад фюреру исполнилось пятьдесят шесть, и ровно двенадцать лет назад он пришёл к власти, став канцлером Третьего рейха, новой тысячелетней империи, великой и несокрушимой. Третий рейх просуществовал всего двенадцать лет. Государство пережило своего основателя на семь дней.
Последний документ, продиктованный фюрером за семь часов до смерти стенографистке Гертруде Юнге, называется «Политическое завещание». Да, всё было решено: Гитлер уже принял решение о самоубийстве, за день до этого он отверг реальную возможность вырваться из осаждённого Берлина на самолёте Ханны Райч, прилетевшей из Мюнхена на своем «аисте» Ф-156. Ей удалось пробиться через плотный огонь русских зениток и почти вслепую посадить фанерный «кукурузник» в Тиргартене, рядом с Бранденбургскими воротами. Ханна Райч, мелкая блондинка с лицом самоуверенной стервы, одна из самых знаменитых женщин за всю историю авиации, лётчик-испытатель с полусотней международных рекордов (один из них продержался до 2012 года), так и не смогла убедить фюрера попытаться спасти свою жизнь. Ханна улетела одна и прожила ещё сорок с лишним лет. Последним местом её работы была Гана, где Райч руководила собственной авиашколой.
Но вернемся к «Завещанию». Что же хотел фюрер поведать потомкам, стоя на краю могилы?
Текст документа разочаровывает. Железный диктатор Третьего рейха, отец великой империи, полководец, покоривший полмира, вождь, правивший стальной рукой народами Европы, оказывается, ничего не понял. Он ничего не осознал и ничему не научился. Он не извлёк ни единого урока из своих ошибок. Более того, он не признавал ошибок. Катастрофа библейского масштаба, в которую он вверг планету и которая смела миллионы жизней и сожгла тысячи городов, крах Германии, его личный крах ни на йоту не изменили взглядов фюрера.
«Более тридцати лет прошло с того дня, как я ушёл добровольцем на фронт Первой мировой войны. Той грязной и преступной войны, навязанной миролюбивой Германии. Все тридцать лет единственным ориентиром моих помыслов, поступков и самой жизни была моя любовь к Германии. Именно любовь и преданность моему народу давали мне силы принимать решения вселенского масштаба, я стал единственным из смертных, кому пришлось решать задачи такого калибра.
Абсолютная ложь, что я или кто-то другой в Германии хотел начала Второй мировой войны. Её желали и провоцировали иностранные политики еврейской национальности или те, кто работал в интересах международного еврейства. Со своей стороны я неоднократно выступал с мирными инициативами, за разоружение и контроль за наращиванием вооружений. Пройдут столетия, но правда всё равно восторжествует, потомки узнают истинные имена виновников этой войны – это международное еврейство и их прислужники».
Вот так.
Фюрер возложил ответственность за геноцид на жертвы этого геноцида, на самих евреев. Создание концлагерей (всего сорок две тысячи, включая гетто), этих фабрик массовой смерти, где уничтожение людей было поставлено с промышленным размахом и чисто немецкой педантичностью, тоже, скорее всего, было частью международного еврейского заговора. В завершение Гитлер подчеркнул, что покидает этот мир с радостным сердцем от «осознания грандиозных побед, одержанных рабочими и крестьянами Третьего рейха, от уникального исторического вклада немецкого народа и особенно молодёжи, гордо носящей его имя»."
Роман "Харон" (2016, 320 стр.) (pdf 4,6 mb) – сентябрь 2023
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Говорят, Харон – перевозчик душ умерших в Аид – отличается свирепыми голубыми глазами. Американский коммандо Ник Саммерс, он же русский сирота Николай Королёв, тоже голубоглаз и свиреп и тоже проводит на тот свет множество людей, включая знаменитого исламистского Шейха. Ник пытается избежать рока – но тот неминуемо его настигает и призывает к новому походу по Стиксу. Судьба ведёт его в далёкую, но всё равно родную для него Россию...
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"Мы спускались из тьмы на наших немых вертолётах (в видениях аудио по непонятной причине отсутствовало), приборы ночного видения превращали мир в расплывчатый зеленоватый мираж – изумрудные муджахиды бесшумно палили из «Калашниковых», Тони беззвучно высаживал ворота, мы врывались внутрь. По двору между развешенных тряпок метались женщины, собаки. Моя лукавая память изображала происходящее плавно и грациозно – чистый балет. Думаю, отсутствие звука – криков и пальбы – здорово помогало.
На самом деле миссия похожа на крушение поезда. Страшная своей неукротимой мощью, неизбежностью и стремительностью, акция обычно занимает не больше десяти минут. Любое противодействие летально. Каждый из нас выдрессирован до автоматизма, у каждого своя чёткая задача, вместе мы – безукоризненный механизм. Машина смерти. Мы не солдаты, мы не ввязываемся в нудные перестрелки, мы прилетаем, находим, убиваем. Это единственное, что мы умеем делать. Но делаем мы это лучше всех.
Под конец операции прочёсывали логово командира – армейская койка с ворохом серых простыней, голая лампочка на скрученном проводе, тумбочка, лосьон после бритья (точно таким я пользовался в учебке), пара осколочных гранат. Без разбора сгребали в мешки все бумаги, мобильники, компьютеры, диски. После стрельбы и криков ночь, казалось, звенела тишиной, лишь потом я догадывался, что это зудели жирные навозные мухи.
Или вот ещё сюжет. Он прокручивался в моей памяти с незначительными вариациями, иногда менялись декорации, иногда – второстепенные персонажи и массовка. Душный, яркий полдень. Обычно задником служит Арлингтонское кладбище, порой вместо виргинских вязов и игрушечной церквушки с островерхим куполом там появлялись долговязые пальмы и бирюзовый кусок плоского океана (наша тренировочная база в Майами). По траве в идеальном порядке расставлены белые кубики надгробий, похожие на кусочки сахара.
Мы хороним Кевина. Я подхожу к микрофону, начинаю говорить. Солнце в зените, от слепящих лучей трава сияет, словно пластик. Отделение пехотинцев в парадной форме, родня в чёрном, аккуратный прямоугольник могилы, рыжая почва. Земля в Виргинии дрянь – сплошная глина. На орудийном лафете гроб под флагом, от красных и белых полос рябит в глазах. Я произношу скучные фразы, истёртые банальности про героизм и родину. Вдруг замолкаю, все вопросительно смотрят на меня. Мне страшно от того, что я сейчас скажу. Я перевожу взгляд с заплаканной Нэнси на отца Кевина, рассеянного здоровяка, похожего на дальнобойщика. Он явно пьян, но это состояние, пожалуй, наиболее подходит для ситуации, поскольку я сейчас скажу, что Кевина, там, в Фаллудже, разорвало на куски и нам удалось найти лишь его ногу. Именно её мы сейчас и хороним."
* * *
"Деликатный Кен придвинул телефонный аппарат и удалился в библиотечное нутро. Я набрал номер.
– Мистер Саммерс? – почти сразу отозвалась Харрис. Гертруда Харрис.
– Ник, зовите меня Ник. – Назвать её Гертрудой у меня не поворачивался язык. – Узнали что-нибудь насчёт моего приятеля?
– О да! – усмехнулась она. – Даже не знаю, с чего начать.
– Давайте с конца.
– Давайте. Давайте с конца. – Тон стал серьёзным. – Официально смерть наступила в результате сердечного приступа.
– Бывает...
– Разумеется. Только ваш приятель за месяц до смерти прошёл полное медицинское обследование и ...
– И оказался здоров как бык, – закончил я за неё.
– Здоровее. По заключению кардиолога с таким сердцем можно отправлять в космос.
– Москва вам не космос...
– Похоже. По непонятной причине с посольством связались только через сорок семь часов после смерти.
– А вот это уже...
– Именно! Вы знаете, одно время русские использовали такой препарат...
– «Снежная королева»? Внутримышечно?
– Да. Абсолютная имитация инфаркта миокарда. И через двое суток никаких следов в крови. Вернее, следы есть, но..."
* * *
"Я не слышал своего имени уже лет сто, с приютских времён. Годы, проведённые среди склизских стен, выкрашенных в казённые цвета серого спектра, где наставники мало отличались от тюремщиков, а путь от ухмылки до тычка умещался между двумя ударами сердца, были похожи на послевкусие тяжёлого кошмарного сна, что преследует весь день до самого вечера. Я пытался выкинуть их из памяти, пытался стереть, вытравить. Пустой номер. Отдельные эпизоды, обрывки событий, звуки и запахи остались яркими, живыми – без особых усилий я мог реконструировать в памяти ядовитую вонь жирной ваксы, которой драил свои сиротские башмаки, едкий смрад хлорки в умывалке, гулкий стадный топот утренних линеек по заиндевелому плацу. Словно всё это было вчера.
– Я так понимаю, вы и обо мне справки навели? – Я сел верхом на стул, уткнул подбородок в спинку.
– Угу, – Анна снова выудила сигарету. – Навели. А то как же? И про тебя, и про родню.
– Ну с роднёй у меня не густо.
– Да уж. После того, как твою мать посадили...
Она быстро, словно боясь передумать, чиркнула зажигалкой, жадно затянулась.
Я застыл, перестал дышать. Время словно заклинило – такое бывает в бою, когда за один тик успеваешь подумать обо всём на свете, да ещё разглядеть тени ползущих облаков, силуэт сгоревшего грузовика на холме, муравья, бегущего на руке.
Анна, щурясь, выдохнула дым. Я ждал. Наверное, у меня что-то случилось с лицом, потому что Анна уставилась на меня странным и долгим взглядом.
– Ты что... – Она запнулась. – Ты не знал?
– Что, – деревянно проговорил я. – Что не знал? – Язык не слушался, интонация вышла утвердительной.
– Про мать...
Я помотал головой.
– Господи... Я думала, ты... – Столбик пепла упал с сигареты ей на рукав. – Я думала, тебе...
– Ничего. Сказали, что она сдала меня в приют. И всё.
Анна рассеянно стала что-то искать.
– Где эта чёртова пепельница?
Пепельница, набитая окурками, стояла перед ней на столе.
Потом Анна заговорила. Мне вдруг показалось, что я наблюдаю за происходящим со стороны – вижу себя, её, мёртвые рогатые головы на стенах. Вселенная замерла на самом краю бездны, готовая ухнуть вниз.
Королёва Елена Анатольевна была осуждена по восемьдесят восьмой статье за нарушение правил валютных операций. После апелляции пять лет колонии общего режима заменили ссылкой в Джамбульскую область Казахской ССР. Через семь месяцев, в конце февраля, она покончила жизнь самоубийством (повесилась) в бойлерной картонажной фабрики, где работала помощницей истопника. Предсмертная записка была изъята участковым в качестве вещественного доказательства и впоследствии утеряна.
– Вся эта валюта – сплошная липа, – Анна поморщилась, словно у неё схватило голову. – Её пытался завербовать комитет, она отказалась, подала документы на выезд.
В моей голове мерно раскачивался чугунный маятник, я старался не шевелиться, боясь нарушить плавный ход тяжёлой болванки. Я был уверен: одно неловкое движение – удар, и моя бедная черепушка брызнет тысячей фарфоровых осколков.
– У неё была связь с иностранцем. С сотрудником американского посольства в Москве. – Фразы получались картонными, Анна произносила их тусклым голосом. – Комитет хотел через неё выйти на этого иностранца. На чём-нибудь подловить его, заставить работать на контору.
– Кто он? – сипло спросил я.
Анна не услышала или не обратила внимания, продолжала рассказ:
– Её отчислили из института. С пятого курса. Она училась в Мориса Тореза на романо-германском. Американцы – посольство – уже оформляли ей выездные документы... Судя по всему, они пытались расписаться в Москве, но гэбэ перекрыло кислород – знаешь, как это делается.
Я не знал, но кивнул.
– Потом его выслали – объявили нон грата, а её арестовали с валютой, которой она якобы спекулировала у планетария. – Анна выдохнула, посмотрела на меня. – Вот и всё, конец ты знаешь."
Роман "Время воды" (2017, 87 стр.) (pdf 667 kb) – ноябрь 2023
– копия из библиотеки "Litres.ru"
Часто ли мы задаёмся вопросами: что есть Бог и что есть мы? У Анны Филимоновой теперь достаточно времени, чтобы поразмышлять над этим. Случай или чудо спасли её от неминуемой гибели – разрушительного потопа, накрывшего маленький латышский городок. С высокой церковной колокольни, ставшей её пристанищем, видно почти всё, кроме собственного будущего. По радио сообщили, что есть выжившие, но где-то далеко, в горах. Смастерив из прибитого течением большого контрабаса плот, Анна Кирилловна отправляется на поиски суши. Несколько банок консервов, апельсины и спасательный жилет, подаренный батюшкой, – вот и весь груз её «ковчега». Кого встретит она на своём пути, что обретёт? Настало время неизведанного, настало время воды…
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"Доктор нашёл в темноте её руку, сжал. Подался к ней, быстро зашептал: – Я вам как врач скажу. Я – атеист, мне всякие сказки про гнев господень не любопытны.
Чушь собачья. Да! А вот что не чушь, так это биология. Наука такая. Каждый организм проходит определённые стадии: рождение, взросление, зрелость, старение и смерть. Мотылёк проскакивает цикл за день, секвойя живёт тыщу лет. Любой организм, лишь родившись, в сей же самый момент уже обречён на смерть. Это лишь вопрос времени и не более того, вникаете?
Филимонова угукнула, не совсем понимая, куда он клонит.
– Когда покойник начинает гнить, его пора закапывать. Или сжигать. Или… – старик поперхнулся, заперхал в кулак, – ну вы понимаете… Человечество себя изжило. Мы родились, поползали на карачках, научились ходить. Достигнув половой зрелости, накуролесили от души, расквасив себе физиономию в нескончаемых войнах, грабежах и убийствах. Утомились. Угомонившись, отрастили брюшко, изобрели всё, что могли, лишь бы не поднимать задницу с дивана. Разумеется, обрюзгли, облысели, окончательно обнаглев, решили, что на наш век должно хватить. Ведь всегда же хватало, так? Всё, что смогли, вырубили, выловили, осушили, отравили, заасфальтировали. Заявили: «А после нас хоть потоп. Вот, собственно, и он. Ну? Извольте любить и жаловать!»
Доктор, громко дыша, говорил злой скороговоркой. Филимонова незаметно вытянула ладонь из его потной руки. Бесшумно отодвинулась.
– А наш паром, – внезапно спокойным голосом произнёс доктор, – в определённой мере модель вселенной, копия того мира, что исчез. «Корабль дураков» безумного Иеронима Босха помните? Там где монах с монашкой пытаются откусить от подвешенного на бечёвке блина, монашка играет на лютне, а лютня, между прочим, символизирует вагину. А игра на лютне, соответственно, символизирует разврат. За капитана там шут, матросами пьяные крестьяне. Босх уже тогда понял, что корабль наш без руля, так сказать, и без ветрил на всех парусах несётся в ад. Как и наша калоша. Мы обречены на гибель. И никакой Бог тут… – он закашлялся, – короче, это – биология. Наука, – он усмехнулся. – Поэтому, если хотите уцелеть – бегите."
* * *
"Филимонова вспомнила автобус на мосту, детские лица в запотевших окнах, ладошки, прижатые к стеклу. Серая вода несла мусор, набухала, поднималась на глазах. Вчера по радио говорили про угрозу прорыва Плявиньской плотины, дожди шли без перерыва почти неделю. Возможно наводнение. Филимонова бежала через парк, час назад объявили эвакуацию. Вещей не брать, только документы. Сухим пайком обеспечат по прибытии в безопасный район. Автобусы уходят с площади и с железнодорожной станции. До вокзала было ближе.
Дверь в церковь нараспашку, Филимонова заглянула внутрь – пусто, по полу рассыпаны тонкие свечки, серебряная мелочь. Сзади она услышала гул, обернулась. За деревьями не было видно ничего. Над головой с карканьем пронеслась воронья стая. Шум приближался, рос, напоминал грохот мощного водопада. Дальние деревья заколыхались, послышался треск сучьев. Филимонова застыла, какой-то звериный инстинкт говорил, что происходит что-то страшное. Сквозь деревья, огибая толстые стволы лип, вырывая кусты и ломая сучья, на неё неслась серая стена воды. Дверь на колокольню оказалась открытой, вода и грязь уже ворвались в храм, когда Филимонова взбиралась наверх по винтовой лестнице. Задыхаясь, выскочила на площадку. Парк затопило, волна двигалась на запад, в сторону вокзала. Там на площади стояли автобусы, суетились мелкие фигурки. Волна накрыла людей, подхватила автобусы, лениво потащила дальше. Криков не было слышно, грохот стоял, как во время шторма. Филимонову трясло, словно в лихорадке, она повторяла снова и снова:
– Вещей не брать, только документы, вещей не брать…"
Роман "Обнажённая натура" (2017, 320 стр.) (pdf 5,3 mb) – май 2024
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Гамлет готовится к защите диплома в художественном училище, Офелия ездит на сборы спортшколы, Клавдий колесит по Москве на «Жигулях» цвета «коррида» и губит брата не ядом, а Уголовным кодексом... Неужели мир настолько неизменен и бесчеловечен? Что ждёт современного Гамлета?
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"Людочка Беккер тронула меня за плечо и попросила нож, я взял нож за лезвие и хотел протянуть ей, но так и застыл на полпути. Замер, как истукан.
Именно в этот момент из-за ширмы появилась ты. Бесшумно ступая на цыпочках, ты в три шага поднялась на подиум, скользнула по мне взглядом и опустилась на вишнёвую подушку с золотым петухом. Три вещи произошли одновременно: в аудитории стало светлее – понимаю, звучит дико пошло, но это истинная правда, – словно солнце проклюнулось сквозь пелену туч и заглянуло в окно. Это раз. Вторая: за моей спиной тихо присвистнул Игорь Малиновский, талантливый мерзавец, с лицом парижского педераста, на которого (по непонятной причине) вешались все девицы курса. За этот свист я был готов вырвать его сердце голыми руками. И третья – с кладбища долетел траурный марш Шопена, а именно та его часть, третья, где неожиданно возникает мажорная мелодия, робкая и певучая, точно ангельский голос пробился сквозь черноту ада, намекая, что не всё ещё потеряно.
Поперёк твоего живота отпечатался след от резинки – трусов или колготок. По неясной причине эта розовая, едва различимая полоска показалась мне невероятно эротичной и целомудренной одновременно. Не крупные тёмные соски и не плавная линия бедра, не сладострастная, почти животная, выгнутость спины и не золотистый пушок на полинявшем загаре рук – нет, невзрачный след от резинки. Я сглотнул слюну, чувствуя, как разгораются мои уши.
Описывать красоту женского тела – занятие безнадёжное. Да и что есть красота? Восточные эротоманы воспевали женский пупок, особенно их возбуждала его вместительность – о, дивная пери, твой пупок вмещает сорок унций благовонного масла. Они же сравнивали женские ноги с мраморными колоннами. У Тициана есть загадочная картина, которая называется «Любовь небесная и любовь земная». Композиция проста: на мраморном саркофаге с барельефом каких-то затейливых узоров сидят две женщины. Слева – венецианская матрона в белом платье и с мандолиной в руках, справа – обнажённая дама с чашей, в которой пылает огонь. Я всегда считал мадам в белом платье аллегорией любви небесной – прилично одетая, да к тому же с музыкальным инструментом. Нагота же ассоциировалась с чувственностью, греховностью, безусловно, атрибутами земного бытия. Выяснилось, что всё как раз наоборот – голая тётка олицетворяла чистоту чувств, а расфуфыренная модница в расшитом бисером платье, батистовых перчатках и розами в волосах – тщеславие и фальшь."
* * *
"Я, точно во сне, опустился на гранитную ступень постамента памятника. Передо мной была дверь с метровым православным крестом. Никогда раньше я не задумывался, что на самом деле этот памятник когда-то был часовней. Лариса тихо села рядом, незаметно взяла мою ладонь в свою.
– Прости, – едва слышно прошептала мне в ухо. – Я мерзкая сука.
Я возмутился, хотел что-то торопливо возразить, но к горлу подкатил ком, и я, боясь зареветь, уткнулся ей в шею. Гладил ладонями её лицо, мокрое, пылающее. Её пальцы теребили мне волосы на затылке, мы не произнесли ни слова, лишь сопели и шмыгали носами. За эту минуту или за пять, а может, за час или год – кто знает, сколько времени мы просидели там, на тёплом граните, стиснув друг друга, – я вдруг ощутил что-то трепетное и неведомое, словно, завершив магический круг, в качестве награды ласковые херувимы вознесли нас если и не на небеса, то куда-то по соседству с раем.
Жеманный гомосексуалист подглядывал за нами, делая вид, что рассматривает украшения памятника. На отлитом из бронзы горельефе злобный янычар с кривым кинжалом вырывал ребёнка из рук болгарской женщины. К ней на помощь спешил русский солдат, вооружённый ружьём со штыком. Сверху была надпись «Гренадеры своим товарищам, павшим в славном бою под Плевной».
Деньги на памятник собирали оставшиеся в живых после сражения гренадеры. В день открытия, совпавший с десятилетней годовщиной битвы, был устроен парад Гренадерского корпуса, им командовал генерал-фельдмаршал великий князь Николай Николаевич. В Плевенской часовне провели молебен, интерьер был украшен изразцами и живописными портретами Александра Невского, Николая-угодника, Кирилла и Мефодия. На стене висела медная плита с именами всех погибших в сражении гренадеров – восемнадцать офицеров и пятьсот сорок два солдата.
После революции большевики разграбили часовню – медную плиту переплавили, изразцы разбили, картины украли. По решению Моссовета здесь устроили общественную уборную. Сортир просуществовал до начала войны. Лишь смертельная угроза заставила коммунистов вспомнить о патриотизме – туалет закрыли, часовню покрасили чёрной краской. В Москве появился ещё один памятник, воспевающий славу русского оружия."
* * *
"Мой дед говорил: страх – самое паскудное чувство, самое бесполезное. Никогда не путай страх с осторожностью. Трус всегда погибает первым, или его расстреливают после боя.
Дед определённо разбирался в теме, он воевал в Испании, свой первый орден Ленина получил на Хасане, за сопку Заозёрная. После похорон родители разбирали его архив; дед, как старый пират, хранил своё добро в кованом сундуке. Там, среди стопок писем, перетянутых почтовой бечевкой, среди пожелтевших газет и мутных фотографий, почётных грамот с профилем Сталина и лиловыми печатями, каких-то пригласительных билетов и пропусков на давно минувшие торжества и юбилеи, мы нашли ветхую брошюрку «Русско-японский разговорник для командиров Красной армии». Вместо «здравствуйте» и «как пройти в музей» там преобладали фразы вроде «сколько у вас пулемётов», «где находится штаб» и «мы сохраним тебе жизнь, если ты будешь говорить правду». Транскрипции японских фраз звучали смешно: «корэ ва нан дэс ка», «коно хито а доната». Из брошюры выпали два снимка чайного цвета: на одном дед браво позировал на фоне горы отрезанных голов, на другом дюжина красных командиров, усатых и строгих, снялась на фоне какого-то парадного с гипсовыми львами. Дед стоял с краю, лица двоих в центре были перечёркнуты крест-накрест фиолетовыми чернилами.
Блюхер и Люшков – я узнал эти фамилии поздней. Маршала Блюхера арестовали сразу после хасанских боёв, он умер во время допроса. Комиссар госбезопасности третьего ранга Люшков перебежал в Маньчжурию, всю войну сотрудничал с японской разведкой, даже якобы готовил покушение на Сталина. В сорок пятом, перед самой капитуляцией, японцы, зная его осведомлённость, предложили ему покончить с собой. Люшков отказался и был застрелен, когда выходил из кабинета японца."
Сборник "Берлинская латунь" (2018, 256 стр.) (pdf 8,6 mb) – октябрь 2024
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Глинтвейн и рождественские гимны, русские иммигранты-грабители и немец-спасатель, мрачный англичанин – специалист по истории Третьего рейха и экскурсии в «подвалы гестапо». Всё это было бы не важно, если бы не старый самовар с загадочной надписью на боку, купленный в Берлине на рождественском базаре. Какие загадки таит в себе этот бесполезный сувенир?
(Аннотация издательства)
Содержание:
Берлинская латунь. Роман ... 5
Рассказы
Ферзевый гамбит ... 213
Парадокс Левитана ... 239
Фрагменты из книги:
"– Иди сюда! – негромко позвала Мария.
Она замедлила шаг, разглядывая что-то под ногами. Я подошёл. Это было окно. В брусчатку был вделан квадрат толстого стекла. Там, внизу, в слабо освещённой комнате, выкрашенной белым, по всем четырём стенам от пола до потолка стояли книжные полки, тоже белые. Пустые. Одна книга, словно случайно уцелевшая, лежала в углу. Я встал на стекло. Ощущение пустоты под ногами, стерильной, будто покрытой мёртвым инеем пустоты.
– «Там, где жгут книги, скоро будут жечь людей, – прочла Мария, присев на корточки. – Генрих Гейне. На этой площади десятого мая тысяча девятьсот тридцать третьего года студенты-нацисты жгли книги».
Больше ничего. На белой табличке больше ничего не было – ни имён знаменитых писателей, угодивших в чёрный список, ни известных фамилий экзекуторов, ни пугающей цифры участников мероприятия.
Я огляделся, попытался представить пылающую гору книг, оранжевые отсветы на потных лицах, азартных и молодых. Жар, вонь бензина, запах гари. Высокий помост затянут красно-чёрным, помост ещё пахнет свежими сосновыми досками. Геббельс нервно смеётся, что-то говорит Лейстрицу, тот мнёт бумагу, ждёт своей очереди у микрофона. Геббельс показывает в сторону Унтерден-Линден, оттуда медленно прёт людское море. Над головами, над факелами, над штандартами с орлами и свастикой, над площадью и бульварами чёрным снегом кружит пепел."
* * *
"– Кстати, сам термин «гестапо» был придуман в почтовом ведомстве, какому-то почтальону просто осточертело выводить на бланках «гехаймштадтполицай». – Вилл громко откашлялся, продолжил: – Малоизвестный факт – отцом конторы является Геринг, весной тридцать третьего он создал скромный отдел по борьбе с политическими преступлениями. Без особого удовольствия поруководив шпиками, через пару лет переключился на авиацию. Но влияние осталось. Именно люди Геринга занимались составлением списков сокровищ, принадлежавших немецким и австрийским евреям."
* * *
"Хершель получил открытку третьего ноября. Ему удалось собрать деньги, отправить их отцу. Утром седьмого Хершель зашёл в ружейную лавку на Сен-Жермен, купил револьвер и коробку патронов. В немецком посольстве попросил встретиться с консулом. Консул был занят, к нему вышел советник посла Эрнст фом Рат. Хершель выстрелил три раза. Он не пытался бежать, в полиции у него нашли записку: «Да простит меня Господь! Я должен это сделать, чтобы весь мир узнал о том, что происходит в Германии».
Фом Рат умирал мучительно, все три пули попали в живот. Скончался он девятого ноября. Гитлер узнал о его смерти во время торжественного ужина, праздновали годовщину Пивного путча. Фюрер прервал речь и вышел из зала. За ним, хромая, засеменил Геббельс. Приглашённые молча сидели пятнадцать минут, есть осмелился только Геринг. Потом Геббельс вернулся.
– Фюрер решил: партия не должна сдерживать гнев немецкого народа. Воля народа священна! Его месть будет страшна, но эта месть справедлива! Убийцы должны, наконец, ответить! Ответить за всё!
Ужин на этом закончился. Наступала Хрустальная ночь.
Гейдрих прямиком направился на Принц-Альбрехт-штрассе, разослал телеграммы гауляйтерам всех земель Германии. Начинать немедленно. Иностранцев не трогать, громить только еврейские лавки. Никакой униформы, никаких флагов – обычные бюргеры, негодующий немецкий народ. Были оповещены все полицейские управления: погромам не препятствовать. Изъять архивы синагог, составить списки взрослых мужчин.
Штурмовики начали около десяти, через час их поддержали эсэсовцы. На сборных пунктах погромщикам выдали топоры и кувалды. Ещё раз напомнили: никаких грабежей. Еврейское имущество – достояние рейха. Начали с синагог: били витражи, крушили церковную утварь. Вытаскивали архивы и ценности. Поджигали. Рядом дежурили пожарные, следили, чтоб огонь не перекинулся на соседние дома.
Пошли по адресам. Вытаскивали на улицу полуголых, в пижамах, в ночных рубахах. Вытаскивали и били. Забивали насмерть, остальных заставляли смотреть. Перепуганных заталкивали в грузовики, везли на станцию. Отправляли в Дахау, Заксенхаузен, Бухенвальд.
Потом громили лавки, магазины. Ефрейторы следили, чтобы ребята не перестарались: приказ есть приказ – товары и продукты не портить, бить только витрины. Соседские мальчишки тоже швыряли камни, носились и орали. Полицейские наблюдали со стороны, не вмешивались. Хрустальная ночь продолжалась."
* * *
"Гиммлер одержал важнейшую победу – после той ночи фюрер стал доверять ему абсолютно.
Первым лагерем смерти стал Дахау. Гиммлер сам участвовал в допросах, но из-за брезгливости бил заключённых только сапогами. Сапоги ему шили в Баварии на заказ из мягкой телячьей кожи.
Над узниками проводились медицинские эксперименты. Медицинскими их можно назвать лишь только потому, что руководили ими военные врачи СС. На деле эксперименты мало чем отличались от пыток инквизиции. Людей запирали в герметичные камеры, в которых повышалось давление до тех пор, пока у жертв не лопались ушные перепонки и не вылезали глаза. Заключенным прививали тиф, оспу, вкалывали смертельные дозы химических препаратов. Проводились эксперименты по замораживанию. На узниках испытывали отравленные и разрывные пули, горчичный газ и иприт.
В женском лагере Равенсбрюк сотням польских заключенных (тут их называли «крольчихи») прививали гангрену. В Бухенвальде проводили эксперименты по влиянию солёной воды на организм человека.
Гиммлер получал регулярные доклады от своих докторов: были рекомендации провести стерилизацию трёх миллионов русских, планировалось устроить передвижную выставку черепов евреев и славян – Гиммлер, бывший биолог, живо заинтересовался идеей, предложив, в свою очередь, провести все измерения на живых экспонатах и лишь потом отделить голову от тела. «Будет гораздо интереснее демонстрировать не череп, а заспиртованную голову в герметичном сосуде», – поставил он резолюцию на письме.
Капитан СС Крамер по кличке «Бельзенское чудовище», оператор газовых камер, докладывал в своём рапорте о стандартной процедуре:
«Женщин раздевали догола, загоняли в камеру. Когда я закрывал дверь, они начинали кричать. Через специальную трубу поступал газ. Мы использовали цианистую соль, где-то грамм двести на одну группу. В глазок я наблюдал за происходящим в камере. Женщины дышали полминуты, потом падали на пол. Я включал вентиляцию и открывал дверь. От начала до конца всё занимало не больше пятнадцати минут».
После начала русской кампании и создания «айнзатцгрупп СС», которые проводили карательные операции на оккупированной территории против мирного населения, офицеры вермахта перестали подавать руку эсэсовцам."
Роман "Латгальский крест" (2019, 139 стр.) (pdf 2,7 mb) – июнь 2024
– копия из библиотеки "Флибуста"
Новый роман Валерия Бочкова, лауреата «Русской премии», премии Эрнеста Хемингуэя, дипломанта премии имени Н. В. Гоголя, «Латгальский крест» – это история русского Ромео и латышской Джульетты, разъединённых грехами отцов. Это роман о любви, о роке, о человеке – игрушке в руках судьбы. Как всегда у автора, глубина русской классической литературы соединилась со зрелищностью американского кинематографа.
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"Прямые, как по линейке, тропинки соединяли наш и латышский берег. Латыши в гарнизон забредали редко, следовательно, тропы были славянского происхождения. Тропинок было три. На нашей стороне, начинаясь из одной точки, они расходились лучами к противоположному берегу.
Самая протоптанная, широкая дорожка вела прямиком к костёлу. Голенастая как цапля, тощая колокольня белела на круче, втыкая стальную иглу в ночное небо. За неимением в округе православного Христа жёны лётчиков ставили свечки католическому спасителю – чего уж там, на безрыбье-то? – Иисус он и в Африке Иисус.
Свечки ставили перед боевыми учениями, перед испытанием новых машин и компонентов, перед ночными полётами. Приходили тайком, надвинув платки на глаза, подняв воротники до носа. Ставили свечки за своих безбожников-атеистов, красных соколов, а после на коленях в тёмном углу бормотали: да будет воля твоя, Господь, мой Бог, направь шаги наши и обереги от напасти, пошли благословение и милосердие ныне и присно и во веки веков – аминь!
Вторая тропа вела к ликёро-водочной лавке. Винный отдел имелся и у нас, в военторге. Но всем было известно, что сведения о приобретении алкогольных напитков крепостью выше тридцати градусов педантично фиксируются завмагом Риммой Павловной, рыжей кубышкой с конопатой грудью необъятных размеров в глубоком декольте белого халата, и передаётся прямиком Женечкиному папаше, начальнику особого отдела майору Воронцову. Явно цитируя отца, Женечка весомо отпускал: «Полезной информации много не бывает».
Куда вела третья тропа, я не знал. Куда-то на латышскую сторону, на самую окраину города."
* * *
"– Эй! – раздалось над головой.
Сияющий рай погас, надо мной возвышалась буфетчица с морковными волосами.
– Тут свинячить! – она тыкала пальцем в пол.
На полу тлел мой окурок. Я наклонился, не вставая, поднял бычок. Пепельницы на столе не было, буфетчица, криворотая и красногубая, брезгливым взглядом прожигала меня насквозь. Не уходила, не моргала, тушь с ресниц её осыпалась и под глазами расползлась траурными тенями. Толстая грудь шарами выпячивала сиреневую кофту домашней вязки, сквозь шерсть проглядывала арматура тесного лифчика. В треугольном вырезе белела сметанная кожа, усыпанная веснушками. На золотой цепочке висел унылый медальон в виде сердца с крохотным рубином посередине.
Окурок жёг пальцы. Неторопливо – с достоинством – взял стакан и в три глотка допил коньяк. Поставил стакан на стол. Бросил туда бычок. На дне оставалась жидкость, окурок пискнул и выпустил тонкую струйку сизого дыма.
– Лудзу, – произнес я, вежливо улыбаясь. – Или свейки?
– Уходи! – приказала она. – Вон!
По тону было ясно, что она привыкла к немедленному выполнению своих распоряжений.
– Сейчас. Сейчас уйду. Но прежде скажи мне, – не спеша произнёс я, – скажи мне, ты, крашеная латышская кукла, если кто-нибудь, ну какой-нибудь человек, был готов пожертвовать всем ради тебя – всем! абсолютно всем! – я не про поэтические бредни вроде звёзд и утренней зари на небе говорю, не про сладкие слюни и розовые сопли толкую, я про реальную жизнь – сволочную, сучью реальность – с майорами особого отдела по фамилии Воронцов, партбилетами и ленинскими зачётами в красных уголках, с казарменной вонью и сапогами в ваксе – вот про этот самый наш мир я веду речь, про эту подлую жизнь.
Я уже кричал. Я колотил ладонью по столу. Буфетчица завороженно пялилась на меня, точно на её глазах происходило какое-то ужасное превращение. Латыши тоже повернулись, их удивлённые лица придали мне азарта.
– Что бы ты ответила этому человеку? Честному, глупому, влюблённому! Согласилась ли бежать на край света – да какой там край – хоть в Ригу, согласилась бы? Ну хоть в Даугавпилс паршивый? Ведь любовь – это ж любовь! Пламя! Расщепление ядерного дупла! Огонь мартеновских печей, извержение Везувия и последний день в Помпеях. Редкость по нынешним суконным временам – вот я, к примеру, всю жизнь прожил и ни ухом, ни рылом про эту самую любовь! Думал – враньё и сказки в книжках, волны да пена, чешуя позолоченная. Ну же! Ну? Ну что же ты молчишь, селёдка балтийская с марокканскими волосами цвета апельсина, скажи хоть что-нибудь, ответь дураку! Не молчи, не молчи, говори!
Я оттолкнул стол, вскочил. Стакан не удержался – полетел на пол – и вдребезги. Хлипкий стул из гнутых трубок звонко поскакал по кафелю пола. Подхватив куртку, я рванул к выходу. На ходу сшиб ещё пару стульев. Саданул в дверь, вылетел на улицу."
* * *
"Инга начала говорить, спокойным, негромким голосом. Она рассказывала о себе, но интонации были ровные, почти монотонные – так пересказывают чью-то не слишком увлекательную историю. Я слушал и молчал, над озером плыли мохнатые летние облака, их белые отражения ползли по стеклянной воде и тянули за собой опрокинутую небесную синь; постепенно мне начало казаться, что это мы куда-то дрейфуем – так бывает, когда сидишь в лодке и глядишь назад.
Инга родилась на хуторе. Когда ей исполнилось три года, арестовали отца. Русские солдаты. Потом военные приезжали снова, она пряталась на сеновале и видела, как военные насиловали её мать. Видела, как солдаты били деда. Она всё видела и она всё помнит. Хотя потом доктор говорил, что она это придумала. Соседей с окрестных хуторов тоже арестовали, почти всех. Тех, кто остался, затолкали в грузовики и отвезли на станцию. Мать собрала вещи в узел, они ждали, когда приедут за ними. Солдаты приезжали ещё несколько раз, цепью шли по полю, прочёсывали лес. Со стороны болот доносилась стрельба, выстрелы звучали глухо и совсем не страшно. Словно там ломали сухие палки.
– Нас не депортировали. Из всей округи только нас. Не знаю почему, – Инга посмотрела на озеро, потом на небо. – Я до шести лет не разговаривала. Совсем. Меня даже в школу не хотели брать. А потом, когда начала говорить, заикалась страшно. В классе дурочкой считали.
Она нервно дёрнула плечом.
– А мне плевать: Инга-заика, Инга-дурочка. Главное, не лезьте ко мне.
Последнюю фразу она произнесла холодно и зло. А может, мне так показалось из-за её акцента, твёрдые звуки напоминали стук деревянных кубиков. Я ощущал, что со мной творится что-то неладное: в горле застрял ком, но вдохнуть я боялся – был уверен, стоит мне открыть рот и я разревусь, как ребёнок. Боль, что копилась внутри целый месяц, была готова вырваться наружу.
И ещё – Инга оказалась такой же переломанной, как и я.
– Отца не помню, – она задумалась, – совсем. Фотографии забрали солдаты. Зачем? Ни одной не осталось. Ещё часто думаю про тех людей, на болоте. Ведь у человека есть предел, ну как назвать? – предел страданий? Предел мучений? Ведь они там прятались больше десяти лет. Или те – в Саласпилсе. У Круминьша дед там мёртвых сжигал. Такие большие печи и рельсы специальные, чтоб легче. Нас возили на экскурсию. А дед Круминьша умер два года назад, он тоже молчал всегда.
Нас тоже возили в Саласпилс на экскурсию, но говорить об этом я не стал. Ни про кирпичную трубу, ни про те страшные печи с чугунными дверями и засовами, крепкими стальными, словно кто-то боялся, что горящие мертвецы полезут обратно.
Жалость, невыносимая, жгучая жалость душила меня – жалость к ней, к себе, к этому пустому озеру, к тёмно-голубому небу, к невинным и глупым облакам. К тем, кого сжигали в печах, и к тем, кто прятался на болотах. Вместе с жалостью пришла ярость: её обидчиков я был готов растерзать голыми руками. Жуткое и восхитительное чувство – мне хотелось рыдать и смеяться одновременно. Но больше всего на свете мне хотелось схватить эту девчонку, прижать к груди изо всех сил – до боли. Слиться с ней. Стать чем-то единым, чтобы больше никто и никогда не посмел обидеть её. Я был готов умереть за неё. Мало того, такая смерть казалась счастьем."
Сборник "Счастливый случай: реальные истории из жизни современных писателей" (2016, 448 стр.) (pdf 8,6 mb) – апрель 2024
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Серия «Перемены к лучшему» – это сборники жизнеутверждающих историй из жизни современных писателей.
В первой книге серии «Как я изменил свою жизнь к лучшему» собраны реальные истории преодоления трудностей твёрдостью воли, силой характера. Во втором сборнике любимые писатели – Виктория Токарева, Александр Снегирёв, Владимир Вишневский, Ирина Муравьёва, Татьяна Веденская, Сергей Литвинов и другие – повествуют о своей удаче, о счастливом случае, изменившем их жизнь.
Все авторы и создатели этой книги желают вам чудес и нежданных подарков судьбы!
(Аннотация издательства)
Содержание:
Татьяна Веденская. Сияющие аметисты ... 7
Владимир Вишневский. Как мы с папой друг друга спасали ... 27
Александр Мелихов. Инцидент ... 33
Дмитрий Иванов. Попугай ... 53
Георгий Данелия. Перст судьбы ... 61
Елена Нестерина. Множечко везения ... 71
Александр Снегирёв. Очередь ... 87
Елена Крюкова. Дворянское собрание ... 97
Борис Шапиро-Тулин
Сон в руку ... 119
Марсианин ... 123
Ирина Муравьёва. Поклон тебе, Шура ... 133
Юрий Буйда. Целую твои ножки белые ... 141
Екатерина Неволина. Причудливо тасуется колода ... 151
Роман Сенчин. Ветрянка ... 161
Валерий Бочков. Пять квартир на Фрунзенской набережной ... 175
Галина Лифшиц-Артемьева. Со-бытие ... 189
Виктория Токарева. Золотой ключик ... 203
Алексей Макушинский. Остерго ... 209
Анна Матвеева. Хотел ... 229
Наталья Калинина. Писательство ... 249
Борис Евсеев. Короткая надпись ... 281
Владимир Сотников. Совпадение ... 295
Антон Чиж. Красный, как жизнь ... 301
Елена Вернер. Мой старший брат Джим Хокинс ... 317
Сергей Литвинов. 27 ... 327
Лариса Райт. Мои университеты ... 359
Андрей Кузечкин. Without you near me ... 373
Улья Нова. Ищет хозяина ... 389
Александр Староверов. Эдем: туда и обратно ... 397
Ирина Щеглова
Переделка в Переделкино ... 413
Магия ... 421
Андрей Ромм. Мелочей не бывает ... 433
"Каждое утро я ездил в эти проклятые кассы, где какой-то бодрый тип в мохнатой волчьей шапке проводил переклички. Вытащив мятую бумагу с фамилиями, тип забирался на постамент колонны соседнего подъезда. Толпа хмуро обступала его.
– Трегубов! – сипло выкрикивал тип, плюясь паром в морозный воздух.
– Тут!
– Слуцкер!
– Здесь!
– Егорова! – после паузы громче. – Егорова! Где Егорова?
– Да нету её! – злорадно рычала толпа. – Вычёркивай!
И тип вычёркивал. Потом толпа расходилась. До следующего утра, до следующей переклички. В списке было человек триста, кассы за день обслуживали не больше сорока. Над Москвой-рекой полз седой туман, гранит парапета серебрился мохнатым инеем, жёлтые фонари светили себе под ноги, редкие машины едва ползли по скользкой набережной. На колонне подъезда белела бумажка: «Продам трёхкомнатную квартиру в этом доме за две тысячи долларов». Наступало последнее десятилетие века, «перестройка» Горбачёва входила в суицидную фазу, от «гласности» всех рвало – кровь, грязь и ложь коммунистов оказалась гораздо чудовищней, чем об этом кричали диссиденты. По улице Горького, переименованной в Тверскую, бродили бездомные собаки. Народ сплотился в лютой ненависти к государству и друг другу, всех накрыло ощущение полного краха. Катастрофа казалась неизбежной. Рубли превратились в бумагу, вклады в сберкассах за одну ночь перешли в разряд мусора, все пытались раздобыть валюту – за триста долларов можно было купить новые «Жигули». Чего они стоят на самом деле, эти доллары, никто толком не знал, но на сотню московская семья из трёх человек запросто могла прожить месяц."
(Фрагмент рассказа Валерия Бочкова "Пять квартир на Фрунзенской набережной")
Страничка создана 7 октября 2022.
Последнее обновление 20 октября 2024.
