Известный русский ученый К.А. Тимирязев, когда ему приходилось давать отзыв на не очень удачную работу молодого коллеги, говорил не без иронии: «В этой статье (диссертации, книге, etc.) много верного и нового. Но то что верно, то не ново, а то что ново, то неверно».

Эта фраза мне невольно вспомнилось при знакомстве с книгой профессора Оксфордского университета Катрионы Келли под названием «Товарищ Павлик. Взлет и падение советского мальчика-героя» (London, Granta, 2005). Автор пытается найти нечто общее между Павликом Морозовым и убитыми в детском возрасте другими известными историческими персонажами, для чего перепахивает чуть ли ни всю историю человечества и России. Катриона Келли находит параллели между убийством Павлика Морозова и царевича Димитрия; между убийством Павлика и сына последнего русского царя Алексея; даже в древнерусском памятнике «Сказание о Борисе и Глебе», где изложена легенда об умерщвлении двух полумифических княжичей, по ее мнению, присутствует что-то общее с убийством Павлика.

Одна из предложенных ею исторических параллелей представляется мне вполне правомерной – хотя бы потому, что я сам провел ее более 15 лет назад, в статье-рецензии «Частное расследование» (ж-л «22», 1989, № 65, стр. 204-212), в которой попытался показать сходство и различие между убийством Павлика, как оно раскрывалось в книге Ю. Дружникова «Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова» (Overseas Publications, London, 1988), и убийством в Киеве Андрюши Ющинского, из которого вырос «процесс века» -- антисемитское Дело Бейлиса.

В первом же предложении об этих обстоятельствах мы узнаем нечто «новое»: «Андрей Ющинский был найден (had been discovered) в пещере на окраине района Киева Подола» (“on the fringes of Podol district”, стр. 126). На самом деле Андрюша был убит и труп его был найден в другом районе Киева, Лукьяновке.

Во второй фразе тоже «новость», и не одна: Женя Чеберяк (сын Веры Чеберяк, чья шайка в действительности убила Андрюшу) назван «школьным товарищем» (schoolfriend) Ющинского, хотя в стенограмме процесса и других материалах многократно говорится о том, что мальчики дружили, так как долго жили и росли по соседству, а вовсе не потому, что вместе учились. В 1912 году семья Ющинского перебралась на Слободку (отдаленный район, административно входивший в соседнюю Черниговскую губернию). Андрюша затем поступил в Духовное училище, а Женя был на два года младше и, похоже, еще нигде не учился. Андрюша тосковал по друзьям и часто являлся на Лукьяновку, даже прогуливал ради этого уроки. Один такой прогул и стоил ему жизни.

Следующее «открытие» г-жи Келли состоит в том, что на похоронах Ющинского «члены экстремистской националистической организации устроили политические демонстрации» (стр. 126). На самом же деле один черносотенец (может быть, два, но один был пойман) из молодежной организации «Двуглавый орел» раздавал листовки с призывом к возмездию евреям, якобы убившим мальчика. Возмутитель спокойствия был арестован полицией, затем отпущен. О листовках, раздававшихся во время похорон, г-жа Келли пишет на следующей же странице и даже приводит цитату, дабы показать, что идея обвинить евреев в ритуальном убийстве Андрюши возникла на самой ранней стадии этой истории. Она это подчеркивает словом «уже» («already»): «Уже на похоронах Ющинского циркулировали листовки…» (“Already at Yushchinsky’s funeral leaflets circulated…”) (стр. 127). Вот это верно. Но от раздачи листовок до организации демонстраций – дистанция значительная.

Между тем, демонстрации, которых не было, имели, по мнению г-жи Келли, важные последствия. До этого местная полиция вела расследование убийства как обычного уголовного преступления, но под воздействием демонстраций «шовинистически настроенные члены центральной царской администрации» (“Chauvinist members of the central Tsarist administration”) заставили «местную полицию» перевести следствие на рельсы ритуального процесса против евреев. Выходит, что к моменту похорон Ющинского следствие уже велось довольно долго – и заметно продвинулось. На самом деле оно началось накануне, когда была проведена судебно-медицинская экспертиза (профессор Оболонский и прозектор Туфанов), после чего труп был передан родственникам для захоронения.

Антагонизм между местной полицией и центром – это тоже изобретение г-жи Келли. В реальности существовал антагонизм между двумя ветвями полиции – уголовной и политической: первая из них старалась руководствоваться законом, а вторая чинила беззакония. Уголовная полиция начала расследование убийства Ющинского со сбора вещественных доказательств и свидетельских показаний. В надежде напасть на след убийц она прорабатывала различные версии. Когда «шовинисты в администрации» (не сразу после похорон мальчика, а значительно позже) решили использовать ситуацию для создания «ритуального» процесса, «ритуальная» версия уже была проработана и отброшена за полной несостоятельностью.

Власти уволили одного, потом второго «не справившегося» следователя и фактически отстранили третьего, передав чисто уголовное дело политической полиции. Арестовывать Бейлиса явился отряд жандармов во главе с начальником Киевского охранного отделения полковником Н.Н. Кулябко (тем самым Кулябко, который месяцем позже то ли прошляпил, то ли организовал убийство премьер-министра П.А. Столыпина). Сведения о том, что Бейлиса арестовала охранка, а не уголовная полиция, имеются в стенограмме процесса и в трудах историков, на которые ссылается г-жа Келли. Однако у нее фигурирует местная полиция вообще (local police, стр. 126)

Далее у Катрианы Келли говорится, что, едва начав обычное уголовное расследование (routine affair), «местная полиция» заключила, что вероятный убийца или убийцы связаны с воровским притоном Веры Чеберяк. Кабы так, то убийство было бы быстро раскрыто, и дела Бейлиса не могло бы возникнуть. Но первоначально в качестве подозреваемых были привлечены мать Андрюши и его отчим, Александра и Лука Приходько. Они были арестованы, Лука был «опознан» мнимым свидетелем, их допрашивали, устраивали очные ставки, но у них оказалось бесспорное алиби. Только после этого внимание следствия стало переключаться на притон Чеберяк. Время было упущено, ритуальная агитация успела многократно усилиться, со страниц газет перешла в Государственную Думу, где ультраправые депутаты стали обвинять правительство в бездействии, а киевскую полицию (уголовную!) -- в намерении свалить вину на мать убитого ребенка, чтобы выгородить евреев. Из текста г-жи Келли вытекает, что она не просто опускает важные этап в развитии событий, но вовсе о нем не знает.

«На самом суде А.С. Шмаков, член прокурорской команды, говорил о «мучинической смерти» Ющинского и назвал мальчика «кроткой невинной жертвой за христианскую веру». В то же время Ющинский был представлен неприятным типом в обычном смысле (“as a person who was not admirable in the ordinary sense”): «мальчик рос в ненормальных семейных отношениях, он рос без контроля». Прокуратура нанесла контрудар (hit back), представив Ющинского героем совсем иного плана: образцом гражданской добродетели, мальчиком, убитым бандитами за его отвращение к таким делам, которые делались в воровском притоне [Веры] Чеберяк. «Если бы он был в этой шайке воров, то он не был бы умучен», утверждал П. Карабчевский». (стр. 127).

Записав А.С. Шмакова в «прокурорскую команду» (a member of the prosecution team), г-жа Келли еще раз показала, что суть происходившего на процессе для нее осталась малопонятной. Но высший пилотаж непонимания – это ее расправа с Н.П. Карабчевским (названным П. Карабчевским), чьи слова приводится в качестве примера того, как обвинение контратаковало защиту, пытавшуюся «очернить» Ющинского. Кто из пяти защитников Бейлиса позволил себе оскорбить память убиенного отрока, выставляя его неприятным типом, бесконтрольным, росшим в неблагополучной семье? Имени г-жа Келли не называет, но дает ссылку, на этот раз точную: «”Дело Бейлиса”, 1913, т. 3, стр. 215». Чье же выступление напечатано в стенограмме на этой странице? Оказывается, ЗАЩИТНИКА КАРАБЧЕВСКОГО! Характеризует он мальчика с самой лучшей стороны, подчеркивая, что тот был добрым, честным, умным, любознательным, -- словом во всех отношениях хорошим мальчиком вопреки неблагоприятной обстановке в семье.

Так у г-жи Келли в одном коротком абзаце один и тот же участник процесса оказывается и защитником, и обвинителем, и даже контратакует самого себя, как унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла. И ведь речь идет о крупнейшем светиле российской адвокатуры конца XIX – начала XX века. Почти за двадцать лет до процесса Бейлиса, тогда еще сравнительно молодой, но уже прославленный адвокат Карабчевский, вместе с писателем Владимиром Короленко, был защитником в знаменитом Мултанском деле – ритуальном процессе против группы удмуртов, обвиненных в человеческих жертвоприношениях своим языческим богам. Карабческому и Короленко удалось спасти обвиняемых от каторги, удмурдский народ – от страшных гонений, а российскую юстицию от позора. Блистательный очерк о Мултанском процессе – одна из жемчужин в творческом наследии классика русской литературы В.Г. Короленко. Дело было настолько громким, что о нем обязан знать каждый, кто профессионально занимается русской историей и литературой того периода. Но г-жа Келли, видимо, ни о чем таком не слыхала, иначе она не могла бы поместить выдающегося адвоката и общественного деятеля либерально-демократического направления в общую команду с прокурором Виппером и черносотенцем Шмаковым.

Оказывается, оба мальчика были найдены в месте, близком к месту их жительства, но несколько в стороне от дороги. (“…found in a place close to where they lived, but at the same time, slightly out of the way”). (Стр. 128). Но труп Андрюши был найден неподалеку от места жительства Веры Чеберяк и очень далеко от района Слободки, где жила его семья.

Другое сходство, констатируемое г-жой Келли, состоит в том, что «multiple stab wounds» в обоих случаях составляли метод расправы над жертвами. Тут явное лингвистическое недоразумение. Английский глагол «to stab» в русском переводе имеет несколько значений: в зависимости он контекста он может означать «зарезать» и «заколоть».

А на теле Павлика и его брата Феди, насколько это известно, раны были резанные, от ударов ножом или штыком. Мальчики были застигнуты в лесу, пытались бежать, их догоняли, били, одному вспороли живот, у другого отсекли палец. Убийство «пионера-героя» было совершенно иным по обстоятельствам и характеру, хотя и не менее зверским.

Между тем, г-жа Келли, для которой резаные раны неотличимы от колотых, ибо и те и другие – stab wounds, делает из мнимого сходства ошеломляющие выводы. Убийство Павлика Морозова укладывается-де в «антисемитскую фантазию о ритуальных убийствах», как и дело Ющинского. Указания на это она находит даже в «сообщениях пионерской прессы» того времени, не приводя, однако, никаких ссылок. Оксфородский профессор не сознает, какой ящик Пандоры открывает.

В 1913 году, с треском проиграв дело Бейлиса, черная сотня пыталась взять реванш разными способами. В ряду прочих демаршей было задумано воздвигнуть памятник на могиле «умученного евреями» Андрюши Ющинского. Николай Второй, по совету «старца» Распутина, повелел тогда этого не делать: «старец» убедил его не нарываться на новый скандал. Однако два года назад, к 80-летию дела Бейлиса, давняя мечта черной сотни была осуществлена. Памятник на могиле Ющинского появился, надпись на нем гласит: «Умученный вiд жiдiв у 1911 р.». Установили его «гости из России».

Ритуальный миф в России жив, он налагает свою печать на общественно-политический климат в стране. Активность ритуалистов не убывает – растет. Постоянно издается и переиздается «Записка о ритуальных убийствах», ложно приписанная деятелю русской культуры В.И. Далю. Подвергаются ревизии в черносотенном духе дело Бейлиса и другие «ритуальные» процессы прошлого. Под «ритуал» подводится убийство большевиками царской семьи. (Катриона Келли упоминает о том, что такая версия цареубийства муссировалась в 20—30 годы в монархических кругах русской эмиграции, но о том, что она давно вернулась на родину, видимо, не знает). В начале девяностых годов коммунистическая газета «Правда» развернула «ритуальную» шумиху в связи с убийством сумасшедшим маньяком трех православных монахов (по этому поводу госдепартамент США даже делал представление правительству Ельцина); сейчас разнузданная ритуальная агитация развернута вокруг нераскрытого убийства в Красноярске пятерых мальчиков 9-10 лет, исчезнувших незадолго до пасхи и затем найденных обгорелыми в трубах городской канализации. Широко издаются «ученые» труды современных Шмаковых, таких, как О.Н. Платонов, М.В. Назаров, не говоря уже о переизданиях «классиков» этого жанра типа В.В. Розанова. Сейчас, когда я пишу эти строки, пришло сообщение об очередном обращении в российский суд и прокуратуру с требованием запретить еврейскую религию в России. В январе этого года под таким иском было собрано 500 подписей, в марте 5 тысяч, в июле – 15 тысяч.

Во всю кипит работа по откапыванию убиенных младенцев из всех исторических помоек. Однако до сих пор российским ритуалистам не приходило в голову записать в свой актив Павлика Морозова. Не трудно догадаться, как они воспримут эту оксфордскую «подсказку».