Лев Аннинский. Эссе "Сын классика"

Андрей Лесков

      «СЫН КЛАССИКА» — понятие неуловимо каверзное, словно созданное для анекдота, а меж тем оно реально и драматично. Мемуаристы прошлого донесли до нас странные эпизоды из этой сферы: скажем, Федор Федорович Достоевский, вздорно спорящий с партнером по картам Сергеем Львовичем Толстым. Брат его Илья Львович жаловался окружающим: вы думаете, легко быть сыном классика?..
      Но уж, по крайней мере, в одном случае история дала на этот вопрос ответ, полный глубины и значимости: это жизнь Лескова-младшего.
      Жизнь Лескова-старшего не была легкой; прежде чем войти в национальный синодик, автор «Левши» и «Соборян» немало вытерпел; он не был счастливым автором; не был счастливым человеком и в частной жизни, но судьба дала ему то, чего не дала никому другому из русских писателей классического ряда, не исключая и Пушкина, и Тютчева, и Толстого, дожившего до мафусаиловых лет в окружении множества детей, — Лескову судьба дала сына, который сумел встать рядом с отцом как его уникальный биограф.
      Я не буду касаться сейчас чисто научной стороны дела: она слишком известна. Андрей Лесков сделался экспертом по творчеству своего отца чуть ли не сразу после смерти Николая Лескова; без консультации с ним биографы писателя не могли обойтись ни в десятые, ни в двадцатые годы; с выходом же книги Андрея Лескова без нее не мог обойтись ни один читатель, серьезно интересующийся Николаем Лесковым; она воистину легла в фундамент отечественной Лесковианы и сделалась настольной книгой всякого исследователя Лескова: по невероятному объему сведений, где разработка личных архивов соединилась со скрупулезным знанием литературной печати, по точности интуиции, наконец по необычности письма труд Андрея Лескова есть своеобразный шедевр жанра: мемуарного и исследовательского разом.
      К сожалению, первый выпуск этой книги (не очень удобный кирпичеобразный томина с прекрасной статьей В. Десницкого, но без научного аппарата), вышедший в конце 1954 года в Гослитиздате, почти тридцать лет оставался единственным. К семидесятым годам, когда вновь вспыхнувший интерес к Лескову вернул его в число самых читаемых русских классиков, жалкие десять тысяч того первого тиража сделались уже совершенною редкостью; положение доходило до курьеза, когда даже и специалисты выстраивались за этой книгой в библиотечную очередь. Пока столичные издатели предавались на этот счет раздумьям, помогла «провинция»; туляки в 1981 году продублировали первое издание; эти пятьдесят тысяч несколько смягчили голод, но не устранили его. Статья же В. Громова, вставленная в тульский том и построенная на архивных материалах переписки Андрея Лескова, показала, сколь много интересного сокрыто еще за пределами этой книги.
      Вот почему выход двухтомника Лескова-младшего в серии «Литературных мемуаров» (его тираж — 75 тысяч экземпляров) можно назвать долгожданным событием в нашей культуре.
      Причем это уже не повтор того, первого, несколько проскобленного редакторами выпуска, которого автор почти дождался в свой смертный час.
      Теперь мы имеем удобное для пользования двухтомное (как и замысливал его автор) издание, впервые выверенное по рукописям и корректурам А. Лескова, сопровожденное фотоматериалами, снабженное дельной и яркой статьей Ал. Горелова и внимательно им же откомментированное.
      Может быть, это издание не идеально. Кое-какие огрехи бросаются в глаза даже непосвященному читателю. Достаточно известная фотография Н. Лескова 1861 года в части тиража выдана за еще более известный портрет кисти Серова (этот портрет знает каждый школьник). Любой школьник будет так же гадать, как мог Андрей Николаевич написать «Авторские заметы» в феврале 1954 года (см. комментарий, т. 1, стр. 416), когда согласно вступительной статье (т. 1, стр. 29) Андрей Николаевич умер в ноябре 1953 года. Читатель более осведомленный тщетно будет искать в двухтомнике некоторые знакомые ему по первоизданию обороты лесковских рассуждений, показавшиеся нынешним издателям чрезмерными; тщетно станет он искать в комментариях имя Петра Александровича Суворова, старого ленинградского издателя, сохранившего весь архив первоиздания. Да и статью Василия Десницкого из того же первоиздания, уже от него неотделимую, стоило бы теперь сохранить: туляки ее четыре года назад воспроизвели, и правильно сделали, а издатели двухтомника, как ни странно, обронили...
      Ладно. Отметим эти оплошности без сокрушения: теперь-то они уже легко поправимы. Потому что дело сделано основательное: уникальная книга, тридцать лет честно работавшая в нашей литературе, поднята и понята наконец на уровне памятника словесности. И этот наш долг выплачен не только Николаю Лескову. Он выплачен и его сыну Андрею.
      Фигура это замечательная. Юрий Нагибин, кажется, первым из литераторов обрисовал его в одном из своих рассказов. Константин Симонов, пытаясь помочь переизданию, в письмах своих отдал Андрею Лескову должное. И все же жизнь и подвиг Лескова-младшего еще не вполне оценены. Нынешний двухтомник поможет нам сделать это.
      Произошедшее близко к чуду.
      Мальчишка, после разрыва родителей оставшийся один на один с отцом, человеком крутым, непредсказуемым, скорым на расправу и малоуправляемым в ярости, сумел вынести из детских лет (и впоследствии понять, осмыслить) огромную к отцу любовь. Это было тем более трудно, что сын был по характеру повторение некоторых черт отца и соглашался с В. Десницким много лет спустя, что они с батюшкой одного леса медведи.
      Жизнь Андрей Николаевич прожил долгую, нелегкую, полную трудов. Полвека в седле, полвека за штабными картами: профессиональный военный, полковником вышедший в отставку перед первой мировой войной, после революции нашел в себе силы и решимость вступить в РККА, он кончил жизнь генерал-лейтенантом в отставке.
      Кто знает, каких высот достиг бы он, пойди с самого начала не по воинскому, а по писательскому пути: литературная одаренность Андрея Лескова ярко видна из его книги, и Александр Горелов с полным основанием характеризует его как «оригинального писателя лесковской литературной школы», со своеобразным стилем, в котором налет искусной патины не мешает блистать живой игре эмоциональных оттенков.

Лев Аннинский

      Поразительна по драматизму и история этой книги. Рукопись была вчерне закончена в 1935 году и показана Горькому. Горький успел прочесть и одобрить несколько глав; он, наверное, довел бы дело до быстрого издания — смерть помешала, а без Горького дело застопорилось, хотя и Десницкий, и Бонч-Бруевич делали что могли. Во второй половине тридцатых годов и старшего-то Лескова едва издавали; это потом, в войну, «Левша» и «Железная воля» вывели его на передовую линию, а в 1937 году, когда первые отрывки из книги Андрея Николаевича появились в журнале «Наш современник», Лесков оставался в глазах критиков «антинигилистом», и только. Несколько лет Андрей Николаевич доказывал, что — не только. Осенью 1940 года рукопись наконец стали редактировать. К лету следующего года ее подписали в печать. Было начало июня 1941 года. В сентябре 1941 года рукопись погибла в разбомбленном немцами ленинградском издательстве.
      Оставался еще один, контрольный экземпляр, который Андрей Николаевич хранил дома.
      Этот последний экземпляр погиб в марте 1942 года.
      Как?
      Точных свидетельств нет. Но, зная условия блокадного города, нетрудно догадаться как. В девятистах днях ленинградской блокады два периода были особенно страшны: две зимы. И прежде всего первая. Вторая зима была чуть полегче: в том смысле, что стали уже разбирать на дрова деревянные дома. В первую же зиму — с 1941-го на 1942-й — вымерзло все. И сожжено было все, что в квартирах могло гореть: мебель, книги... Архивы пытались согреть людей. Андрей Николаевич продержался до марта; он сжег рукопись на исходе зимы, немного не дотянув до тепла. Можно понять, чего это ему стоило.
      Теперь оцените, чего он не сжег. Он сберег картотеку. Уникальную картотеку по Николаю Лескову, накопленную, наверное, за полстолетия: факты, свидетельства, расшифровки, истолкования — на карточках и на листках, нарезанных из обложек тетрадей, оберток, бланков и иной бумаги, которую удавалось достать в эпоху революции, гражданской войны и прочих протрясений. Эта вот картотека, хранящаяся ныне в Пушкинском Доме Академии наук СССР, — 16 тысяч единиц — была Андреем Николаевичем спасена и вывезена из Ленинграда в августе 1942 года.
      Он снова сел за стол.
      К лету 1949 года рукопись восстановлена и сдана в издательство.
      В апреле 1953 года Андрей Николаевич пишет письмо своим редакторам: оспаривает правку, просит защитить текст от обезличивающей редактуры. Вы слышите? За считанные месяцы до смерти, на краю могилы, восьмидесятисемилетний старец бьется за самобытность своего слова! По всем 156 пунктам редакционных замечаний! Со скрупулезностью методичного штабиста. С достоинством потомственного интеллигента. С ощущением, что долг, возложенный на него судьбой — гражданский, культурный, сыновний долг, — должен быть наконец выполнен.
      Тогда он не дождался книги. Она вышла через год после его смерти.
      Зато мы, тридцать лет спустя, дождались двухтомника. В котором самобытное слово Лескова-младшего оставлено в авторской воле. Во всех 156 случаях.