Наум Коржавин

Всё будет, а меня не будет 
Арифметическая басня 
Осень
Шла вновь назад в свою судьбу плохую 
Ленин в Горках 
Роса густа, а роща зелена 
Песня, которой тысяча лет 
Баллада о собственной гибели 
Я пью за свою Россию 
Пусть рвутся связи, меркнет свет 
На друга-поэта 
Стихи об измене искусству 
Времена меняются 
Вариации из Некрасова 
Наверно, я не так на свете жил 
Ты сама проявила похвальное рвенье 
Рафаэлю 
Инерция стиля 
Ни трудом и ни доблестью 
Комиссары 
Ленинград 
Пусть с каждым днем тебе труднее 
Он собирался многое свершить 
Дети в Освенциме 
У меня любимую украли
Брожу целый день по проспектам прямым 
Каталог «Современных записок» 
Братское кладбище в Риге 
На швейной фабрике в Тирасполе 
Видать, была любовью 
Землячкам
Мой ритм заглох. Живу, как перед казнью 
Танцы 
Грустная самопародия 
На полет Гагарина 
Это чувство, как проказа 
Через много лет 
Масштабы 
На концерте Вагнера 
Заслуг не бывает. Не верьте 
Ты летишь, и мне летится 
Ты идешь 
Слепая осень. Город грязь топтал 
Освободите женщину от мук 
Тем, кого я любил в юности
Подонки 
Из стихов о Молдавии 
В Кишиневе снег в апреле 
Стал я нервным и мнительным 
Все - загнаны. Все - орудья 
Перевал. Осталось жить немного 
Гамлет 
Дорога 
Дьяволиада 
Церковь Спаса-на-Крови
Хоть вы космонавты - любимчики вы 
Новоселье 
Апокалипсис 
До всего, чем бывал взволнован 
Друзьям 
Что со мною сталось? 
От созидательных идей 
Двадцатые годы
К себе, к себе - каким я был и стал 
Последний язычник 
Люди могут дышать 
В защиту прогресса 
Злоба дня 
Гагринские элегии 
Страх - не взлёт для стихов 
Родине 
22 июня 1971 года
Иль впрямь я разлюбил свою страну 
Неужели птицы пели 
Уже июнь. Темней вокруг кусты 
Люди пашут каждый раз опять 
Непоэтическое стихотворение 
Всё-таки жизнь
Я плоть, Господь... Но я не только плоть 
Никакой истерики
Довольно!.. Хватит!.. Стала ленью грусть 
Ах ты жизнь моя - морок и месиво
В тяжелую минуту
Кое-кому
 

   * * *

И с миром утвердилась связь.
А.Блок

Всё будет, а меня не будет. -
Через неделю, через год...
Меня не берегите, люди,
Как вас никто не бережет.
Как вы, и я не выше тлена.
Я не давать тепла не мог.
Как то сожжённое полено.
Угля сожжённого комок.
И счёты мы сведем едва ли.
Я добывал из жизни свет,
Но эту жизнь мне вы давали,
А ничего дороже нет.

И пусть меня вы задушили
За счастье быть живым всегда,
Но вы и сами ведь не жили,
Не знали счастья никогда.

1957

   АРИФМЕТИЧЕСКАЯ БАСНЯ

Чтобы быстрей добраться к светлой цели,
Чтоб все мечты осуществить на деле,
Чтоб сразу стало просто всё, что сложно,
А вовсе невозможное возможно, -
Установило высшее решенье
Идейную таблицу умноженья:

Как памятник - прекрасна. Но для дела
Вся прежняя таблица устарела.
И отвечает нынче очень плохо
Задачам, что поставила эпоха.

Наука объективной быть не может -
В ней классовый подход всего дороже.
Лишь в угнетённом обществе сгодится
Подобная бескрылая таблица.

Высокий орган радостно считает,
Что нам её размаха не хватает,
И чтоб быстрее к цели продвигаться,
Постановляет: «дважды два - шестнадцать!»

...Так все забыли старую таблицу.
Потом пришлось за это поплатиться.
Две жизни жить в тоске и в смертной муке:
Одной - на деле, а другой - в науке,
Одной - обычной, а другой - красивой,
Одной - печальной, а другой - счастливой,
По новым ценам совершая траты,
По старым ставкам получать зарплату.

И вот тогда с такого положенья
Повсюду началось умов броженье,
И в электричках стали материться:
«А всё таблица... Врёт она, таблица!
Что дважды два? Попробуй разобраться!..»
Еретики шептали, что пятнадцать.
Но обходя запреты и барьеры,
«Четырнадцать», - ревели маловеры.
И всё успев понять, обдумать, взвесить,
Объективисты заявляли: «десять».

Но все они движению мешали,
И их за то потом в тюрьму сажали.
А всех печальней было в этом мире
Тому, кто знал, что дважды два - четыре.

Тот вывод люди шутками встречали
И в тюрьмы за него не заключали:
Ведь это было просто не опасно,
И даже глупым это было ясно!
И было так, что эти единицы
Хотели б сами вдруг переучиться.
Но ясный взгляд - не результат науки...

Поймите, если можете, их муки.
Они молчали в сдержанной печали
И только руки к небу воздевали,
Откуда дождь на них порой свергался,
Где Бог - дремал, а дьявол - развлекался.

1957

   ОСЕНЬ

Вода в колеях среди тощей травы,
За тучею туча плывёт дождевая.
В зелёном предместье предместья Москвы
С утра моросит. И с утра задувает.
А рядом дорога. И грохот колёс.
Большие заводы. Гудки электрички.

Я здесь задержался.
                  Живу.
                      Но не врос.
Ни дача, ни город,
                Тоска без привычки.
Быть может, во мне не хватает огня,
Я, может, уже недостаточно молод...
Но осень не манит в дорогу меня -
В ней нынче одни только сырость и холод.

И ноги ступают по тусклой траве.
Все краски пропали. Погода такая.
Но изредка солнце скользнёт по листве -
И желтым и красным листва засверкает.
Как знамя, она запылает в огне
Подспудного боя.
               И станет мне ясно,
Что жизнь продолжается где-то вовне,
Всё так же огромна, остра и опасна.
Да! Осени я забываю язык.
Но всё ж временами
                сквозь груз настроенья,
Сливаюсь,
        как прежде сливаться привык,
С её напряжённым и грустным гореньем.
И, может быть, будет еще один год.
Год жизни -
          борьбы с умираньем и скверной.
Пусть будет тоска. Но усталость пройдёт.
Пусть всё будет больно, но всё - достоверно.
Порывы свирепы. Не бойся. Держись.
Здесь всё на учете: и силы, и годы.
Ведь осень всегда беспощадна, как жизнь -
Контрольный налёт первозданной природы.
И в кронах горят желтизна и багрец.
Как отсвет трагедий,
                  доступных не очень...
Для дерева - веха.
                  Для листьев - конец.
А чем для меня ты окажешься, осень?

1957

   * * *

Шла вновь назад в свою судьбу плохую.
Решительно. Свирепо. Чуть дыша...
Борясь с тоской и жалобно тоскуя,
Всем, что в ней было, мне принадлежа.
Шла с праздника судьбы в свой дом убогий.
Шла противозаконно в дом не мой.
Хотя моими были даже ноги,
Которые несли её домой.

1958 

   ЛЕНИН В ГОРКАХ

Пусть много смог ты, много превозмог
И даже мудрецом меж нами признан.
Но жизнь - есть жизнь. Для жизни ты не бог,
А только проявленье этой жизни.
Не жертвуй светом, добывая свет!
Ведь ты не знаешь, что творишь на деле.
Цель средства не оправдывает... Нет!
У жизни могут быть иные цели.
Иль вовсе нет их. Есть пальба и гром.
Мир и война. Гниенье и горенье.
Извечная борьба добра со злом,
Где нет конца и нет искорененья.
Убить. Тут надо ненависть призвать.
Преодолеть черту. Найти отвагу.
Во имя блага проще убивать!..
Но как нам знать, какая смерть во благо?
У жизни свой, присущий, вечный ход.
И не присуща скорость ей иная.
Коль чересчур толкнуть её вперед,
Она рванёт назад, давя, ломая.
Но человеку душен плен границ,
Его всё время нетерпенье гложет
И перед жизнью он склониться ниц, -
Признать её незыблемость - не может.
Он всё отдать, всё уничтожить рад.
Он мучает других и голодает...
Всё гонится за призраком добра,
Не ведая, что сам он зло рождает.
А мы за ним. Вселенная, держись!
Нам головы не жаль - нам всё по силам.
Но всё проходит. Снова жизнь, как жизнь.
И зло, как зло. И, в общем, всё, как было.
Но тех, кто не жалел себя и нас,
Пытаясь вырваться из плена буден,
В час отрезвленья, в страшный горький час
Вы всё равно не проклинайте, люди...

...В окне широком свет и белый снег.
На ручках кресла зайчики играют...
А в кресле неподвижный человек. -
Молчит. Он знает сам, что умирает.
Над ним любовь и ненависть горит.
Его любой врагом иль другом числит.
А он уже почти не говорит.
Слова ушли. Остались только мысли.
Смерть - демократ. Подводит всем черту.
В ней беспристрастье есть, как в этом снеге.
Ну что ж: он на одну лишь правоту
Из всех возможных в жизни привилегий
Претендовал... А больше ни на что.
Он привилегий и сейчас не просит.
Парк за окном стоит, как лес густой,
И белую порошу ветер носит.
На правоту... Что значит правота?
И есть ли у неё черты земные.
Шумят-гудят за домом провода
И мирно спит, уйдя в себя, Россия.
Ну что ж! Ну что ж! Он сделал всё, что мог,
Устои жизни яростно взрывая...
И всё же не подводится итог. -
Его наверно в жизни - не бывает.

1956

   * * *

Роса густа, а роща зелена,
И воздух чист, лишь терпко пахнет хвоя...
Но между ними и тобой - стена.
И ты уже навек за той стеною.

Как будто трудно руку протянуть,
Всё ощутить, проснуться, как от встряски...
Но это зря - распалась жизни суть,
А если так, то чем помогут краски?

Зачем в листве искать разводья жил
И на заре бродить в сыром тумане...
Распалось всё, чем ты дышал и жил,
А эта малость стоит ли вниманья.

И равнодушьем обступает тьма.
Стой! Встрепенись! Забудь о всех потерях,
Ведь эта малость - это жизнь сама,
Её начало и последний берег.

Тут можно стать, весенний воздух пить,
И, как впервые, с лесом повстречаться...
А остального может и не быть,
Всё остальное может здесь начаться.

Так не тверди: не в силах, не могу!
Войди во всё, пойми, что это чудо,
И задержись на этом берегу!..
И, может, ты назад пойдешь отсюда.

1958

   ПЕСНЯ, КОТОРОЙ ТЫСЯЧА ЛЕТ

Это старинная песня,
которая вечно нова.
Г. Гейне

Старинная песня.
Ей тысяча лет:
Он любит её,
А она его - нет.

Столетья сменяются,
Вьюги метут,
Различными думами
Люди живут.

Но так же упорно
Во все времена
Его почему-то
Не любит она.

А он - и страдает,
И очень влюблён...
Но только, позвольте,
Да кто ж это - он?

Кто? - Может быть, рыцарь,
А, может, поэт,
Но факт, что она
Его счастье и свет.

Что в ней он нашёл
Озаренье свое,
Что страшно остаться
Ему без неё.

Но сделать не может
Он здесь ничего...
Кто ж это она,
Что не любит его?

Она? - Совершенство.
К тому же она
Его на земле
Понимает одна.

Она всех других
И нежней и умней.
А он лучше всех
Это чувствует в ней...

Но всё-таки, всё-таки
Тысячу лет
Он любит её,
А она его - нет.

И всё ж ей по сердцу
Больше другой -
Не столь одержимый,
Но всё ж неплохой.

Хоть этот намного
Скучнее того
(Коль древняя песня
Не лжёт про него).

Но песня всё так же
Звучит и сейчас,
А я ведь о песне
Веду свой рассказ.

Признаться, я толком
И сам не пойму:
Ей по сердцу больше другой.
Почему?

Так глупо
Зачем выбирает она?
А может, не скука
Ей вовсе страшна?

А просто как люди
Ей хочется жить...
И холодно ей
Озареньем служить.

Быть может... Не знаю.
Ведь я же не бог.
Но в песне об этом
Ни слова. Молчок.

А может, и рыцарь
Вздыхать устаёт.
И сам наконец
От неё отстаёт:

И тоже становится
Этим другим -
Не столь одержимым,
Но всё ж неплохим.

И слышит в награду
Покорное: «да»...
Не знаю. Про то
Не поют никогда.

Не знаю, как в песне,
А в жизни земной
И то и другое
Случалось со мной.

Так что ж мне обидно,
Что тысячу лет
Он любит её,
А она его - нет?

1958

   БАЛЛАДА О СОБСТВЕННОЙ ГИБЕЛИ

Я - обманутый в светлой надежде,
Я - лишенный Судьбы и души -
Только раз я восстал в Будапеште
Против наглости, гнета и лжи.

Только раз я простое значенье
Громких фраз - ощутил наяву.
Но потом потерпел пораженье
И померк. И с тех пор - не живу.

Грубой силой - под стоны и ропот -
Я убит на глазах у людей.
И усталая совесть Европы
Примирилась со смертью моей.

Только глупость, тоска и железо...
Память - стёрта. Нет больше надежд.
Я и сам никуда уж не лезу...
Но не предал я свой Будапешт.

Там однажды над страшною силой
Я поднялся - ей был несродни.
Там и пал я... Хоть жил я в России. -
Где поныне влачу свои дни.

1956

   * * *

Я пью за свою Россию,
С простыми людьми я пью.
Они ничего не знают
Про страшную жизнь мою.
Про то, что рождён на гибель
Каждый мой лучший стих...
Они ничего не знают,
А эти стихи для них.

1959

   * * *

Пусть рвутся связи, меркнет свет,
Но подрастают в семьях дети...
Есть в мире Бог иль Бога нет,
А им придётся жить на свете.

Есть в мире Бог иль нет Его,
Но час пробьет. И станет нужно
С людьми почувствовать родство,
Заполнить дни враждой и дружбой.

Но древний смысл того родства
В них будет брезжить слишком глухо -
Ведь мы бессвязные слова
Им оставляем вместо духа.

Слова трусливой суеты,
Нас утешавшие когда-то,
Недостоверность пустоты,
Где зыбки все координаты...

...Им всё равно придётся жить:
Ведь не уйти обратно в детство,
Ведь жизнь нельзя остановить,
Чтоб в ней спокойно оглядеться.

И будет участь их тяжка,
Времён прервется связь живая,
И одиночества тоска
Обступит их, не отставая.

Мы не придем на помощь к ним
В борьбе с бессмыслицей и грязью.
И будет трудно им одним
Найти потерянные связи.

Так будь самим собой, поэт,
Твой дар и подвиг - воплощенье.
Ведь даже горечь - это свет,
И связь вещей, и их значенье.

Держись призванья своего!
Ты загнан сам, но ты в ответе:
Есть в мире Бог иль нет Его -
Но подрастают в семьях дети.

1959

   НА ДРУГА-ПОЭТА

Он комиссаром быть рождён.
И, облечён разумной властью,
Людские толпы гнал бы он
К непонятому ими счастью.
Но получилось всё не так:
Иная жизнь, иные нормы...
И комиссарит он в стихах -
Над содержанием и формой.

1959

   СТИХИ ОБ ИЗМЕНЕ ИСКУССТВУ

Не знал я горя и печали,
Когда не раз, не два, не пять
Твердил о том,
            чего не знали,
Но были рады осознать.

И обрастал я тесным кругом
Друзей... Был полон свежих сил.
Желанным гостем, лучшим другом
Почти для всех тогда я был.

И жил с простым и ясным чувством.
Всегда был к месту каждый жест:
Знать назначение искусства -
Не нарушать обмен веществ...

...А нынче глохнут ощущенья,
Меж мной и словом сотни стен -
Знать, я иному назначенью
Служу, -
       нарушив тот обмен.

Служу!
      И люди воровато
Меня обходят за версту.
И тесный круг, что был когда-то,
Вдруг превратился в пустоту.

Но словно суть моя - иная,
Теперь я
        каждый раз опять
Твержу о том, что сами знают.
Но что боятся осознать.

1960

   ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ

Писал один поэт:
О небогатой доле.
«На свете счастья нет,
Но есть покой и воля».

Хотел он далеко
Бежать. Не смог, не скрылся.
А я б теперь легко
С той долей примирился.

И был бы мной воспет
По самой доброй воле
Тот мир, где счастья нет,
Но есть покой и воля.

Что в громе наших лет
Звучало б так отчасти:
«На свете счастья нет,
Но есть на свете счастье».

1960

   ВАРИАЦИИ ИЗ НЕКРАСОВА

...Столетье промчалось. И снова,
Как в тот незапамятный год -
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет.
Ей жить бы хотелось иначе,
Носить драгоценный наряд...
Но кони - всё скачут и скачут.
А избы - горят и горят.

1960

   * * *

Наверно, я не так на свете жил,
Не то хотел и не туда спешил.
А надо было просто жить и жить
И никуда особо не спешить.
Ведь от любой несбывшейся мечты
Зияет в сердце полость пустоты.

Я так любил. Я так тебя берёг.
И так ничем тебе помочь не мог.
Затем, что просто не хватало сил.
Затем, что я не так на свете жил.
Я жил не так. А так бы я живи,-
Ты б ничего не знала о любви.

1960

   * * *

Ты сама проявила похвальное рвенье,
Только ты просчиталась на самую малость.
Ты хотела мне жизнь ослепить на мгновенье,
А мгновение жизнью твоей оказалось.
Твой расчёт оказался придуманным вздором.
Ты ошиблась в себе, а прозренье - расплата.
Не смогла ты холодным блеснуть метеором,
Слишком женщиной - нежной и теплой -
                                   была ты.

Ты не знала про это, но знаешь сегодня,
Заплативши за знанье жестокую цену.
Уходила ты так, словно впрямь ты свободна,
А вся жизнь у тебя оказалась изменой.
Я прощаюсь сегодня с несчастьем и счастьем,
Со свиданьями тайными в слякоть сплошную.
И с твоим увяданьем. И с горькою властью
Выпрямлять твое тело одним поцелуем...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Тяжело, потому что прошедшие годы
Уж другой не заполнишь, тебя не забудешь,
И что больше той странной, той ждущей чего-то
Глупой девочкой - ни для кого ты не будешь.

1960

   РАФАЭЛЮ
  (После спора об искусстве)

Не ценят знанья тонкие натуры.
Искусство любит импульсов печать.

Мы ж, Рафаэль, с тобой - литература!
И нам с тобой здесь лучше промолчать.

Они в себе себя ценить умеют.
Их мир - оттенки собственных страстей.
Мы ж, Рафаэль, с тобой куда беднее -
Не можем жить без Бога и людей.

Их догмат - страсть. А твой - улыбка счастья.
Твои спокойно сомкнуты уста.
Но в этом слиты все земные страсти,
Как в белом цвете слиты все цвета.

1960

   ИНЕРЦИЯ СТИЛЯ

Стиль - это человек.
Бюффон

В жизни, в искусстве, в борьбе, где тебя победили,
Самое страшное - это инерция стиля.
Это - привычка, а кажется, что ощущенье.
Это стихи ты закончил, а нет облегченья.
Это - ты весь изменился, а мыслишь, как раньше.
Это - ты к правде стремишься, а лжешь, как
                                         обманщик.

Это - душа твоя стонет, а ты - не внимаешь.
Это - ты верен себе, и себе - изменяешь.
Это - не крылья уже, а одни только перья,
Это - уже ты не веришь - боишься неверья.

Стиль - это мужество. В правде себе признаваться!
Всё потерять, но иллюзиям не предаваться -
Кем бы ни стать - ощущать себя только собою,
Даже пускай твоя жизнь оказалась пустою,
Даже пускай в тебе сердца теперь уже мало...
Правда конца - это тоже возможность начала.
Кто осознал пораженье, - того не разбили...

Самое страшное - это инерция стиля.

1960

   * * *

Ни трудом и ни доблестью
Не дорос я до всех.
Я работал в той области,
Где успех - не успех.
Где тоскуют неделями,
Коль теряется нить,
Где труды от безделия
Нелегко отличить...
Но куда же я сунулся?
Оглядеться пора!
Я в годах, а как в юности -
Ни кола, ни двора,
Ни защиты от подлости, -
Лишь одно, как на грех:

Стаж работы в той области,
Где успех - не успех...

1960

   КОМИССАРЫ
   (Элегия)

Булату Окуджаве

Где вы, где вы?
              В какие походы
Вы ушли из моих городов?..
Комиссары двадцатого года,
Я вас помню с тридцатых годов.
Вы вели меня в будни глухие,
Вы искали мне выход в аду,
Хоть вы были совсем не такие,
Как бывали в двадцатом году.
Озарённей, печальнее, шире,
Непригодней для жизни земной...
Больше дела вам не было в мире,
Как в тумане скакать предо мной.
Словно все вы от части отстали,
В партизаны ушли навсегда...
Нет, такими вы не были - стали,
Продираясь ко мне сквозь года.
Вы легко побеждали, но всё же
Оставались всегда ни при чём.
Лишь в Мадриде встречали похожих,
Потому что он был обречён.
О, как вы отрешенно скакали,
Зная правду, но веру храня.
И меня за собой увлекали,
Отрывали от жизни меня...
И летел я, коня погоняя,
Прочь куда-то, в пыли и в дыму.
Почему - я теперь уже знаю,
А куда - до сих пор не пойму.
Я не думал о вашей печали,
Я скорбел, что живу, как во сне,
Но однажды одни вы умчались
И с тех пор не являлись ко мне.
И пошли мои взрослые годы...
В них не меньше любви и огня...
Но скажите, в какие походы
Вы идете теперь - без меня?

1960

   ЛЕНИНГРАД

Он был рождён имперской стать столицей.
В нём этим смыслом всё озарено.
И он с иною ролью примириться
Не может.
        И не сможет всё равно.

Он отдал дань надеждам и страданьям.
Но прежний смысл в нем всё же не ослаб.
Имперской власти не хватает зданьям,
Имперской властью грезит Главный Штаб.

Им целый век в иной эпохе прожит.
А он грустит, хоть эта грусть - смешна.
Но камень изменить лица не может, -
Какие б ни настали времена.
В нем смысл один, - неистребимый, главный,
Как в нас всегда одна и та же кровь.
И Ленинграду снится скиптр державный, -
Как женщине покинутой -
                      любовь.

1960

   * * *

Пусть с каждым днём тебе труднее
И сам ты плох, и всё - не так,
Никто тебя не пожалеет,
Когда прочтёт о том в стихах.

Как жить на свете ни мешали б,
Как дни бы ни были трудны,
Чужие жалобы смешны:
Поэзия - не книга жалоб.

. . . . . . . . . . . . . . 

Но все застынут пред тобою,
Когда ты их - себя скрепя -
Ожгёшь необходимой болью,
Что возвращает всем - себя.

1960

   * * *

Он собирался многое свершить,
Когда не знал про мелочное бремя.
А жизнь ушла
           на то, чтоб жизнь прожить.
По мелочам.
           Цените, люди, время.

Мы рвёмся к небу, ползаем в пыли,
Но пусть всегда, везде горит над всеми:
  Вы временные жители земли!
  И потому - цените, люди, время!

1961

   ДЕТИ В ОСВЕНЦИМЕ

Мужчины мучали детей.
Умно. Намеренно. Умело.
Творили будничное дело,
Трудились - мучали детей.

  И это каждый раз опять, -
  Кляня, ругаясь без причины...
  И детям было не понять,
  Чего хотят от них мужчины.

За что - обидные слова,
Побои, голод, псов рычанье?
И дети думали сперва,
Что это за непослушанье.

  Они представить не могли
  Того, что было всем открыто:
  По древней логике земли,
  От взрослых дети ждут защиты.

А дни всё шли, как смерть страшны,
И дети стали образцовы,
Но их всё били.
              Так же.
                    Снова.
И не снимали с них вины.

  Они хватались за людей.
  Они молили. И любили.
  Но у мужчин «идеи» были,
  Мужчины мучали детей.

Я жив. Дышу. Люблю людей,
Но жизнь бывает мне постыла,
Как только вспомню: это - было.
Мужчины мучали детей.

1961

   * * *

У меня любимую украли,
Втолковали хитро ей своё.
И вериги долга и морали
Радостно надели на неё.

А она такая ж, как и прежде,
И её теперь мне очень жаль.
Тяжело ей - нежной - в той одежде
И зачем ей - чистой - та мораль.

1961

   * * *

Брожу целый день по проспектам прямым
И знаю - тут помнят меня молодым.
Весёлым. Живущим всегда нелегко,
Но верящим в то, что шагать - далеко.
Что если пока и не вышел я в путь,
Мне просто мешают, как надо, шагнуть.
Но только дождусь я заветного дня,
Шагну - и никто не догонит меня.

Я ждал. Если молод - надейся и жди.
А город - он тоже был весь впереди.
Он рос, попирая засохший ковыль.
В нём ветер крутил августовскую пыль.
Он не был от пыли ничем защищен...
Но верил, надеялся, строился он.

И я не страданьем тут жил и дышал.
Напор созиданья меня заражал.
И был он сильнее неправды и зла...
А, может быть, всё это юность была.
Но если кручина являлась во сне,
Причина была не во мне, а вовне.

Так было... А после я жил, как хотел,
И много исполнил задуманных дел.
И многое понял. И много пронёс.
И плакал без слёз. И смеялся до слёз.
И строки руками таскал из огня...
(За что теперь многие любят меня.)

Был счастлив намёком, без злобы страдал.
И даже не знал, что с годами устал.

Но вдруг оказалось, что хочется в тень,
Что стало дышать мне и чувствовать лень.

Вот нынче в какую попал я беду!
Никто не мешает - я сам не иду.
И снова кручина. Я вновь, как во сне.
Но только причина - теперь не вовне...

...И вот я, как в юность, рванулся сюда.
В мой город... А он - не такой, как тогда.
Он в зрелую пору недавно вступил,
Он стал властелином в притихшей степи.
И пыль отступила пред ростом его.
И больше не надо напора того,
Который спасал меня часто тогда.
Того, за которым я ехал сюда.

Здесь был неуют, а теперь тут - уют.
Здесь трезвые парочки гнездышки вьют.
И ищут спокойно, что могут найти.
И строят свой город с восьми до пяти.
А кончат - и словно бы нет их в живых -
Душой отдыхают в квартирах своих.
И всё у них дома - и сердце и мысль.
А если выходят - так только пройтись.

Работа и отдых! На что ж я сержусь?
Не знаю - я сам не пойму своих чувств.
Я только брожу по проспектам прямым,
По городу, бывшему раньше моим,
И с каждым кварталом острей сознаю,
Что ВРЕМЯ закончило юность мою.
И лучше о прежнем не думать тепле -
По-новому счастья искать на земле.

Август-сентябрь 1961 - Караганда.
Найдено и доработано 19-20 мая 1968 года Москва

   КАТАЛОГ «СОВРЕМЕННЫХ ЗАПИСОК»
   (Памяти Марины Цветаевой)

Поколенье, где краше
Был - кто жарче страдал
          М. Цветаева

Тут не шёпот гадалок:
Мол, конец уже близок -
Мартиролог - каталог
«Современных записок»

Не с изгнаньем свыкались,
Не страдали спесиво -
Просто так, задыхались
Вдалеке от России.

Гнёт вопросов усталых:
«Ах, когда ж это будет?»
Мартиролог - каталог
Задохнувшихся судеб.

Среди пошлости сытой
И презренья к несчастью -
Мартиролог открытий,
Верных только отчасти.

Вера в разум средь ночи,
Где не лица, а рожи, -
Мартиролог пророчеств.
Подтвердившихся. Позже.

Не кормились - писали,
Не о муках - о деле.
Не спасались - спасали,
Как могли и умели.

Не себя возносили
И не горький свой опыт -
Были болью России
О закате Европы.

Не себя возносили,
Хоть открыли немало, -
Были знаньем России!..
А Россия - не знала.

А Россия мечтала
И вокруг не глядела,
А Россия считала:
Это плёвое дело.

Шла в штыки, бедовала -
Как играла в игрушки.
...И опять открывала,
Что на свете был Пушкин.

1962

   БРАТСКОЕ КЛАДБИЩЕ В РИГЕ

Кто на кладбище ходит, как ходят в музеи,
А меня любопытство не гложет - успею.
Что ж я нынче брожу, как по каменной книге,
Между плитами Братского кладбища в Риге?

Белых стен и цементных могил панорама.
Матерь-Латвия встала, одетая в мрамор.
Перед нею рядами могильные плиты,
А под этими плитами - те, кто убиты. -
Под знаменами разными, в разные годы,
Но всегда - за неё, и всегда - за свободу.

И лежит под плитой русской службы полковник,
Что в шестнадцатом пал без терзаний духовных.
Здесь, под Ригой, где пляжи, где крыши косые,
До сих пор он уверен, что это - Россия.

А вокруг всё другое - покой и Европа,
Принимает парад генерал лимитрофа.
А пред ним на безмолвном и вечном параде
Спят солдаты, отчизны погибшие ради.
Независимость - вот основная забота.
День свободы - свободы от нашего взлёта,
От сиротского лиха, от горькой стихии,
От латышских стрелков, чьи могилы в России,
Что погибли вот так же, за ту же свободу,
От различных врагов и в различные годы.
Ах, глубинные токи, линейные меры,
Невозвратные сроки и жесткие веры!

Здесь лежат, представляя различные страны,
Рядом - павший за немцев и два партизана.
Чтим вторых. Кто-то первого чтит, как героя.
Чтит за то, что он встал на защиту покоя.
Чтит за то, что он мстил, - слепо мстил и сурово
В сорок первом за акции сорокового.
Всё он - спутал. Но время всё спутало тоже.
Были разные правды, как плиты, похожи.
Не такие, как он, не смогли разобраться.
Он погиб. Он уместен на кладбище Братском.

Тут не смерть. Только жизнь, хоть и кладбище это...
Столько лет длится спор и конца ему нету,
Возражают отчаянно павшие павшим
По вопросам, давно остроту потерявшим.
К возражениям добавить спешат возражения.
Не умеют, как мы, обойтись без решения.

Тишина. Спят в рядах разных армий солдаты,
Спорят плиты - где выбиты званья и даты.
Спорят мнение с мнением в каменной книге.
Сгусток времени - Братское кладбище в Риге.

Век двадцатый. Всех правд острия ножевые.
Точки зренья, как точки в бою огневые.

1962

   НА ШВЕЙНОЙ ФАБРИКЕ В ТИРАСПОЛЕ

Не на каторге. Не на плахе.
Просто цех и станки стучат.
Просто девушки шьют рубахи
Для абстрактных чужих ребят.

Механически. Всё на память:
Взлёт руки - а потом опять.
Руки! Руки!
          Ловить губами
Вас в полёте.
            И целовать!

Кожа тонкая... Шеи гнутся...
Косы спрятаны - так у всех.
Столько нежности! Задохнуться!
Только некому - женский цех...

Знаю: вам этих слов - не надо.
Знаю: жалость - не тот мотив.
Вы - не девушки. Вы - бригада!
Вы прославленный коллектив!

Но хочу, чтоб случилось чудо:
Пусть придут моряки сюда
И вас всех разберут отсюда,
С этой фабрики Комтруда!

1962

   * * *

Видать, была любовью
Ты всё ж в моей судьбе.
Душой, губами, кровью
Тянулся я к тебе.
И жизнь внезапно цену
Иную обрела.
И всё твоя измена
Под корень подсекла.

Что ж... Пусть... Живу теперь я
Неплохо. Ничего.
Не верю в счастье. Верю,
Что можно без него.
И жизнь на сон похожа,
И с каждым днем я злей.
И ты, наверно, тоже
Живешь не веселей.

Безверье и усталость
В душе, в судьбе, в крови...
Приходит рано старость
К живущим без любви.

1962

   ЗЕМЛЯЧКАМ

Снова Киев.
          И девушки
                  нежной, певучей осанки:
Все - такие, как вы.
                  Но не встретить на улицах вас,
Довоенные девочки,
                детство мое, -
                            киевлянки!
Мои взрослые сверстницы,
                      где вы и как вы сейчас?
Я не к вашим ногам
                 припадал молодыми губами,
Всё не вам объяснял,
                  что пытался себе объяснить.
Я оставил вас в детстве,
                       одних,
                           словно мертвую память, -
Обронил, словно можно
                    частицу себя обронить.
Мы встречались порой.
                    Говорили.
                             Мне некогда было:
Я проделывал путь,
                 пробивая дорогу плечом.
Боль эпохи моей
               подняла меня,
                           сердце пронзила,
Отделила от вас,
               словно были вы здесь ни при чём.
Словно это не вы
                и не горькие ваши романы,
Ваши браки, разводы,
                   смятенья
                          и схватки с тоской.
Той любви, что хотели,
                  мечтали о ней постоянно, -
Той любви вдруг не стало,
                       а вы не умели с другой.
Знал я это,
           но знал не про вас.
                            Я разыгрывал роли.
От безвкусицы южной зверел,
                         вам не верил порой...
Чушь.
    Ведь боль остается
                     в любой аффектации - болью.
А судьба остается
                в любом проявленьи - судьбой...
Что же делать?
             Живем.
                  И дела наши вовсе не плохи.
Если что и не так -
                  это всё-таки жизнь, а не крест.
За гарантию счастья
                  не спросишь с минувшей эпохи.
За любовь не получишь
                    с давно отшумевших торжеств.
Но не вы эти девушки
                    нежной, певучей осанки,
Что спешат,
          как спешили,
                      сияя доверием
                                    вы.
Я ищу вас везде.
               Я такой же, как вы, киевлянки, -
Та же южная кровь,
                 лишь обдутая ветром Москвы.
Я такой же, как вы.
                  Так откуда в душе ощущенье
Самой подлой вины,
                словно стал я банкротом сейчас.
Словно мог я вас всех полюбить,
                           увести от крушенья.
Все мечты вам спасти -
                    и по глупости только
                                        не спас.

1962

   * * *

Мой ритм заглох. Живу, как перед казнью. -
Бессмысленно гляжу на белый свет,
Про всё забыв... И строчка в строчке вязнет.
Не светятся слова - в них связи нет.

Где ж эта связь? Иль впрямь лишь сам собою
Я занят был, бунтуя и кляня...
А связей - нет. И, значит, впрямь пустое
Всё, чем я жил,
               за что убьют меня.

А смерть грозит. Грозит кровопролитье.
Оно придёт - пиши иль не пиши.
Какой тут ритм! Кому нужны открытья
Подспудных связей жизни и души?

Все связи - рвутся. Всем - грозит стихия.
Российский бунт несёт не свет, а тьму...
Пусть даже Бог опять спасёт Россию,
Коль этот труд не надоел Ему.

Пусть даже вновь потом откроют право...
Нет ритма. Вижу кровь, а не зарю.
И не живу.
           Как кролик на удава,
Глаз не сводя, в грядущее смотрю.

1962

   ТАНЦЫ

Последний автобус подъехал
К поселку. И выдохся он.
И ливнем дурачеств и смеха
Ворвались девчонки в салон.

Ах, танцы!.. Вы кончились к ночи.
Пусть!.. Завтра начнётся опять!
И было им весело очень
В полночный автобус вбегать.

Глаза их светились, а губы
Гореть продолжали в огне.
Ах, танцы!.. Поэзия клубов! -
Вовек не давались вы мне.

Они хохотали счастливо,
Шумели, дуря напролом.
Неужто родил этот ливень
Оркестра фабричного гром?

А может, не он, а блистанье,
А битва, где всё - наугад.
Всё - в шутку, и всё - ожиданье,
Всё - трепет: когда пригласят?

...Срок выйдет, и это случится.
На миг остановится вихрь.
Всё смолкнет. И всё совершится.
Но жизнь завершится в тот миг.

Всё будет: заботы, усталость,
Успехи, заботы опять.
Но трепет замрёт. Не осталось
У сердца причин трепетать.

Останется в гости хожденье,
И песни, и танцы подчас.
Но это уже развлеченье,
А речь не об этом у нас.

Скучать? А какая причина?
Ведь счастье! Беречь научись.
И - глупо. Скучают мужчины,
На женщинах держится жизнь.

Всё правда... Но снова и снова
Грущу я, смешной человек,
Что нет в них чего-то такого,
Чему и не сбыться вовек.

Что всё освещает печалью,
Надеждой и светом маня,
С чем вместе - мы вечно в начале -
Всю жизнь до последнего дня.

Обидно... Но я к ним не сунусь
Корить их. Не их это грех.
Пусть пляшут, пусть длится их юность,
Пусть дольше звучит этот смех!

А ты... Ах, что было, то сплыло.
Исчезло, и в этом ли суть?
Я знаю - в тебе это было,
Всё было - да толку-то чуть.

Где чувства твои непростые?
Что вышло? Одна маята!
Пусть пляшут! Они - не пустые.
В них жизнь, а она - не пуста.

А завтра на смену опять им...
Ну что ж!.. отстоят... Ерунда...
И наскоро выгладят платья,
И вновь, как на службу, сюда.

Чтоб сердце предчувствием билось,
Чтоб плыть по волне за волной.
Чтоб дело их жизни творилось
Не ими, а жизнью самой.

1963

   ГРУСТНАЯ САМОПАРОДИЯ

Нелепая песня
Заброшенных лет.
Он любит ее,
А она его - нет.

Ты что до сих пор
Дуришь голову мне,
Чувствительный вздор,
Устаревший вполне?

Сейчас распевают
С девчоночьих лет:
- Она его любит,
А он ее - нет.

Да, он ее Знамя.
Она - его мёд.
Ей хочется замуж.
А он - не берёт.

Она бы сумела
Парить и пленять,
Да он не охотник
Глаза поднимать.

И дать ему счастье
Не хватит ей сил.
Сам призрачной власти
Ее он лишил...

Всё правда. Вот песня
Сегодняшних дней.
Я сам отдаю
Предпочтение ей.

Но только забудусь,
И слышу в ответ:
«Он любит ее,
А она его - нет».

И сам повторяю,
Хоть это не так.
Хоть с этим не раз
Попадал я впросак.

Ах, песня! Молчи,
Не обманывай всех.
Представь, что нашелся
Такой человек.

И вот он, поверя
В твой святочный бред,
Всё любит ее,
А она его - нет.

Подумай, как трудно
Пришлось бы ему...
Ведь эти пассажи
Ей все - ни к чему.

Совсем не по чину
Сия благодать.
Ей тот и мужчина,
Кому наплевать.

Она посмеется
Со злостью слепой
Над тем, кто ее
Вознесёт над собой

И встанет с ним рядом,
Мечтая о том,
Как битой собакой
Ей быть при другом.

А этот - для страсти
Он, видимо, слаб.
Ведь нет у ней власти,
А он - ее раб.

Вот песня. Ты слышишь?
Так шла бы ты прочь.
Потом ты ему
Не сумеешь помочь.

А, впрочем, - что песня?
Ее ли вина,
Что в ней не на месте
Ни он, ни она.

Что всё это спорит
С подспудной мечтой.
И в тайном разладе
С земной красотой.

Но если любовь
Вдруг прорвется на свет,
Вновь: он ее любит.
Она его - нет.

Хоть прошлых веков
Свет не вспыхнет опять.
Хоть нет дураков
Так ходить и страдать.

Он тоже сумел бы
Уйти от неё.
Но он в ней нашел
Озаренье своё.

Но манит, как омут,
Ее глубина,
Чего за собой
И не знает она.

Не знает, не видит,
Пускай! Ничего.
Узнает! Увидит!
Глазами его.

Есть песня одна
И один только свет:
Он любит ее,
А она его - нет.

1962

   НА ПОЛЕТ ГАГАРИНА

Шалеем от радостных слёз мы.
А я не шалею - каюсь.
Земля - это тоже космос.
И жизнь на ней - тоже хаос.

Тот хаос - он был и будет.
Всегда - на земле и в небе.
Ведь он не вовне - он в людях.
Хоть он им всегда враждебен.

Хоть он им всегда мешает,
Любить и дышать мешает...
Они его защищают,
Когда себя защищают.
И сами следят пристрастно,
Чтоб был он во всем на свете...

...Идти сквозь него опасней,
Чем в космос взлетать в ракете.
Пускай там тарелки, блюдца,
Но здесь - пострашней несчастья:
Из космоса - можно вернуться,
А здесь - куда возвращаться.

...Но всё же с ним не смыкаясь
И ясным чувством согреты,
Идут через этот хаос
Художники и поэты.
Печально идут и бодро.
Прямо идут - и блуждают.
Они человеческий образ
Над ним в себе утверждают.
А жизнь их встречает круто,
А хаос их давит - массой.
...И нет на земле институтов
Чтоб им вычерчивать трассы.
Кустарность!.. Обидно даже:
Такие открытья... вехи...
А быть человеком так же
Кустарно - как в пятом веке.

Их часто встречают недобро,
Но после всегда благодарны
За свой сохраненный образ,
За тот героизм - кустарный.
Средь шума гремящих буден,
Где нет минуты покоя,
Он всё-таки нужен людям,
Как нужно им быть собою.
Как важно им быть собою,
А не пожимать плечами...

...Москва встречает героя,
А я его - не встречаю.

Хоть вновь для меня невольно
Остановилось время,
Хоть вновь мне горько и больно
Чувствовать не со всеми.
Но так я чувствую всё же,
Скучаю в праздники эти...
Хоть, в общем, не каждый может
Над миром взлететь в ракете.
Нелёгкая это работа,
И нервы нужны тут стальные...
Всё правда... Но я полёты,
Признаться, люблю другие.
Где всё уж не так фабрично:
Расчёты, трассы, задачи...
Где люди летят от личной
Любви - и нельзя иначе.
Где попросту дышат ею,
Где даже не нужен отдых...
Мне эта любовь важнее,
Чем ею внушённый подвиг.

Мне жаль вас, майор Гагарин,
Исполнивший долг майора.
Мне жаль... Вы хороший парень,
Но вы испортитесь скоро.
От этого лишнего шума,
От этой сыгранной встречи,
Вы сами начнете думать,
Что вы совершили нечто, -
Такое, что люди просят
У неба давно и страстно.
Такое, что всем приносит
На унцию больше счастья.
А людям не нужно шума.
И всё на земле иначе.
И каждому вредно думать,
Что больше он есть, чем он значит.

Всё в радости: - сон ли, явь ли, -
Такие взяты высоты.
Мне ж ясно - опять поставлен
Рекорд высоты полёта.
Рекорд!
       ...Их эпоха нижет
На нитку, хоть судит строго:
Летали намного ниже,
А будут и выше намного...

А впрочем, глядите: дружно
Бурлит человечья плазма.
Как будто всем космос нужен,
Когда у планеты - астма.
Гремите ж вовсю, орудья!
Радость сия - велика есть:
В Космос выносят люди
Их победивший
              Хаос.

1961

   * * *

Это чувство, как проказа.
Не любовь. Любви тут мало.
Всё в ней было: сердце, разум...
Всё в ней было, всё пропало.

Свет затмился. Правит ею
Человек иной породы.
Ей теперь всего нужнее
Всё забыть - ему в угоду.

Стать бедней, бледней, бесстрастней...
Впрочем - «счастье многолико»...
Что ж не светит взор, а гаснет?
Не парит душа, а никнет?

Ты в момент ее запомнишь
Правдой боли, силой страсти.
Ты в глазах прочтешь: «На помощь»!
Жажду взлета. Тягу к счастью.

И рванешься к ней... И сразу
В ней воскреснет всё, что было.
Не надолго. Здесь - проказа:
Руки виснут: «Полюбила».

Не взлететь ей. Чуждый кто-то
Стал навек ее душою.
Всё, что в ней зовёт к полёту,
Ей самой давно чужое.

И поплатишься сурово
Ты потом, коль почему-то
В ней воскреснет это снова,
Станет близким на минуту.
. . . . . . . . . . . . . .

Этот бред любовью назван.
Что ж вы, люди! Кто так судит?
Как о счастье - о проказе,
О болезни - как о чуде?

Не любовь - любви тут мало.
Тут слепая, злая сила. -
Кровь прожгла и жизнью стала,
Страсть от счастья - отделила.

1963

   ЧЕРЕЗ МНОГО ЛЕТ

Сдаёшься. Только молишь взглядом:
И задушить, и не душить.
И задавать вопрос не надо -
А как ты дальше будешь жить?

Наверно, так, как и доселе.
И так же в следующий раз
В глазах бледнее будет зелень
И глубже впадины у глаз.

И я - всё сдержанней и злее -
Не признавать ни слов, ни слез...
Но будет каждый раз милее
Всё это. - Всё, что не сбылось.

1960

   МАСШТАБЫ

Мы всюду,
        бредя взглядом женским,
Ища строку иль строя дом,
Живём над пламенем вселенским,
На тонкой корочке живём.

Гордимся прочностью железной,
А между тем
            в любой из дней,
Как детский мячик,
                в черной бездне
Летит земля.
            И мы на ней.
Но все масштабы эти помня,
Своих забыть -
             нам не дано.
И берег -
         тверд.
              Земля - огромна.
А жизнь - серьезна. Всё равно.

1963

   НА КОНЦЕРТЕ ВАГНЕРА

Сидишь ты, внимая, не споря...
А Вагнер еще не раскрыт.
Он звуков стеклянное море
Над нами сомкнул - и гремит.

Гремит! И весь мир заколдован,
Весь тянется к блеску слюды...
И вовсе не надо другого,
Солёного моря воды!

Тепла его, ласки, лазури,
И неба, и даже земли...
Есть только стеклянная буря
И берег стеклянный - вдали...

Там высь - в этом призрачном гуле,
Там можно кружить - но не быть.
Там духи стоят в карауле,
Чтоб нам на стекло не ступить.

Нас Вагнер к себе не пускает,
Ему веселей одному...
Царит чистота нелюдская
Над жизнью - что вся ни к чему.

Позор и любви, и науке!
О, буйство холодных страстей...
Гремят беспристрастные звуки, -
Как танки идут на людей.

Он власть захватил - и карает.
Гудит беспощадная медь.
Он - демон! Он всё презирает,
Чем люди должны овладеть.

Он рыщет. Он хочет поспешно
Наш дух затопить, как водой,
Нездешней (а, может, нигдешней?)
Стеклянной своей красотой...

Так будьте покорней и тише,
Мы все - наважденье и зло...
Мы дышим... А каждый, кто дышит,
Мутит, оскверняет стекло...

Тебе ж этот Вагнер не страшен.
И правда - ну чем он богат?
Гирлянды звучащих стекляшек
Придумал, навешал - и рад.

Он верит, что ходит по краю -
Мужчина! Властитель! герой!..
Слепец!
       Ничего он не знает,
Что женщине нужно земной.

Не знает ни страсти, ни Бога,
Ни боли, ни даже обид...
С того и шумит он так много,
Пугает
       и кровь леденит.

1963

   * * *

Заслуг не бывает. Не верьте.
Жизнь глупо вперёд заслужить.
А, впрочем, - дослужим до смерти,
И можно заслугами жить.

А нынче бы - лучше иначе.
Обманчиво право на лень.
Ведь, может, и жить - это значит
Заслуживать каждый свой день.

1964

   * * *

Ты летишь, и мне летится.
Правлю прямо, курс держа.
Только ты летишь, как птица,
Я - как толстый дирижабль.

Не угнаться за тобою,
Не избыть своих границ.
Вот ты движешься с толпою
Легких птиц, бездомных птиц.

Мне б сейчас к тебе спуститься:
Вот вам сердце, вот и дом.
Только я - увы! - не птица,
Тут не сесть мне нипочем.

И гудят моторы резко.
Я скрываюсь в облаках...
А внизу, свернув на Невский,
Ты летишь на каблуках.

1964

   ТЫ ИДЁШЬ

Взгляд счастливый и смущённый.
В нем испуг и радость в нём:
Ты - мой ангел
              с обожжённым
От неловкости крылом.

Тихий ангел... Людный город
Смотрит нагло вслед тебе.
Вслед неловкости, с которой
Ты скользишь в густой толпе.

Он в асфальт тебя вминает, -
Нет в нём жалости ничуть,
Он как будто понимает
Впрямь, -
        куда ты держишь путь.

Он лишь тем и озабочен -
Убедиться в том вполне.
Ты идёшь и очень хочешь,
Чтоб казалось - не ко мне.

А навстречу - взгляды, взгляды,
Каждый взгляд - скажи, скажи.
Трудно, ангел... Лгать нам надо
Для спасения души.

Чтоб хоть час побыть нам вместе
(Равен жизни каждый час),
Ладно, ангел... Нет бесчестья
В этой лжи. Пусть судят нас.

Ты идёшь - вся жизнь на грани,
Всё закрыто: радость, боль.
Но опять придёшь и станешь
Здесь, при мне, сама собой.

Расцветёшь, как эта осень,
Золотая благодать.
И покажется, что вовсе
Нам с тобой не надо лгать.

Что скрывать, от всех спасаясь?
Радость? Счастье? Боль в груди?
Тихий ангел, храбрый заяц.
Жду тебя. Иди. Иди.

1964

   * * *

Слепая осень. Город грязь топтал.
Давило небо низкое, и даже
Подчас казалось: воздух черным стал,
И все вдыхают смесь воды и сажи.

Давило так, как будто, взяв разбег
К бессмысленной, жестокой, стыдной цели,
Всё это нам наслал наш хитрый век,
Чтоб мы о жизни слишком не жалели.

А вечером мороз сковал легко
Густую грязь... И вдруг просторно стало.
И небо снова где-то высоко
В своей дали прозрачно заблистало.

И отделился мир от мутных вод,
Пришел в себя. Отбросил грязь и скверну.
И я иду. Давлю ногами лёд.
А лёд трещит. Как в детстве. Достоверно.

1964

   * * *

Освободите женщину от мук.
И от забот, что сушат, - их немало.
И от страстей, что превращают вдруг
В рабыню ту, что всех сама пленяла.

А потому - от выбора судьбы:
Не вышло так - что ж!.. Можно жить иначе.
От тяжести бессмысленной борьбы
И щедрости хмельной самоотдачи.

От обаянья смелости - с какой
Она себя, рискуя счастьем, тратит.
Какая смелость может быть у той,
Что всё равно за смелость не заплатит?

Откуда трепет в ней возьмётся вдруг?
Какою силой в бездну нас потянет?
Освободите женщину от мук.
И от судьбы. И женщины - не станет.

1964

   ТЕМ, КОГО Я ЛЮБИЛ В ЮНОСТИ

Я вас любил, как я умел один.
А вы любили роковых мужчин.

Они всегда смотрели сверху вниз,
Они внушать умели: «Подчинись!».

Они считали: по заслугам честь,
И вам казалось: в этом что-то есть.

Да, что-то есть, что ясно не вполне...
Ведь вам казалось - пали вы в цене,

Вас удивлял мой восхищенный взгляд,
Вы знали: так на женщин не глядят.

Взгляд снизу вверх... На вас!.. Да это бред!
Вы ж были для меня легки, как свет.

И это понимали вы подчас.
Но вам казалось, я похож на вас,

Поскольку от любви не защищён,
А это значит - мужества лишён.

И шли в объятья подлинных мужчин,
И снова оставался я один.

Век мужества! Дела пошли всерьёз.
И трудно я своё сквозь жизнь пронёс.

И вот я жив... Но словно нет в живых
Мужчин бывалых ваших роковых.

Их рок поблек, сегодня рок иной.
Всё чаще вы, грустя, гордитесь мной.

А, впрочем, что же - суета, дела...
Виню вас? Нет. Но просто жизнь прошла.

Себя виню... Понятно мне давно,
Что снизу вверх на вас смотреть грешно.

О, этот взгляд! Он вам и дал пропасть.
Я верю, как в маяк, в мужскую власть.

Но лишь найдёт, и вновь - пусть это грех,
Смотрю на вас, как прежде - снизу вверх.

И униженья сердцу в этом нет...
Я знаю - вы и впрямь легки, как свет.

Я знаю, это так - я вновь богат...
Но снова память гасит этот взгляд.

И потухает взгляд, хоть, может, он
Теперь вам вовсе не был бы смешон.

1964

   ПОДОНКИ

Вошли и сели за столом.
Им грош цена, но мы не пьём.
Веселье наше вмиг скосило.
Юнцы, молодчики, шпана,
Тут знают все: им грош цена.
Но все молчат: за ними - сила.

Какая сила, в чем она.
Я ж говорю: им грош цена.
Да, видно, жизнь подобна бреду.
Пусть презираем мы таких,
Но всё ж мы думаем о них,
А это тоже - их победа.

Они уселись и сидят.
Хоть знают, как на них глядят
Вокруг и всюду все другие.
Их очень много стало вдруг.
Они средь муз и средь наук,
Везде, где бьётся мысль России.

Они бездарны, как беда.
Зато уверены всегда,
Несут бездарность, словно Знамя.
У нас в идеях разнобой,
Они ж всегда верны одной
Простой и ясной - править нами.

1964

   ИЗ СТИХОВ О МОЛДАВИИ

Языки романской группы,
Юность древняя Земли!
Ставить памятник вам глупо -
Вы со сцены не сошли.

И пускай в быту правительств
И учёных знатоков
Нынче в моде деловитость
Всяких новых языков, -
Будут люди обращаться
К вам и дальше - вновь и вновь.
Вы и самых чуждых наций
Втайне гордость и любовь.

Есть в вас с самого начала
То, что нужно всем другим.
То, пред чем склонились галлы,
Разгромив уставший Рим, -
Нечто самое такое,
Без чего вокруг темно.
Что навек с мечтой людскою
В звуке слова сплетено.
Отзвук вечной литургии,
Гармоничность без прикрас.
Здесь, в Молдавии, впервые
Поражает это нас.

И смущён ты чем-то вроде,
И чудно тебе сперва
Слышать в сельском обиходе
Вдруг ученые слова.

Но войдя во всё охотно,
Понимаешь суть основ, -
Этот первый,
            обиходный,
Древний смысл высоких слов.

Неужели всё так грустно,
И навек уйдут с земли
Ясность мысли, ясность чувства,
Всё, что вы в себе несли, -

Звучность памяти и чести,
Благородство не на час?..
Лучше сгинуть с вами вместе,
Чем на свете жить без вас!

Пусть звучит всё это глупо, -
Не хочу, чтоб вы прошли,
Языки романской группы,
Мудрость нежная Земли.

1965

   * * *

В Кишинёве снег в апреле,
Неожиданный для всех...
Вы чего, Господь, хотели,
Насылая этот снег?

Он от Вас весь день слетает,
Сыплет с серых облаков,
Неприятно охлаждает
Тёплый город Кишинёв.

И пускай он тут же тает,
Он сгущает серость дня...
Чем, конечно, угнетает
Всех на свете
              и - меня.

Очень странно видеть это -
Снег без счастья, без игры, -
После солнца, после лета,
После света и жары.

Холодов терпеть не может
Этот город летних снов.
Как в ущелье, расположен
Он на склонах двух холмов.

А сегодня снег в ущелье
И туман на лицах всех...
Вы нам что сказать хотели,
Напуская этот снег?

Что пора забыть про ересь?
Вспомнить вновь, как Вы нужны?
Всё смешалось. Давит серость,
Скука давит в дни весны.

Всё во мне с тем снегом спорит.
Скука? Серость? - Чепуха!
Я ведь помню - этот город -
Город светлого греха.

Здесь - два месяца уж будет -
Без венца (о чем скорблю)
Я живу - простите, люди, -
С той, которую люблю.

С той веселой и капризной,
Смех вносящей на порог,
Без которой счастья в жизни
Я не знал и знать не мог.

С той, что может быть серьёзной,
Но непрочь и чушь молоть.
С той, к кому Вы сами поздно
Привели меня, Господь.

В Кишинёве снег в апреле
Сыплет мрачно, давит всех.
Что напомнить Вы хотели,
Напуская этот снег?

Возбуждая эти мысли?
Что у страсти дух в плену?
Что права я все превысил?
Лямку честно не тяну?

Зря. И так ознобом бродит
Это всё в крови моей,
От себя меня уводит
И от Вас, и от людей...

От всего, чем жил сурово,
Что вдруг стало ни к чему.
И от слова. Даже слову
Я не верю своему...

В Кишинёве снег в апреле
Ни за что терзает всех.
Ах, зачем Вам в самом деле
Нынче нужен этот снег?

Разве честно мстить за страсти?
Не от Вас ли Дух и Плоть?
Не от Вас ли это счастье,
Что открылось мне, Господь?

Так за что вконец измучен
Я лишением души?
Что Вам - вправду было б лучше,
Чтоб и впредь я жил во лжи?

Иль случайный приступ злости -
Снег, что с неба к нам слетел?..
Часто кажется, что просто
Удалились Вы от дел,

И внезапной власти рады,
С упоением ребят
Небо Ваши бюрократы -
Ваши ангелы - мутят.

1965

   * * *

Стал я нервным и мнительным,
Сам себя я не чту.
Недостаток,
           действительно,
Неприятный в быту.

Чувства глуше ли, звонче ли, -
Трудно меру найти.
Это молодость кончилась
И не хочет уйти.

Это тяжесть движения,
Хоть покой истомил.
Это в каждом решении -
Напряжение сил.

Это страсть защищается,
Хоть идут холода.
Это жизнь продолжается, -
И ещё - молода.

1965

   * * *
 
Все - загнаны. Все - орудья.
Всем - души не по плечу.
Но всё ж я тянусь к Вам, люди,
И чувствовать Вас хочу.

Вам жизнь и в бесчестьи ценность:
Всё ж можно свое отцвесть...
А я? Но куда я денусь...
От вас... Уж какие есть.

Мне скажут, что жизнь без смысла -
Не жизнь...
          Чушь! Слова одни...
Не жизнь - так продленье жизни,
Не легкое в наши дни.

Не легкое в дни такие,
Где чуть - и загнулся враз.
Так пусть вы не те. Другие
Не явятся в мир без вас.

Так ссорьтесь, так пойте песни.
(О чем? Жизнь - как в смутном сне.)
Я зрячий. Но мир исчезнет,
Коль станет подобен мне.

И вот я тянусь к вам, люди...
И чувствовать вас хочу...
Все - загнаны. Все - орудья.
Всем - души не по плечу.

1966

   * * *

Перевал. Осталось жить немного.
За вершиной к смерти круче склон.
И впервые жаль, что нету Бога:
Пустота. Нет смысла. Клонит в сон.

Только всё ж я двигаться обязан -
Долг велит, гнетет и в полусне.
И плетусь, как раб, тем долгом связан,
Словно жизнь моя нужна не мне.

Разве рабством связан я с другими?
Разве мне не жаль, что в пропасть - дни?
Господи! Откройся! Помоги мне!
Жизнь, себя, свободу мне верни...

1966

   ГАМЛЕТ

   В.Р.

Время мстить. Но стоит он на месте.
Ткнёшь копьём - попадёшь в решето.
Все распалось - ни мести, ни чести.
...Только длится - неведомо что.

Что-то длится, что сердцем он знает.
Что-то будет потом.
                   А сейчас -
Решето - уже сетка стальная,
Стены клетки, где весь напоказ.

Время драться. Но бой - невозможен.
Смысла нет. Пустота. Ничего.
Это - правда. Но будь осторожен:
Что-то длится... Что стоит всего.

1966

   ДОРОГА

В драгоценностях смысла я вижу немного.
Но одна драгоценность нужна мне - дорога.
Да, хоть мало мне нужно, нужна мне зачем-то
Этих серых дорог бесконечная лента,
Этот ветер в лицо, это право скитаться,
Это чувство свободы от всех гравитаций,
Чем нас жизнь ограничила, ставя пределы, -
Чем мы с детства прикованы к месту и к делу.

Это мало? Нет, много! Скажу даже: очень.
Ведь в душе, может, каждый подобного хочет, -
Чтобы жить: нынче дома, а завтра - далече,
Чтоб недели и версты летели навстречу,
И чтоб судьбы сплетались с твоею судьбою,
А потом навсегда становились тобою,
Без тебя доживать, оставаясь на месте,
О тебе дожидаясь случайных известий.

Это мало? Нет, много. Не мудрствуй лукаво.
На великую роскошь присвоил ты право.
И привык. И тоскуя не можешь иначе.
Если совесть вернёт тебя к жизни сидячей,
Сердце снова дороги, как хлеба, попросит.
И не вынесешь снова... А люди - выносят.
За себя и тебя... Что ты можешь? - немного:
Дать на миг ощутить, как нужна им дорога.

Это нужно им? Нужно. Наверное, нужно.
Суть не в том. Самому мне без этого душно.
И уже до конца никуда я не денусь,
От сознанья, что мне, словно хлеб,
                                драгоценность, -
Заплатить за которую - жизни не хватит,
Но которую люди, как прежде, оплатят.
Бытом будней, трудом. И отчаяньем - тоже...
На земле драгоценности нету дороже...

1966

   ДЬЯВОЛИАДА

В мире нет ни норм, ни правил.
Потому, поправ закон,
Бунтовщик отпетый, дьявол,
Бога сверг и влез на трон.

Бог во сне был связан ловко,
Обвинен, что стал не свят,
И за то - на перековку,
На работу послан в ад.

Чёрт продумал все детали,
В деле чист остался он -
Сами ангелы восстали,
Усадив его на трон.

Сел. Глядит: луна и звёзды.
Соловей поёт в тиши.
Рай, - и всё!.. Прохлада... Воздух..
Нет котлов... Живи! Дыши!

Натянул он Божью тогу,
Божьи выучил слова.
И земля жила без Бога,
Как при Боге, - день иль два.

Но рвалась концов с концами
Связь... Сгущался в душах мрак.
Управлять из тьмы сердцами
Дьявол мог, а Бог - никак.

Хоть свята Его идея,
Хоть и Сам Он духом тверд,
Слишком Он прямолинеен
По природе... Слишком горд.

Но и дьявол, ставши главным,
Не вспарил, а даже сник.
Не умеет править явно,
Слишком к хитростям привык.

Да и с внешностью не просто:
С ней на троне, как в тюрьме, -
Нет в портрете благородства
При нахальстве и уме,

Нет сиянья... Всё другое:
Хвост... Рога... Престранный вид!
Да и духом беспокоен, -
Как-то, ёрзая, сидит.

Прозревать он понемножку
Стал, как труден Божий быт.
Да! подставить Богу ножку
Не хитрей, чем Богом быть.

Надоело скоро чёрту
Пропадать в чужой судьбе.
И, привыкший всюду портить,
Стал он портить сам себе.

В чине Бога - всё возможно.
(А у чёрта юный пыл.)
Мыслей противоположных
Ряд - он тут же совместил.

Грани стёр любви и блуда,
Напустил на всё туман.
А потом, что нету чуда
Стал внушать, что всё обман.

И нагадив сразу многим, -
Страсть осилить мочи нет! -
Хоть себя назначил Богом,
Объявил, что Бога нет!

«Пусть фантазию умерят,
Что мне бабья трескотня!
Пусть в меня открыто верят -
Не как в Бога, как - в меня!»

И - мутить! Взорвались страсти,
Мир стонал от страшных дел...
Всё! Успех!.. Но нету счастья,
Не достиг, чего хотел.

Пусть забыты стыд и мера,
Подлость поднята на щит,
Всё равно - нетленна вера,
От молитв башка трещит.

Славят Бога! Славят всё же,
Изменений не любя...
Чёрт сидел на троне Божьем,
Потерявший сам себя.

И следил, как - весь старанье -
Там, внизу, в сто пятый раз
Вновь рога его в сиянье
Превращает богомаз.

1966

   ЦЕРКОВЬ СПАСА-НА-КРОВИ

Церковь Спаса-на-Крови!
Над каналом дождь, как встарь.
Ради Правды и Любви
Тут убит был русский царь.

Был разорван на куски
Не за грех иль подвиг свой, -
От безвыходной тоски
И за морок вековой.

От неправды давних дел,
Веры в то, что выпал срок.
А ведь он и сам хотел
Морок вытравить... Не смог.

И убит был. Для любви.
Не оставил ничего.
Эта церковь на крови -
Память звания его.

Широка, слепа, тупа,
Смотрит, благостно скорбя.
Словно дворников толпа
Топчет в ярости тебя.

В скорби - радость торжества:
То Народ не снес обид.
Шутка ль! Ради баловства
Самый добрый царь убит.

Ради призрачной мечты!
Самозванство! - Стыд и срам!..
Подтвержденье правоты
Всех неправых - этот храм.

И летит в столетья весть,
В крест отлитая. В металл.
Про «дворянов» злую месть.
Месть за то, что волю дал.

Церковь Спаса-на-Крови!
Довод ночи против дня...
Сколько раз так - для любви! -
Убивали и меня.

И терпел, скрепив свой дух:
Это - личная беда!
И не ведал, что вокруг
Накоплялась темнота.

Надоел мне этот бред!
Кровь зазря - не для любви.
Если кровь - то спасу нет,
Ставь хоть церковь на крови.

Но предстанет вновь - заря,
Морок, сонь... Мне двадцать лет.
И не кто-то - я царя
Жду и верю: вспыхнет свет.

Жду и верю: расцветет
Всё вокруг. И в чем-то - лгу.
Но не верить - знать, что гнет
Будет длиться... - не могу.

Не могу, так пусть - «авось!»..
Русь моя!Наш вечный рок -
Доставанье с неба звезд,
Вера в то, что выпал срок.

Не с того ль твоя судьба:
Смертный выстрел - для любви.
С Богом - дворников толпа,
Церковь Спаса - на крови?

Чу! Карета вдалеке...
Стук копыт. Слышней... Слышней.
Всё!
    В надежде - и в тоске
Сам пошел навстречу ей.

1967

   * * *

Хоть вы космонавты - любимчики вы.
А мне из-за вас не сносить головы.
Мне кости сломает теперь иль сейчас
Фабричный конвейер по выпуску вас.

Все карты нам спутал смеющийся чёрт.
Стал спорт, как наука. Наука - как спорт.
И мир превратился в сплошной стадион.
С того из-за вас и безумствует он.

Устал этот мир поклоняться уму.
Стандартная храбрость приятна ему.
И думать не надо, и всё же - держись:
Почти впечатленье и вроде бы - жизнь.

Дурак и при технике тот же дурак
Придумать - он может, подумать - никак.
И главным конструктором сделался он,
И мир превратился в сплошной стадион.

Великое дело, высокая власть.
Сливаются в подвиге разум и страсть.
Взлетай над планетой! Кружи и верши.
Но разум - без мудрости, страсть - без души.

Да, трудно проделать ваш доблестный путь -
Взлетев на орбиту, с орбиты - лизнуть.
И трудно шесть суток над миром летать,
С трудом приземлиться и кукольным стать.

Но просто работать во славу конца -
Бессмысленной славой тревожить сердца.

Нет, я не хочу быть героем, как вы.
Я лучше, как я, не сношу головы.

1967

   НОВОСЕЛЬЕ

   I

В снегу деревня. Холм в снегу.
Дворы разбросаны по склону...
Вот что за окнами балкона
Проснувшись,
           видеть я могу.

Как будто это на холсте!
Но это всё на самом деле.
Хоть здесь Москва, и я - в постели,
В своей квартире, как в мечте.

Давно мне грезился покой.
Но всё же видеть это - странно.
Хоть в окнах комнаты другой
Одни коробки, плиты, краны,

Индустриальность, кутерьма.
Чертеж от края и до края...
А здесь глубинка; тишь сплошная,
Как в давней сказке. - Русь... Зима.

Вся жизнь моя была хмельна
Борьбой с устойчивостью древней,
И нате ж - рад, что здесь деревня,
Что мне в окно она видна.

И рад, что снег на крышах бел,
Что все просторно, цельно, живо...
Как будто расчертить красиво
Всю землю - я не сам хотел.

К чему раскаянье ума.
Чертеж - разумная идея.
Я знаю: строить с ним - быстрее,
А всем, как мне, нужны дома.

Но вот смотрю на холм в снегу.
Забыв о пользе, как о прозе.
И с тем, что здесь пройдет бульдозер,
Стыдясь - смириться не могу.

   II

Тот свет иль этот? Рай иль ад?
Нет, бледный призрак процветанья.
Квартиры, сложенные в зданья.
Широких окон тесный ряд.

То ль чистый план, то ль чистый бред.
Тут правит странный темперамент.
Стоят вразброс под номерами
Дома - дворов и улиц нет.

Здесь комбинат, чей профиль быт,
Где на заправке дух и тело.
И мнится: мы на свет для дела
Явились - жизнь свою отбыть.

К чему тут шум дворов больших?
О прошлом память? - с ней расстанься!
Дверь из квартиры - дверь в пространство,
В огромный мир квартир чужих.

И ты затерян - вот беда.
Но кто ты есть, чтоб к небу рваться?
Здесь правит равенство без братства.
На страже зависть и вражда.

А, впрочем, - чушь... Слова и дым.
Сам знаю: счастье - зданья эти.
Одно вот страшно мне - что дети
Мир видят с первых дней - таким.

1967

   АПОКАЛИПСИС

Мы испытали всё на свете.
Но есть у нас теперь квартиры -
Как в светлый сон, мы входим в них.
А в Праге, в танках, наши дети...
Но нам плевать на ужас мира -
Пьём в ресторанах на троих.

Мы так давно привыкли к аду,
Что нет у нас ни капли грусти -
Нам даже льстит, что мы страшны.
К тому, что стало нам не надо,
Других мы силой не подпустим, -
Мы, отродясь, - оскорблены.

Судьба считает наши вины,
И всем понятно: что-то будет -
Любой бы каялся сейчас...
Но мы - дорвавшиеся свиньи,
Изголодавшиеся люди,
И нам не внятен Божий глас.

1968

   * * *

До всего, чем бывал взволнован,
Как пред смертью, мне дела нет.
Оправданья тут никакого:
Возраст зрелости - сорок лет.

Обо всем сужу, как обычно,
Но в себя заглянуть боюсь,
Словно стал ко всему безразличным,
А, как прежде, во всё суюсь.

Словно впрямь, заглянувши в бездну,
Вдруг я сник, навек удручён,
Словно впрямь, - раз и я исчезну,
Смысла нет на земле ни в чём.

Это - я. Хоть и это дико.
Так я жить не умел ни дня.
Видно, возраст, подкравшись тихо,
В эти мысли столкнул меня.

И в душе удивленья нету,
Словно в этом - его права,
Словно с каждым бывает это
В сорок лет или в сорок два.

Нет, попозже приходит старость,
Да и сил у меня - вполне.
Знать, совсем не её усталость
Прелесть дней заслонила мне.

Знать, не возраст - извечный, тихий,
Усмиряющий страсти снег,
А всё то же: твой лик безликий,
Твоя глотка, двадцатый век!

А всё то же - теперь до гроба.
Только глотка. Она одна.
Думал: небо, а это - нёбо,
Пасти черная глубина.

И в душе ни боли, ни гнева,
Хоть себя и стыдишься сам.
Память знает: за нёбом - небо,
Да ведь больше веришь глазам.

И молчит, не противясь даже,
Память, - словно и вправду лжёт...
Ну и ладно! Но давит тяжесть:
Видно, память, и смолкнув, жжёт.

Ни к чему оно, жженье это,
Только снова во всё суюсь.
И сужу. - Хоть мне дела нету.
Хоть в себя заглянуть боюсь.

1968

   ДРУЗЬЯМ

Я позабыл, как держат ручку пальцы,
Как ищут слово, суть открыть хотят...
Я в партизаны странные подался -
Стрекочет мой язык, как автомат.

Пальба по злу... Причин на это много.
Всё на кону: Бог... ремесло... судьба...
Но за пальбой я сам забыл -
                           и Бога,
И ремесло, и - отчего пальба.

И всё забыв - сознаться в этом трушу.
Веду огонь - как верю в торжество.
А тот огонь мою сжигает душу,
И всем смешно, что я веду его.

Я всё равно не верю, что попался...
Я только вспоминаю тяжело, -
Как ищут суть, как держат ручку пальцы
И как нас учит смыслу - ремесло.

9.11.68

   * * *

Что со мною сталось?
Сердце спит весь день.
То ли это старость,
То ли просто лень.

То ли так, томленье:
Гаснет прежний пыл,
А бороться с ленью
Нет причин и сил.

То ли сплю, и это
Только снится мне,
И покорно в Лету
Я плыву во сне.

1968

   * * *

От созидательных идей,
Упрямо требующих крови,
От разрушительных страстей,
Лежащих тайно в их основе,

От звезд, бунтующих нам кровь,
Мысль облучающих незримо, -
Чтоб жажде вытоптать любовь,
Стать от любви неотличимой,

От Правд, затмивших правду дней,
От лжи, что станет им итогом,
Одно спасенье - стать умней,
Сознаться в слабости своей
И больше зря не спорить с Богом.

1969

   ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ

Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя.
             Ф.И.Тютчев

Крепли музы, прозревая,
Что особой нет беды,
Если рядом убивают
Ради Веры и Мечты.

Взлёт в надеждах и в законах:
«Совесть - матерь всех оков...»
И романтик в эшелонах
Вёз на север мужиков.

Вёз, подтянутый и строгий,
Презирая гнёт Земли...
А чуть позже той дорогой
Самого его везли.

Но запутавшись в причинах,
Вдохновляясь и юля,
Провожать в тайгу невинных
Притерпелась вся земля.

Чьё-то горе, чья-то вера. -
Смена лиц, как смутный сон:
Те - дворяне, те - эсеры
Те - попы... А это - он.

И знакомые пейзажи,
Уплывая в смутный дым,
Вслед ему глядели так же,
Как недавно вслед другим.

Равнодушно... То ль с испуга,
То ль, как прежде, веря в свет...
До сих пор мы так друг друга
Всё везём. И смотрим вслед.

Может, правда, с ношей крестной,
Веря в святость наших сил,
Эту землю Царь Небесный,
Исходив, благословил.

Но коль так, - то жадный к славе
Вслед за ним (игрок! нахал!)
Срок спустя
           на тройке дьявол,
Ухмыляясь, вслед скакал.

1970

   * * *

К себе, к себе - каким я был и стал.
К себе - пускай поблёк я, пусть устал.
Сквозь вызванную болью злость к толпе,
Сквозь даже представленье о себе.

К себе, к себе - чтоб знать, чего хочу.
С чего молчу и отчего кричу.
Чтоб с правдой слиться смысла своего.
Чтоб устыдиться - если есть чего.

К себе, к себе, чтоб слушать шум листвы.
К себе - чтоб вновь в душе воскресли вы:
Все - тот, кто свят, и чья судьба - грешить.
К себе - чтоб знать, как всем непросто жить.

К себе, к себе - чтоб к вам живым придти,
Чтоб никого потом не подвести.
Чтоб где-то на изломе бытия
Не оказалось вдруг, что я - не я...

1970

   ПОСЛЕДНИЙ ЯЗЫЧНИК
  (Письмо из VI века в ХХ-й)

Гордость,
        мысль,
             красота -
                  все об этом давно отгрустили.
Все креститься привыкли,
                      всем истина стала ясна...
Я последний язычник
                  среди христиан Византии.
Я один не привык...
                 Свою чашу я выпью до дна.
Я для вас ретроград. -
                    То ль душитель рабов и народа,
То ли в шкуры одетый
                    дикарь с придунайских равнин...
Чушь!
    Рабов не душил я -
                     от них защищал я свободу.
И не с ними -
            со мной
                   гордость Рима и мудрость Афин.
Но подчищены книги...
                   И вряд ли уже вам удастся
Уяснить, как мы гибли,
                     притворства и лжи не терпя,
Чем гордились отцы,
                  как стыдились, что есть еще рабство,
Как мой прадед-сенатор
                     скрывал христиан у себя...
А они пожалеют меня?
                   - Подтолкнут еще малость!
Что жалеть,
           если смерть -
                       не конец, а начало судьбы.
Власть всеобщей любви
                     напрочь вывела всякую жалость,
А рабы нынче - все.
                  Только власти достигли рабы.
В рабстве - равенство их,
                        все - рабы, и никто не в обиде.
Всем
     подчищенных истин
                     доступна равно
                                   простота.
Миром правит Любовь -
                    и Любовью живут, -
                                     ненавидя.
Коль Христос есть Любовь,
                       каждый час распиная Христа.
Нет, отнюдь не из тех я,
                        кто гнал их к арене и плахе,
Кто ревел на трибунах,
                     у низменной страсти в плену.
Все такие давно
                 поступили в попы и монахи.
И меня же с амвонов
                     поносят за эту вину.
Но в ответ я молчу.
                 Всё равно мы над бездной повисли.
Всё равно мне конец,
                  всё равно я пощады не жду.
Хоть, последний язычник,
                      смущаюсь я гордою мыслью,
Что я ближе монахов
                   к их вечной любви и Христу.
Только я - не они, -
                   сам себя не предам никогда я,
И пускай я погибну,
                   но я не завидую им:
То, что вижу я - вижу.
                     И то, что я знаю - я знаю.
Я последний язычник.
                   Такой, как Афины и Рим.
Вижу ночь пред собой.
                    А для всех - еще раннее утро.
Но века - это миг.
                 Я провижу дороги судьбы:
Всё они превзойдут.
                  Всё в них будет: и жалость, и мудрость...
Но тогда,
        как меня,
                их растопчут другие рабы.
За чужие грехи
              и чужое отсутствие меры,
Всё опять низводя до себя,
                         дух свободы кляня:
Против старой Любви,
                    ради новой немыслимой Веры,
Ради нового рабства...
                   Тогда вы поймете меня.
Как хотелось мне жить,
                      хоть о жизни давно отгрустили,
Как я смысла искал,
                   как я верил в людей до поры...
Я последний язычник
                   среди христиан Византии.
Я отнюдь не последний,
                     кто видит,
                               как гибнут миры.

1970

   * * *

Люди могут дышать
Даже в рабстве... Что злиться?
Я хочу не мешать -
Не могу примириться.

Их покорство - гнетёт.
Задыхаюсь порою.
Но другой пусть зовёт
Их к подъёму и к бою.

Мне в провалах судьбы
Одинаково жутко
От покорства толпы
И гордыни рассудка.

Ах, рассудок!.. Напасть!
В нём - при точном расчёте -
Есть капризная власть
Возгордившейся плоти, -

Той, что спятив от прав,
В эти мутные годы
Цепи Духа поправ,
Прорвалась на свободу.

Ничего не любя,
Вдохновенна до дрожи,
Что там Дух! - И себя
Растоптать она может.

И ничем не сыта,
Одурев от похабства,
Как вакханка кнута,
Жаждет власти иль рабства.

Вразуми нас, Господь!
Мы - в ловушке природы.
Не стеснить эту плоть,
Не стесняя свободу.

А свобода - одна.
И не делится, вроде.
А свобода - нужна! -
Чтоб наш Дух был свободен.

Без него ж - ничего
Не достичь... В каждом гнёте
Тех же сил торжество,
Власть взбесившейся плоти.

Выбор - веку под стать.
Никуда тут не скрыться:
Драться - зло насаждать.
Сдаться - в зле раствориться.

Просто выбора нет.
Словно жаждешь в пустыне.
Словно Дух - это бред
Воспалённой гордыни.

Лучше просто дышать,
Понимать и не злиться.
Я хочу - не мешать.
Я - не в силах мириться.

1971

   В ЗАЩИТУ ПРОГРЕССА
(западным левым и московским «славянофилам»)

Когда запрягут в колесницу
Тебя, как скота и раба,
И в свисте кнута растворится
Нерайская с детства судьба.

И всё, что терзало, тревожа,
Исчезнет, а как - не понять,
И голову ты и не сможешь
И вряд ли захочешь поднять,

Когда все мечты и загадки,
Порывы к себе и к звезде
Вдруг станут ничем - перед сладкой 
Надеждой: поспать в борозде.

Когда твой погонщик, пугаясь,
Что к сроку не кончит урок,
Пинать тебя станет ногами
За то, что ты валишься с ног,

Тогда, - перед тем, как пристрелят
Тебя, - мол, своё отходил! -
Ты вспомни, какие ты трели,
На воле резвясь, выводил.

Как следуя голосу моды,
Ты был вдохновенье само -
Скучал, как дурак, от свободы
И рвался - сквозь пули - в ярмо.

Бунт скуки! Весёлые ночи!
Где знать вам, что в трубы трубя,
Не Дух это мечется - хочет
Бездушье уйти от себя.

Ища не любви, так заботы,
Занятья - страстей не тая...
А Духу хватило б работы
На топких путях бытия.

С движеньем веков не поспоришь,
И всё ж - сквозь асфальт, сквозь века,
Всё время он чувствует, сторож,
Как топь глубока и близка.

Как ею сближаются дали,
Как - пусть хоть вокруг благодать, -
Но люди когда-то пахали
На людях - и могут опять.

И нас от сдирания шкуры
На бойне - хранят, отделив,
Лишь хрупкие стенки культуры,
Приевшейся песни мотив.

...И вот, когда смыслу переча,
Встаёт своеволья волна,
И слышатся дерзкие речи
О том, что свобода тесна,

Что слишком нам равенство тяжко,
Что Дух в мельтешеньи зачах...
Тоска о заветной упряжке
Мне слышится в этих речах.

И снова всплывает, как воля,
Мир прочный, где всё - навсегда:
Вес плуга... Спокойствие поля...
Эпический посвист кнута.

1971

   ЗЛОБА ДНЯ

Нам выпал трудный век -
                   ни складу в нём, ни ладу.
Его огни слепят -
                 не видно ничего.
Мы ненавидим тех,
                 кого жалеть бы надо,
Но кто вовек жалеть
                    не стал бы никого.
И всё-таки, как знать -
                      наш суд не слишком скор ли?
Мы злы, а так легко
                    от злости согрешить.
Мы ненавидим тех,
                 чьи пальцы жмут нам горло,
Хоть знаем: им теперь
                     иначе не прожить.
Да, их унять - нельзя,
                    их убеждать - напрасно.
Но в нашу правду стыд
                    незнамо как проник.
Мы ненавидим тех,
                 кто стал рабом соблазна,
Забыв, что тот соблазн
                     пришел не через них.
Он через нас пришел,
                    наш дух в силки попался.
Такая в сердце сушь,
                   что как нам жить сейчас?
Мы ненавидим тех,
                чьи жмут нам горло пальцы.
А ненависть в ответ
                    без пальцев душит нас.

Гагра, октябрь 1971

   ГАГРИНСКИЕ ЭЛЕГИИ
   (Неоконченное)

   1

Осенним днём лежим под солнцем летним.
Но всё вокруг твердит: «Терять учись!»
Мы окунёмся в море - и уедем.
Не так же ль окунулись мы и в жизнь.
В любовь, тоску, в мечты, в переживанья,
В простую веру, что земля - твоя...
Хоть полный срок земного пребыванья
Нам краткий отпуск из небытия.
Как будто нам тут сил набраться нужно
И надышаться воздухом Земли, -
Чтоб с тем вернуться к месту вечной службы,
В постылый мрак, откуда мы пришли.
И, значит, всё, что любим, чем согреты,
Что нас терзало, смыслом озарив, -
Всё это вместе - только проблеск света,
Между двумя тоннелями разрыв.
И всё - как сон: надежда, вера, совесть,
Жар честолюбья, вдохновенность, цель...
...Идет разрывом бесконечный поезд
И тащит нас и наш вагон в тоннель.
А из тоннеля сзади нам на смену
Еще вагон ползёт - на ту же боль.
На тот же свет...
              Ах, пусть в нем всё мгновенно,
Но только с ним я был самим собой.
Всё - только с ним... И мы болтать не вправе,
Что это миг... Нет, век живет душа!
Не с тем Господь нас в этот мир направил,
Чтоб мы прошли, ничем не дорожа.
Нет, пусть тут грязь, пускай соблазна много,
Здесь и Любви бывает торжество.
И только здесь дано постичь нам Бога
И заслужить прощение Его.
Всё только здесь... А будет ли награда
За это всё когда-нибудь потом, -
Об этом даже думать нам не надо,
Не надо торговаться... Суть не в том.

   2

Осенним днем лежим под солнцем летним,
А дома осень - снег с дождем сейчас.
Мы окунёмся в море - и уедем.
И наша жизнь опять обступит нас -
Как снег и дождь...
                Но не хочу впервые
Я снова в жизнь - за всё держать ответ.
Кто видел мир в минуты роковые,
Не столь блажен, как полагал поэт...

1971

   * * *

Страх - не взлёт для стихов.
Не источник высокой печали.
Я мешок потрохов! -
Так себя я теперь ощущаю.

В царстве лжи и греха
Я б восстал, я сказал бы: «Поспорим!»
Но мои потроха
Протестуют... А я им - покорен.

Тяжко день ото дня
Я влачусь. Задыхаясь. Тоскуя.
Вдруг пропорют меня -
Ведь собрать потрохов не смогу я.

И умру на все дни.
Навсегда. До скончания света.
Словно я - лишь они,
И во мне ничего больше нету.

Если страх - нет греха,
Есть одни только голод и плаха.
Божий мир потроха
Заслоняют - при помощи страха.

Ни поэм, ни стихов.
Что ни скажешь - всё кажется: всуе.
Я мешок потрохов.
Я привык. Я лишь только тоскую.

1972

   РОДИНЕ

Что ж, и впрямь, как в туман,
Мне уйти - в край, где синь, а не просинь.
Где течет Иордан, -
Хоть пока он не снится мне вовсе.

Унести свою мысль,
Всю безвыходность нашей печали,
В край, где можно спастись,
Иль хоть сгинуть, себя защищая.

Сгинуть, выстояв бой,
В жажде жизни о пулю споткнуться.
А не так, как с Тобой, -
От Тебя же в Тебе задохнуться.

Что ж, раздвинуть тиски
И уйти?.. А потом постоянно
Видеть плёсы Оки
В снах тревожных у струй Иордана.

Помнить прежнюю боль.
Прежний стыд, и бессилье, и братство...
Мне расстаться с Тобой,
Как с собой, как с судьбою расстаться.

Это так всё равно, -
Хоть Твой флот у Синая - не малость.
Хоть я знаю давно,
Что сама Ты с собою рассталась.

Хоть я мыслям чужим
Вторя страстно, кричу что есть силы:
- Византия - не Рим.
Так же точно и Ты - не Россия.

Ты спасёшься? - Бог весть! Я не верю.
Всё смертью чревато.
...Только что в Тебе есть,
Если зная, как Ты виновата,

Я боюсь в том краю, -
Если всё ж мы пойдем на такое, -
Помнить даже в бою
Глупый стыд - не погибнуть с Тобою.

1972

   22 ИЮНЯ 1971 ГОДА

Свет похож на тьму,
В мыслях - пелена.
Тридцать лет тому
Началась война.

Диктор - словно рад...
Душно, думать лень.
Тридцать лет назад
Был просторный день.

Стала лишней ложь,
Был я братству рад...
А еще был дождь -
Тридцать лет назад.

Дождь, азарт игры,
Веры и мечты...
Сколько с той поры
Утекло воды?

Сколько средь полей
У различных рек
Полегло парней,
Молодых навек?

Разве их сочтешь?
Раны - жизнь души.
Открывалась ложь
В свете новой лжи...

Хоть как раз тогда
Честной прозе дня
Начала беда
Обучать меня.

Я давно другой,
Проступила суть.
Мой ничьей тоской
Не оплачен путь.

Но всё та же ложь
Омрачает день.
Стал на тьму похож
Свет - и думать лень.

Что осталось?.. Быт,
Суета, дела...
То ли совесть спит,
То ли жизнь прошла.

То ль свой суд вершат
Плешь да седина...
Тридцать лет назад
Началась война.

1971

   * * *

Иль впрямь я разлюбил свою страну? -
Смерть без неё и с ней мне жизни нету.
Сбежать? Нелепо. Не поможет это
Тому, кто разлюбил свою страну.

Зачем тогда бежать?
                   Свою вину
Замаливать? -
            И так, и этак тошно.
Что ж, куст зачах бы, отвратясь от почвы,
И чахну я. Но лямку я тяну.

Куда мне разлюбить свою страну!
Тут дело хуже: я в неё не верю.
Волною мутной накрывает берег.
И почва - дно. А я прирос ко дну.

И это дно уходит в глубину.
Закрыто небо мутною водою.
Стараться выплыть? Но куда? Не стоит.
И я тону. В небытии тону.

1972

   * * *

Неужели птицы пели,
Без пальто гуляли мы?
Ранний март в конце апреля
Давит призраком зимы.

Холод неба, зябкость улиц,
Ночь без бодрости и сна...
Что-то слишком затянулась
Нынче ранняя весна.

Как тот призрак с места сдвинуть,
Заблистать в лучах реке?
Мир в пути застрял - и стынет
От тепла невдалеке.

Это всё - каприз природы,
Шутки солнечных лучей...
Но в родстве с такой погодой
Для меня весь ход вещей.

Всё, с чего гнетёт усталость,
Всё, что мне внушало злость,
Тоже кончилось, осталось
И торчит, как в горле кость.

В светлых мыслях - жизнь иная,
Сам же - в этой дни влачу:
Что-то вижу, что-то знаю,
Чем-то брежу - и молчу.

Словно виден свет вершины,
А вокруг всё та же мгла.
Словно впрямь - застрял, и стыну
На ветру,
          вблизи тепла.

29.4.(1.8.) 1972

   * * *

Уже июнь. Темней вокруг кусты.
И воздух - сух. И стала осень ближе.
Прости меня, Господь... Но красоты
Твоей земли уже почти не вижу.

Всё думаю, куда ведут пути,
Кляну свой век и вдаль смотрю несмело,
Как будто я рождён был мир спасти,
И до всего другого нет мне дела.

Как будто не Тобой мне жизнь дана,
Не Ты все эти краски шлёшь навстречу...
Я не заметил, как прошла весна,
Я так зимы и лета не замечу.

...Причастности ль, проклятья ль тут печать -
Не знаю... Но способность к вдохновенью
Как раз и есть уменье замечать
Исполненные сущности мгновенья.

Чтоб - даже пусть вокруг тоска и зло, -
Мгновенье то в живой строке дрожало
И возвращало суть, и к ней влекло,
И забывать себя душе мешало.

Жизнь всё же длится - пусть в ней смысл исчез.
Всё ж надо помнить, что подарок это:
И ясный день, и дождь, и снег, и лес,
И всё, чего вне этой жизни нету.

Ведь это - так...
               Хоть впрямь терпеть нельзя,
Что нашу жизнь чужие люди тратят,
Хоть впрямь за горло схвачены друзья,
И самого не нынче-завтра схватят.

Хоть гложет мысль, что ты на крест идёшь,
Чтоб доказать... А ничего не будет:
Твой светлый крест зальёт, как море, ложь,
И, в чём тут было дело, - мир забудет.

Но это - так... Живи, любя, дыша:
Нет откровенья в схватках с низкой ложью.
Но без души - не любят... А душа
Всевластьем лжи пренебрегать не может.

Всё рвётся к правде, как из духоты.
Всё мнится ей, что крылья - в грязной жиже...
...Мне стыдно жить, не видя красоты
Твоей земли, Господь... А вот - не вижу.

1972

   * * *

Люди пашут каждый раз опять.
Одинаково - из года в год.
Почему-то нужен нам полёт,
Почему-то скучно нам пахать.

Я и сам поэт... Писал, пишу,
Может, вправду что еще рожу...
А чтоб жрать - не сею, не пашу,
Скучные стихи перевожу.

И стыдясь - за стол сажусь опять,
Унижаю сердце без конца.
А ведь всё - чтоб, уцелев, летать,
Быть собой и волновать сердца.

А ведь всё - чтоб длился мой полёт.
Чтоб и вверх взлетать, и падать вниз...
Одинаково из года в год
Люди пашут землю... В этом - жизнь.

Не охотник я до общих мест,
Но на этом вправду мир стоит.
Если это людям надоест,
Всё исчезнет... Даже этот стыд.

Мысль, надежда, жажда знать, искать,
Свет, тепло, и книги, и кино...
Между тем как людям вновь пахать
Интересно станет всё равно.

А потом окрепнут... И опять,
Позабыв про боль былых утрат,
Кто-то станет сытости не рад,
Не пахать захочет, а летать.

Что ж... Душа должна любить полёт.
Пусть опять летит!.. Но всё равно:
Землю пашут так же - каждый год,
И других основ нам - не дано.

1972

   НЕПОЭТИЧЕСКОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Мне - то ли плакаться всегда,
То ль всё принять за бред...
Кричать: «Беда!»?.. Но ведь беда -
Ничто во время бед.

Любой спешит к беде с бедой
К чему-то впереди.
И ты над собственной - не стой! -
Быстрее проходи.

Быстрей - в дела! Быстрей - в мечты!
Быстрей!.. Найти спеши
Приют в той спешке от беды,
От памяти души,

От всех, кому ты протянуть
Не смог руки, когда
Спасал, как жизнь, свой спешный путь
Неведомо куда.

1973

   ВСЁ-ТАКИ ЖИЗНЬ...

То свет, то тень,
То ночь в моем окне.
Я каждый день
Встаю в чужой стране.

В чужую близь,
В чужую даль гляжу,
В чужую жизнь
По лестнице схожу.

Как светлый лик,
Влекут в свои врата
Чужой язык,
Чужая доброта.

Я к ним спешу.
Но, полон прошлым всем,
Не дохожу
И остаюсь ни с чем...

...Но нет во мне
Тоски, - наследья книг, -
По той стране,
Где я вставать привык.

Где слит был я
Со всем, где всё - нельзя.
Где жизнь моя -
Была да вышла вся.

Она своё
Твердит мне, лезет в сны.
Но нет её,
Как нет и той страны.

Их нет - давно.
Они, как сон души,
Ушли на дно,
Накрылись морем лжи.

И с тех широт
Сюда, - смердя, клубясь,
Водоворот
Несёт всё ту же грязь.

Я знаю сам:
Здесь тоже небо есть.
Но умер там
И не воскресну здесь.

Зовет труба:
Здесь воля всем к лицу.
Но там судьба
Моя -
     пришла к концу.

Легла в подзол.
Вокруг - одни гробы.
...И я ушел.
На волю - от судьбы.

То свет, то тень.
Я не гнию на дне.
Но каждый день
Встаю в чужой стране.

Бостон, Бруклайн,
июль-август 1974

   * * *

Я плоть, Господь... Но я не только плоть.
Прошу покоя у Тебя, Господь.

Прошу покоя... Нет, совсем не льгот.
Пусть даже нищета ко мне идет.

Пускай стоит у двери под окном
И держит ордер, чтоб войти в мой дом.

Я не сержусь, хоть сам себе не рад.
Здесь предо мной никто не виноват.

Простые люди... Кто я впрямь для них?..
Лежачий камень... Мыслящий тростник...

Всех милосердий я превысил срок,
Протянутой руки схватить не смог.

Зачем им знать и помнить обо мне,
Что значил я, чем жил в своей стране.

В своей стране, где подвиг мой и грех.
В своей стране, что в пропасть тащит всех.

Они - просты. Досуг их добр и тих.
И где им знать, что в пропасть тащат - их.

Пусть будет всё, чему нельзя не быть.
Лишь помоги мне дух мой укрепить.

Покуда я живу в чужой стране.
Покуда жить на свете страшно мне.

Пусть я не только плоть, но я и плоть...
Прошу покоя у Тебя, Господь.

   * * *

Никакой истерики.
Всё идет, как надо.
Вот живу в Америке,
Навестил Канаду.

Обсуждаю бодро я
Все свои идеи.
Кока-колу вёдрами
Пью - и не беднею...

...Это лучше, нежели
Каждый шаг - как веха...
Но - как будто не жил я
На земле полвека.

Сентябрь 1974

   * * *

Довольно!.. Хватит!.. Стала ленью грусть.
Гляжу на небо, как со дна колодца.
Я, может быть, потом еще вернусь,
Но то, что я покинул - не вернётся.

Та ярость мыслей, блеск их остроты,
Та святость дружб, и нежность, и веселье.
Тот каждый день в плену тупой беды,
Как бы в чаду свинцового похмелья.

...Там стыдно жить - пусть Бог меня простит.
Там ложь, как топь, и в топь ведёт дорога.
Но там толкает к откровенью стыд
И стыд приводит к постиженью Бога.

Там невозможно вызволить страну
От мутных чар, от мёртвого кумира,
Но жизнь стоит всё время на кону,
И внятна связь судеб - своей и мира.

Я в этом жил и возвращенья жду, -
Хоть дни мои глотает жизнь иная.
Хоть всё равно я многих не найду,
Когда вернусь... И многих - не узнаю.

Пусть будет так... Устал я жить, стыдясь,
Не смог так жить... И вот - ушёл оттуда.
И не ушёл... Всё тех же судеб связь
Меня томит... И я другим - не буду.

Всё та же ярость, тот же стыд во мне,
Всё то же слово с губ сейчас сорвётся.
И можно жить... И быть в чужой стране
Самим собой... И это - отзовётся.

И там, и - здесь...
              Не лень, не просто грусть,
А вера в то, что всё не так уж страшно.
Что я - вернусь...
               Хоть если я вернусь,
Я буду стар. И будет всё неважно...

1974

   * * *

Ах ты жизнь моя - морок и месиво.
След кровавый - круги по воде.
Как мы жили! - Как прыгали весело -
Карасями на сковороде.

Из огня - в небеса ледовитые...
Нас прожгло. А иных - и сожгло.
Дураки, кто теперь нам завидует,
Что при нас посторонним тепло.

   В ТЯЖЕЛУЮ МИНУТУ

Наш выбор прост. И что метать икру?
Я в пустоте без родины умру.
Иль родина сюда придет ко мне,
Чтоб утопить меня в своём г.....

   КОЕ-КОМУ

Вы как в грунт меня вжимаете.
Не признали? Что вы знаете?
Это ярмарка какая-то -
Не поймёшь тут, что с чего.
Вы меня не понимаете?
Вы себя не понимаете!
Вообще - не понимаете...
Впрочем, вам не до того.