Однако «особую стать» таит не только русский, но любой народ на Земле. Вот немцы. В XIX веке французская писательница м-м де Сталь долго жила в Германии (завела себе любовника-немца), много контактировала с местным обществом. И писала в дневнике, что немцы кажутся прекрасным народом - умным, трудолюбивым, аккуратным, культурным, только вот беда - совершенно лишены военных талантов! Загадка, неправда ли?

Вспомните про мой народ, про евреев. Почти все в XIX веке считали, что они - люди даровитые, сверхживучие, самоуверенные, но воевать, обрабатывать землю, любить отечество («патриа») не могут, вести политико-государственные дела – тем паче. Такими уродились! И каким сюрпризом обернулись для мира, перебравшись в Израиль... Так что тютчевская загадочность – вполне в русле прочих национальных «статей» и загадок. Русские, действительно, видятся народом абсолютно непредсказуемым (впрочем, таково качество любой личности на свете – непредсказуемость!). Тем не менее, меня продолжает волновать их «загадка»: в чем конкретно выразилась и чем вызвана сия русская «особенная стать»?

Вот сегодняшний образчик непредсказуемой русской «странности». После социалистического переворота 1917 года русских как нацию лишили огромной доли накопленного культурного наследия, жутко истреблялась вера и церковь (только в 1922 году по инициативе «гуманиста» Ленина убиты 2691 священник, 1962 монаха и 3447 монахинь – в совокупности за один год больше восьми тысяч членов православного клира!). При нем, а потом при Сталине русский народ потерял самых культурных и трудолюбивых сыновей и дочерей, погибли лучшие люди в народе, не от рук врагов или земных стихий - от пуль и репрессий земляков... И вот нация, уже про злодеяния именно над ней всё зная («Архипелаг «Гулаг» напечатали в России тиражом в полтора миллиона экземпляров!), отдает треть голосов на любых свободных выборах наследникам и защитникам советского режима. (По данным ВЦИОМа, в 2002 году 4% российских граждан вспоминали имя «Сталин» с восхищением, еще 27 процентов «с уважением» и еще 7 процентов «с симпатией». Итого 38%. Самым выдающимся политиком России XX века назвали Сталина 19 процентов опрошенных, еще 17% отдали симпатии его коллеге Ленину).

Далее идет характеристика реальной жизни России. Упомянута «политическая дремучесть нашего непотопляемого народа» (стр. 229); с одобрением цитируется («несмотря на ее женское происхождение») Кондолиза Райс, назвавшая экономику России «мутантом с остатками средневековья». Автор упрекнул высокопоставленную американку в том, что, при всем уме и проницательности, дама делает характерную ошибку: «Все руссологи и специалисты по России не понимают одной вещи. Россия никогда не «проглотит» капитализм западного образца, в России никогда не будет ни демократии, ни рынка, опять же в западном понимании этого слова. И вот этого «никогда» американские спецы никогда не поймут» (стр. 118).

Положение в российском хозяйстве – по Арину. В 1999 г., когда писался его текст, РФ по размерам экономического продукта занимала шестнадцатое место в мире, отставая от США примерно в 25 раз, от Японии в 12 с хвостиком, от Германии в 6 с лишним раз, от Италии в 3,5 раза, от Бразилии в 2, 2 раза, от Мексики в 1, 3 раза и т. д. (см. таблицы и расчеты на стр. 348). Даже если Россия удвоит нынешний ВВП, т. е. выполнит амбициозную задачу, поставленную ей президентом Путиным, итоговый продукт составит менее пятой части от нынешнего уровня экономики США (стр. 141. Штаты, заметим в скобках, тоже не стоят на месте – развиваются темпами, не шибко уступающими российским... По абсолютным цифрам разрыв между Америкой и Россией всё нарастает, а не сокращается!)

В итоге Арин фиксирует «большую вероятность» американского прогноза, согласно которому «мощь России относительно других в регионе и соседних пространствах будет сокращаться, и у нее не хватит ресурсов навязывать свою волю. Советское экономическое наследство будет изматывать Россию. Кроме того, разрушенная физическая инфраструктура, пренебрежительное годами отношение к окружающей среде будут бить по населению. Все это происходит на фоне таких социальных издержек переходного периода, как алкоголизм, сердечные болезни, наркотики и ухудшающаяся система здравоохранения» (стр. 140).

Специфической особенностью видения, отличающей нашего автора от земляков-патриотов, следует назвать резко критический подход к дореволюционной России. Он не идеализирует, как принято у обычных патриотов, её прошлое до 1917 г.: «По совокупному объему промышленного производства Россия стояла тогда на пятом месте в мире после США, Германии, Великобритании и Франции. Но это пятое место не должно обольщать, поскольку отрыв от ведущих держав был весьма значительным.... В 1913 году на Россию приходилось 4.4% мирового промышленного производства, в то время как на США 35.8% , Германия – 14.3, Великобритания – 14.1, Франция – 7%.... Доходы России на душу населения по сравнению с европейскими соперниками уменьшались, а не увеличивались. За 50 лет между 1860 и 1910 гг. Россия по этому жизненно важному измерению индустриального прогресса не смогла обойти даже Испанию и Италию – наименее развитые державы того времени» (стр. 407). Автор приводит (согласно энциклопедии Брокгауза и Эфрона) показатели развития начального образования в России: они составляли седьмую часть от аналогичного показателя Штатов! Грамотных людей в России насчитывали 30% от общей численности населения против 90% в тогдашней Европе (стр. 409). Арин признает, что «Россия действительно быстро развивалась. Но за счет кого и за счет чего? Напомню, если кто забыл или не знает. В начале царствования Николая II иностранцы контролировали 20-30% капитала в России, в 1913 г. – 60-70%, к середине 1917 г. – 90-95... Хотя приводятся разные цифры, общая динамика очевидна: иностранцы прибирали в свои руки финансовую и промышленную сферу России. Российское правительство уже в то время село на иглу иностранных займов, особенно в 1906 и 1909 гг., - продолжает Арин, - и в результате на оплату процентов за 10 лет было выплачено 1,7 млрд рублей... Еще один результат: государственный долг России с 8.8 млрд. рублей в 1913 г. увеличился до 90 млрд в 1917. Другими словами, Россия увязла в долгу, как в шелках, перед Европой, а, с другой стороны, «пустив козла в огород», стала терять контроль над своей экономикой и внешней политикой» (стр. 273-274).

У людей, хоть несколько изучавших историю, возражения по тексту возникают сразу. Например, у Арина получается, что в результате Октябрьского переворота российская буржуазия почти ничего не потеряла! Подумаешь, 5-10 процентов от общероссийского капитала (да еще с огромным вычетом из этой суммы за счет потерь казны и уделов!)... Сомнительно, ох, – еще до проверки. И фантастический рост внешнего долга с 1913 по 1917 гг., отмеченный Ариным (почти в десять раз за пять лет!), объясняется, конечно, экстраординарными оборонными расходами (примерно такая же финансовая ситуация складывалась во всех воющих странах, во Франции и Англии, например). Но военные долги страны-победительницы платили не сами: возврат оформили в виде контрибуции, наложенной на побежденные народы. Арин искусственно драматизировал российскую долговую ситуацию: рубль образца 1917 года весил не столько, а в несколько раз меньше, чем рубль 1913 года (из-за инфляции военных лет), потому реальные выплаты по долгам оказывались много меньше номинальных цифр. (Аналогичная ситуация возникла и в СССР после Второй мировой войны – примерно 10 миллиардов долларов по ленд-лизу зарубежные кредиторы просто списали Кремлю, а внутренние долги правительство погашало из расчета от 10% до 33% от взятых в долг сумм – без процентов). Кроме того, сомнительно выглядит утверждение, что царское правительство, «сидевшее на долговой игле», теряло контроль над своей внешней и внутренней политикой. Значительная доля инвестиций в Россию принадлежала именно германским кредиторам (берлинский банк Мендельсона считался основным зарубежным контрагентом министра финансов Коковцева), что не помешало Николаю II объявить войну Германии... Кстати, война возникла вопреки желанию другого крупнейшего кредитора: Франция была не подготовлена к внезапно разразившемуся конфликту (почитайте описание настроений французского общества у дю Гара в «Семье Тибо»).

А вот и СССР – тоже в видении О. Арина

Временами чудится, что О. Арин – относительно молодой человек. Я-то как раз рос под аккомпанемент ритуальных заклинаний-сравнений СССР с Россией 1913 года и под таблицы непрерывно растущих год от года добыч угля, нефти, выплавок чугуна и стали. Признаю, что до отъезда из Союза (в 1980 г.) я сам верил, что мы действительно вторая экономическая держава в мире, как и в то, что «мировой каркас» вращается вокруг двух осей – США и СССР... Десятилетиями мой мозг пичкали расчетами и анализами «объективных» европо-американских ученых, предсказывавших, что скоро, совсем скоро догоним-перегоним США, а заодно и построим материально-техническую базу коммунизма!

Это – аксиома из учебников географии и избитая истина в устах наших государственных руководителей... Но как вычислять покупательную способность, если большинство выпускаемых советской промышленностью изделий (кроме оружия) не могут найти покупателя на мировом рынке из-за их низкого качества (разве - по демпинговым ценам ниже себестоимости)? Как подсчитывать валовой национальной продукт, отталкиваясь от цены товаров без определенной рыночной стоимости? Те же экономисты, что твердят о второй экономической державе мира, сообщают нам же, что объем советской внешней торговли в денежном выражении не выше аналогичной цифры для Бельгии, хотя у него худшая, чем у нее структура (СССР продает сырье, золото, оружие, а покупает продукты с высокой добавленной в процессе производства стоимостью). В СССР уровень моторизации, сообщают они, более низок, чем в Бразилии; меньше телефонов (в абсолютных цифрах!), чем в Испании; практически отсутствуют компьютеры и ксероксы для нужд населения, нет чековых книжек, кредитные карточки вообще неизвестны населению. Всевозможные научно-технические разработки не привели к прорыву ни в одной важной области техники (за исключением военных приложений)... Вторая экономическая держава в мире? Вероятно, хотят сказать, что СССР первейшая военно-политическая держава, что в его недрах таятся все минеральные богатства Земли, что он обладает гигантской территорией, огромным населением, значительным объемом «производства» - но все это отнюдь не превращает его во вторую экономическую державу планеты» («Русское прошлое и советское настоящее», Лондон, ОРI, стр. 270-274).

«Год шел 1955-й, друг детей товарищ Сталин умер совсем недавно, и еще очень немногие успели это осознать, тем более, что жизнь в стране продолжала катиться по рельсам, проложенным покойником хорошо и налаженно. На полках магазинов столичного города Саранска не было никаких продуктов, и каждое утро, задолго до рассвета, у дверей булочных собирались огромные очереди, дожидавшиеся открытия, чтобы с боем рвать друг у друга буханки кислого черного хлеба, самой съедобной составляющей которого были непропеченные комья скользкой картошки. Лица у людей были изможденные и озлобленные, глаза без блеска, кожа без румянца...

Пригляделись – мрачные мужики в ватниках и сапогах, матерясь, тащили из воды на берег громоздкие, поблескивающие на солнце хвостатые рулоны. «Эх-мать, - догадался шофер, - никак, лошади!» И помчался вниз, к речке. Я побежала за ним и с содроганием увидела у себя под ногами трупы шести лошадей с неправдоподобно вздутыми животами. Утром их выпустили из стойла в поле – в первый раз после холодной зимовки – и они рванули к речке, чтобы напиться. А, напившись, так отяжелели, что не в силах были обратно выбраться по причине голодного истощения.

* * *

Однако диктовалась она не глупым капризом генсеков, а коренилась «поистине в духе русских: сам в дерьме, но думай обо всем человечестве» (стр. 226). (Другой вариант: «Это только русских волнует, а как там у них, в... Эфиопии? Помочь не надо». Стр. 79). С одобрением Арин цитирует рекомендацию проф. Хатчисона американцам: «Не распылять ресурсы на периферийные интересы, чтоб не потерять ядро, как произошло в свое время с Британией и Германией» - и Арин добавляет от себя: «Особенно с Советским Союзом». С другой стороны, что делать, если увлечение мировыми проблемами лежит, так сказать, в фундаменте русской традиции! «Русский, воспитанный на идеях исторической закономерности и веры в «Р-ро-сси-ию», полагает, что, в конечном счете, история предопределила России великую миссию и поэтому... россияне... спасут весь мир своей духовностью или еще чем-то. И что в этой великой исторической миссии на стороне России даже законы физики» (стр. 257-258). Он резко издевается над сегодняшними амбициями, унаследованными от советского прошлого: «Как может страна дать пример «новых идей межцивилизационных отношений в постиндустриальном, информационном обществе», если она скатилась в доиндустриальную эпоху, Интернетом пользуется горстка людей (если считать относительно всего населения), а большая часть граждан не имеет даже компьютера. О каком углублении культурного сотрудничества с проживающими в других странах соотечественниками можно говорить, если государство не может профинансировать культуру в собственной стране, не говоря уже о том, что оно не может договориться с народами, проживающими на территории самой России, например, с чеченцами» (стр. 246). И напоминает землякам, что «стратегическое лидерство – дорогое удовольствие» (стр. 85), вон и в Америке раздаются призывы: «Не надо истощать себя грандиозными планами, а надо ко всем проблемам подходить реалистично... Давайте... не вести дело к тому, чтобы «безопасность стала самым дешевым смертельным врагом» (стр. 86).

Главный упрек автора, обращенный к эпохальным событиям России - перестройке, капитализму, демократизации - сводится к тому, что «великая держава превратилась в третьеразрядную страну» (стр. 145). Говоря его словами, «великой державы не получится и через десятилетия, а на «невеликую» русские не согласны!» (стр. 209). И потому следует удивительный (для меня, во всяком случае) вывод, которым книга кончается: «Надо вытащить Россию из стратегического капкана. При нынешней, капиталистической системе это невозможно. Но это возможно при социалистической системе. А возможна ли она, эта социалистическая система? Пока не знаю (курсив мой – М. Х.). Но знаю одно, что без продвижения России по социалистическому пути она не только не восстановит свое былое величие, но превратится в одну из 200 стран, прописанных в ООН. Устраивает ли это русский народ? Если да, тогда Бог в помощь. Меня не устраивает» (стр. 460).

Капитализм и либерализм как общественные системы зародились во второй половине XYIII века. Десятилетиями оставались по-любительски, поверхностно проработанными - теоретически и философски. К середине XIX века европейское сообщество ощущало их ограниченность и легковесность. Среди мыслителей, подвергших капитализм и либерализм научному переосмыслению и переоценке, лидирующая роль принадлежала Карлу Марксу. Он оказал гигантское, непрекращающееся до сих пор влияние не только на коллег- экономистов, но и на всех прочих гуманитариев Европы - историков, философов, социологов и пр.

К XX веку выяснилось, однако, что противоречия труда и капитала не носят непримиримого, как виделось Марксу, характера. Рабочий класс смог добиваться удовлетворения конкретных нужд, используя социальные методы, дозволенные действующим законодательством (забастовки, политические реформы, социальные нормативы и пр.). Европейский пролетариат в ходе длительного процесса утратил стремление к коренному, революционному преобразованию общества! Победило стремление реформировать капитализм, ввести его в «рамки» общественным контролем, глубже осмыслить и укротить корыстные и часто самоубийственных воли и намерения собственников. И новый классик Учения, Ленин, вынужден был лишить промышленных рабочих права считаться единственными творцами новой истории. По Ленину, интеллигенция (революционная!) должна «вкладывать» в сознание пролетариев «истинное», т. е. положенную рабочему классу по теории Маркса революционно-социалистическую идеологию.

Инициировав «пролетарскую революцию» в России, Ленин ожидал, что далее события двинутся по законам, открытым Учителем: освобожденные от буржуазных оков, производительные силы начнут стихийно – через рабочие коллективы - порождать социалистические производственные отношения. Вспоминает Троцкий: «В своих «Тезисах о мире», написанных в начале 1918 г., Ленин утверждает, что для полного триумфа социализма в России потребуется некоторое время, по меньшей мере, несколько месяцев». Эти слова даже теперь (1924 г.), - продолжал соратник вождя, - представляются совершенно нереальными... Возможно, это просто описка, проба пера, возможно, он имел в виду несколько лет или даже десятилетий... Увы, нет. Я совершенно ясно помню, что в тот начальный период в Смольном, на заседании Совета Народных комиссаров Ленин упорно настаивал, что мы должны установить социализм за полгода и стать сильнейшей державой».

Русская реальность, однако, отказалась подчиняться теоретическим выкладкам германского мыслителя! Заводы и фабрики, переданные рабочим коллективам («под рабочий контроль»), действовали худо. Устанавливать производственные и финансовые связи, кооперировать производство, внедрять новые технологии рабочие не умели. Сказалось чрезмерное упрощение Марксом в его теории стоимости. Все и вся сводилось мыслителем к количеству вложенного в «продукт-товар» рабочего времени, и в такой позиции рабочие, конечно, могли заменять владельца, менеджера, инженера... Но, увы, принцип единообразной оценки стоимости труда не работал в реальном пространстве жизни! И Ленин (с коллегами) вынужден был заменить желанный социализм на привычную практическую систему – государственный капитализм (т. е. на государственную, а не общественную собственность).

Например, до конца Второй мировой войны индустриальные страны практически не зависели от поставок сырья из колоний. Европейские импортеры занимались «колониальными товарами» (кофе, чай, какао, сахар, шелк, хлопок, пряности, меха, слоновая кость), добычей драгоценностей (золото, алмазы, жемчуг и пр.), а торговля обычным индустриальным сырьем велась преимущественно между промышленными странами Европы и Америки (издержки на транспортировку оказывались слишком большими, чтоб везти руду или иное сырье из колоний к месту переработок в Европе). После Второй

Как ни паралоксально прозвучит для моих нынешних читателей, но в реальной истории, а не в придуманной романтически-одуревшими головами империалистов владычество над Третьим миром мешало развитию промышленных стран Запада! Вот примеры. Самыми успешно развивавшимися странами в XIX-первой половине XX века считались США, Германия и Япония, т. е. страны, обладавшие самым минимумом колоний. (Полностью лишившись всех колоний после войны, Германия и Япония быстро превзошли свою былую экономическую мощь!). Развивавшаяся в XIX веке Бельгия после захвата Конго утратила передовые позиции в хозяйстве Европы. Нидерланды же, напротив, после потери Индонезии в XX веке экономически взлетели... Почему столь нелогичный процесс происходит в жизненной практике – вопрос иной, для которого нет места в этой и без того разросшейся статье, но хочу напомнить землякам: мы, в Израиле, тоже наблюдали подобное явление. Потеряв в 90-е гг., после соглашений в Осло, подавляющую часть дешевых рабочих рук, приходивших в Израиль с палестинских территорий, страна начала стремительно наращивать, а не терять темпы своего экономического развития!

Большевики провозгласили еще один, популярный доныне в России тезис - о закабалении супермонополиями зависимых от них правителей. На практике в XX веке скорее уж монополии зависели от властей (местное правительство может национализировать предприятие, в которое вложены иностранные капиталы, обложить его чрезмерным налогом, придираться с лицензиями, с патентами... Отношения властей и супермонополий взаимозависимы, и кто сильнее – вопрос, всегда решаемый конкретно. Вспомните национализацию нефтяных монополий в Иране, в Ираке, медной монополии в Чили и пр.).

Великий царский министр Витте искусно организовал поток в страну европейских инвестиций, что обеспечило быстрое развитие экономики России. Витте играл на противоречиях континентальных держав, выбивая – часто политическим шантажом – кредиты для России из потенциальных союзников... То, что видится Арину пороком, считалось в те времена огромным достижением имперской политики! Не все ли равно, например, наемному работнику, на кого трудиться – на западного владельца или на своего, домашнего, не все ли равно казне, с кого получать налоги – с западного владельца или «родного».. Был бы капитал, были бы рабочие места и новая продукция... Оказалось, однако, что психологически – не все равно! Запугивание иностранным влиянием, «компрадорской буржуазией», явилось любимым политическим оружием демагогов XX века. (Напомню, кстати, что в развитых странах Европы и Америки, напротив, важнейшей общественной задачей считается создание благоприятного климата для получения иностранных капиталовложений.)

... «Если страна не поднимется без иностранных инвестиций, то грош цена такой стране, - уверяет О. Арин.- Ей и не надо подниматься!» (стр. 236). Ой ли! Западная Европа поднялась, благодаря американским инвестициям (по плану Маршалла), – никого это не унижало. Разве что гордых советских политиков, заклинавших со стороны (сам помню!): «Ленин сказал: «На каждом их долларе ком грязи, на каждом их долларе – следы крови». Конечно, теоретически возродить экономику вполне можно без иностранных инвестиций, тут Арин прав. Так поступила некогда Великобритания – добывая нужный капитал через ограбление своего крестьянства («огораживание»)... Похожим способом через века пользовалась и Советская Россия. Во что ей выбор обошелся? Страна шла на мировой рынок за технологиями, выплачивая за них наличными деньгами! «В первоначальные годы советской власти, - с достоинством констатирует Арин, - российская экономика была слабее всех своих врагов, но умудрилась не превратиться, как тогда говорили, в объект эксплуатации «мирового капитала» (стр. 210). Красиво звучит! Только ведь это чистая демагогия, как многое другое... Эксплуатировали СССР западные капиталовладельцы с таким эффектом, что царям не снилось. В роли приказчиков-исполнителей, безжалостных и упорных, выступали для западных продавцов технологий и оборудования «социалистические» владыки России-СССР. Они вывезли на продажу накопленные веками церковные драгоценности, ограбили сбережения своих банков, частные активы граждан (яйца Фаберже, те самые, которые нынче выкупают в Россию, продавались за 2-3 процента от возможной цены! А картины Эрмитажа?). Главное, однако, что всю гражданскую экономику страны поставили на службу добывания валюты, дабы ею платить иностранным экспортерам... То, что до революции приобреталось в кредит, под умеренные проценты (к слову – суммы и долгов, и процентов как правило не вывозились на Запад, а на месте вкладывались снова в российские бизнесы), за все теперь платили мировому капиталу «наличкой». Большевики ограбили – тут термин пригоден! - собственное крестьянство, и насильно отобранный у него хлеб продавали на Запад. Сотни тысяч «кулаков и подкулачников», что оказались на спецпоселениях и в трудовых лагерях, валили лес – его тоже продавали на Запад... Индустриализацию СССР произвели не в кредит, как делали при Витте и Коковцеве, – а по английской методе: за счет ограбления своего народа! Арину сие кажется предпочтительным методом? Что ж, он - человек русский, ему, а не мне, еврею, судить, что для его народа считается лучшим...

* * *

Почему другие самодержавные правители Европы некогда отказались от соблазнительной и хорошо знакомой им возможности – держать экономику в своей власти и через нее управлять страной? Почему, например, даже в XX веке Германия отказалась от уже введенной во время войны системы всеобщего контроля правительства над хозяйством? И ввела подобный контроль, лишь приняв при Гитлере 4-хлетний план подготовки в новой мировой войне?

Госкапитализм эффективен в той сфере, для которой его придумали и используют - для чрезвычайного положения. Для военной экономики! Едва гражданская война кончилась, Ленин ввел НЭП, ибо военный коммунизм (госкапитализм) более чем дурно работал в условиях мира. Ни в каком мирном проекте госкапитализм не мог быть соперником частной экономики. Советское хозяйство потому-то в военном направлении развивалось при всех лидерах – при Сталине и Черненко, при Хрущеве и Андропове – ибо так ему положено природой самой системы. «Все для фронта, все для победы!». Арин признает: «В СССР затраты на международную деятельность фактически разорили страну... Многие эксперты утверждают, что на «войну» работало если не 2\3, то половина экономики... В результате крах по всем фронтам» (стр. 428). Несмотря на достижения советских умов, госкапитализм остался импотентом в мирное время (вот лишь один, частный пример. Впервые идея персонального компьютера явила себя миру в СССР и успела понравиться Хрущеву. Но после отставки вождя проект похоронили... Похожая история произошла и в Штатах. Там первый персональный компьютер тоже создали «в плановом порядке» - в крупной корпорации, авторов премировали и... положили модель в архив. Казалось бы, полная аналогия систем! Но! Продолжение истории таково: через малое время «писюшку» переизобрел «частным образом» любитель (с украинской фамилией - Возняк), открыл с деловым компаньоном малую фирму (в своём гараже!), и - мир вступил в информационную эру. А СССР, как всегда, остался с большим-большим носом!)

...Я не знаю, на что способна система истинного социализма, задуманного Марксом и Энгельсом. Возможно, она эффективна (я так не думаю – но это тема иной статьи). Арина, например, вдохновлен нынешними успехами Китая... Но ведь советские былые успехи никак не менее вдохновляли зарубежных современников, а чем завершились? Общим пуком! Что Арин может знать реально о китайской системе, если его информаторы отделены от этого народа цензурными ограничениями, либо стеной расовых, языковых, цивилизационных преград. В конце концов, Арин, наверно, не умнее Генриха Манна, уверявшего своих современников, что «Сталин ставит дух выше силы», или американского литератора, что писал: «В Советском Союзе я себя чувствовал, как в святыне морали», или британского биолога, который трепетно рассказывал землякам, что вождь СССР т. Сталин ходит по ночам на товарные склады, чтобы помогать грузчикам... У китайской системы выбор её пути впереди. И уж в любом случае истинная социалистическая система потребует для своего воплощения необходимое условие, то, что было сформулировано её классиками: отмирания государств! И наций. И семей... Попытка вырезать из связной и логически обоснованной конструкции классиков XIX века некие постулаты теории, те, что не по нраву нынешним практикам, и при этом надеяться на путный результат – комична (либо, как вышло в истории, трагична!).

* * *

Маркс едва ли не первым обратил внимание учёных на экономический аспект, на важнейшее влияние хозяйственных процессов на ход мировой истории. Тем не менее, в XX веке стало ясно, что историю формируют все-таки преимущественно не экономические, а, прежде всего, идеологические приоритеты народов. Массы нередко действуют вопреки очевидным материальным нуждам, подчиняя поступки ценностям и идеям, что были выработаны народами в ходе их исторического развития – религиозного, идеологического, цивилизационного.

И мировое влияние держав, к слову, тоже не зависит напрямую от хозяйственного потенциала. Это Арин сам отлично знает: «Например, в свое время Япония после реформ Мэйдзи провозгласила принцип: «сильная армия, богатая нация», - пишет он. - Однако после Второй мировой войны та же Япония... в любом случае не является ведущим актором мировой политики, хотя и пытается добиться этого статуса... В то же время и, может быть, благодаря этому, она умудрилась увеличить благосостояние своего народа до уровня самых богатых стран мира. Еще пример: Голландия и Швеция также не являются ведущими акторами мировой политики, а с благосостоянием у них тоже более чем нормально. Т. е. связь державной мощи и благосостояния народа не универсальна, хотя, повторяю, для России, возможно, неизбежна» (стр. 219). Но поскольку автор продолжает мечтать о России, которая «станет «центром притяжения» народов Европы, Азии и даже Америки, ей предлагается достичь, чтоб «они тянулись к нам не как к объекту грабежа наших природных и экономических ресурсов, а как к равноправному субъекту экономического взаимодействия. Может быть, только тогда Россия сможет построить мост между Востоком и Западом, Восточной Азией и Европой, о котором мечтают неисправимые оптимисты, верующие в будущее России» (стр. 256).

Что любопытно: политолог Арин, размышляя об экономике России, об экономическом притяжении стран, совершенно не принимает во внимание, как конкретно относятся к притязаниям России ее ближайшие соседи - украинцы, прибалты, жители Закавказья... Зачем думать о таких мелочах, зачем оценивать духовные предпочтения других, «малых» народов? С параноидальным упорством нащупывает наш автор будущий «центр силы», способный поддерживать Россию в неизбежном конфликте с первой сверхдержавой планеты - США. Может ли, скажем, антиамериканской опорой, «центром новой силы», стать для России объединенная Европа? – размышляет он. Но «сколько ни складывай макропоказатели европейских стран... у Европы... нет единого, как сказали бы немцы Weltanshfuung, т. е. мировидения, а, значит, Европа никакой не полюс и не центр... без тех самых Sehnsucht und Streben (устремлений) к мировому господству, что весьма ярко выражены у «болезненных» США» (стр. 212). (Вот видите, нет подобных стремлений у богатой Европы! А вот у отсталой России – отбавляй...)

Сильное впечатление произвел на меня следующий пример из книги Арина. Теоретики разработали в Москве великую идею «антизападного блока» (Россия-Китай-Индия). По сему случаю собрали круглый стол. Гость из Индии заявил: «Я внимательно выслушал выступавших и должен признаться, что они производят тяжелое впечатление. Мне кажется, что господствующим мотивом в них является своего рода шизофрения» (sic! – М. Х.). Индиец пояснил коллегам: у его страны нет стремления к «атрибутам мощи и власти. И бороться за создание такого блока – все равно, что хлопать крыльями в пустоте» (стр. 284). Все прочие народы, по-моему, воспринимают русскую идею мировой гегемонии, как приступ национальной «шизофрении» («на животе шелк, а в пузе щелк», говорит пословица), но это, оговорим, только в том случае, если они Россию не боятся. А вот если боятся, то - как угрозу именно своим, а вовсе не американским интересам...

Арин не безумец, как мог бы думать про него индиец, напротив, он, видимо, выражает глубинное желание собственного народа... И потому приходит к фантастическому выводу – будто реставрация социализма способна вернуть России мировую роль: «В социальном плане «место» государства отражает формационную суть общества... Оно определяется через категории «капитализм» и «социализм», борьба между которыми не только не закончилась, а, судя по всему, еще только начинается» (стр. 402). Но, хотя борьба «только началась», автор не в силах удержаться, чтоб не подмазать белилами прошлое Советского Союза. Видимо, думает, что в мире все и всё подзабыли, как подзабыли в самой России! «Защита общества посредством государства, - пишет он. - Такое возможно только при реальном социализме, когда государство и общество находятся в естественной гармонии, а на какой-то стадии они просто сливаются» (стр. 198). О, конечно, я сам помню реальный социализм! Его установили в СССР примерно в 1937 году, если не подводит память? Примерно тогда государство слилось с обществом? С 1944 г. по 1953-й шли гражданские войны на Украине и в Прибалтике - тоже, видимо, образчики слияния государства и общества? Потом... Да даже в самые спокойные для «государства-общества» годы Андропов создал особое, 5-е управление КГБ, чтобы гасить конфликты государства и общества!

Вдруг отгадка – здесь?

Арин приоткрывает заодно тайну успеха первого, ленинского большевизма. «Нет бессмысленных революций, - утверждает он. - Они есть скачок в развитии общества. Нация жертвует своей частью, чтоб сохранить целое, т. е. всю нацию, особенно тогда, когда в силу тех или иных причин они возглавлялись подонками или исторически обанкротившимися личностями. В таких случаях, как писал Локк, нация обязана «воззвать к небесам» (appeal to Heavens), т. е. совершить революцию» (стр. 272). Сокрушая традиционное русское государство, Ленин предложил нации альтернативу – в условиях возможного распада державы. Показал народу, что может не только спасти Россию от гибели, но заставить мир считаться с ней – по самой высокой мерке. Победа большевизма, возможно, спасла страну от судьбы, сходной с Австро-Венгерской или Османской (тоже были великие державы и тоже веками влияли на структуру мира, а что от них осталось – в отличие от России Ленина?) Я предполагаю, что России угрожала даже худшая судьба, судьба Китайской империи, великой державы Востока, которая в ходе революции распалась на регионы, управляемые диктаторами–милитаристами.