Савелий Дудаков; “Этюды любви и ненависти”.
Москва; Российский государственный гуманитарный университет; 2003.
OCR и вычитка: Давид Титиевский; сентябрь 2008; г. Хайфа.
В библиотеке Александра Белоусенко книга размещена по просьбе автора, Савелия Юрьевича Дудакова.
---------------------------------------------------------------------------------------------------------
Российский государственный
гуманитарный университет
Москва
2003
Художник Михаил Гуров
Дудаков С.Ю.
Этюды любви и ненависти: Очерки. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 2003. 542 с.
Новая книга очерков хорошо известного отечественному читателю автора в определенной степени является продолжением его предыдущей книги "Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России" (М., 2000) и посвящена все тем же "вечным вопросам" — любовь или ненависть? вместе или врозь?
Для широкого круга читателей.
Моей жене —
Инне Иосифовне Дудаковой
Содержание
Л.Н. Толстой, С.Я. Надсон и другие... И снова Толстой ... 7
И.С. Тургенев, М.М. Антокольский и другие................... 80
Заметки на тему.......................................................... 117
Дневник библиофила .................................................. 201
Святая земля глазами русских паломников.................... 338
Народные поверья....................................................... 375
О крещении................................................................ 402
Еще немного о Нилусах................................................ 420
Русские евреи на фронтах Первой мировой войны......... 438
Приложения
Необходимое предисловие к публикации....................... 490
С.С. Окрейц. Цадик Мендель из Любавич...................... 495
О Давиде Черняховском............................................... 512
Указатель имен............................................................ 523
Л.Н. Толстой, С.Я. Надсон и другие...
И снова Толстой
Надо думать, что такого поэта, как Надсон (1862-1887), для Льва Николаевича Толстого вообще не существовало. Воспитанный на других эстетических принципах, он на дух не переносил певцов "гражданской скорби", считая их эпигонами Некрасова. В целом невысоко оценивал он и поэзию своего соседа Афанасия Фета (1820-1892), хотя при жизни иногда делал ему комплименты. (Кстати, Волошин писал о Фете: "Говорят, что он в последние годы своей жизни с напряженным, болезненным вниманием прочитывал каждый вновь появлявшийся сборник стихов: ждал идущих на смену"1. Смены не было. Надсон ему не нравился.) Толстой недурно отзывался о Полонском (1820-1898), но, правда, тоже при жизни Якова Петровича. Если и хвалил современников, признавался он впоследствии, то лишь "в среде литераторов, из учтивости"2.
В 1901 г. Толстой расставил всех по местам: "На моей памяти, за 50 лет, совершилось это поразительное понижение вкуса и здравого смысла читающей публики. Проследить можно это понижение по всем отраслям литературы, но укажу только на некоторые, более заметные и мне знакомые примеры. В русской поэзии, например, после Пушкина, Лермонтова (Тютчев обычно забывается) поэтическая слава переходит сначала к весьма сомнительным поэтам Майкову, Полонскому, Фету, потом к совершенно лишенному поэтического дара Некрасову, потом к искусственному и прозаическому стихотворцу Алексею Толстому, потом к однообразному и слабому Надсону, потом к совершенно бездарному Апухтину..."3 Оборвем цитату, ибо далее в черновике во множественном числе названы Брюсовы и Бальмонты. С моей точки зрения, Толстой, пусть весьма субъективно, а подчас и совсем необъективно (что с ним нередко случалось в отношении братьев-писателей), выстроил историческую линию русской поэзии, где между признанными классиками расположился самый молодой по возрасту поэт. "Понижение уровня вкуса читателей" здесь ни при чем: жизнь шла вперед, и поэтические идеалы и пристрастия вполне сознательно менялись. Но иногда
7
Толстой противоречил сам себе: однажды, например, посетовал на недооцененность Тютчева, Фета, Сковороды.4
К евреям-поэтам Лев Николаевич относился иронически. Однажды Ясную Поляну посетил стихотворец и "талмудист" Самуил Захарович Баскин-Серединский, подаривший Толстому роскошный двухтомник своего друга Даниила Ратгауза. Л.Н. заметил по этому поводу, что "очень любит стихи и особенно <стихи> евреев. Но у него (Баскина-Серединского. — С. Д.) талант"5. Толстой, кажется, чтил Генриха Гейне... На бастионах Севастополя он переводил одну из его баллад. Да и в "Анне Карениной" Облонский читает четверостишие Гейне, а в "Круге для чтения" приводится цитата из Гейне, повторенная затем в "Путях жизни". В черновиках программного произведения "Что такое искусство" (1897-1898) Гейне поначалу числился в разряде "хорошего всемирного искусства", но потом Толстому это показалось "слишком", и фраза была вычеркнута6.
Мне кажется, что шумный успех Надсона прошел мимо Толстого. Из всего поэтического окружения Толстого только Плещеев, крестный отец Надсона в русской литературе, мог замолвить за него словечко. И вряд ли Толстой отозвался бы на творчество 24-летнего поэта строчкой своего дневника, если бы не случай. Впрочем, роль Надсона в русской поэзии тем не менее достаточно заметна. Не следует забывать, что только до 1917 г. вышло 28 изданий его стихов (тиражами поначалу по 6 тыс. экз., тиражи последних изданий доходили до 12 тыс. экз.), отдельные стихотворения были включены не только во все "Чтецы-декламаторы", но и в школьные хрестоматии. Например, для диктанта предлагалось знаменитое: «Не говорите мне: он умер. Он живет», где сложность пунктуации являлась камнем преткновения не для одного поколения гимназистов. (Каждый может проверить свою грамотность, я лично на самоэкзамене провалился.) В 1885 г. Академия наук присудила Надсону Пушкинскую премию. Пожалуй, наиболее сильное определение места поэта принадлежит П.Ф. Якубовичу-Мельшину: во-первых, Надсон после смерти Некрасова — "самый талантливый и популярный из русских поэтов", а во-вторых "со времени Лермонтова русская поэзия не знала такого красивого музыкального стиха... Он явился не только певцом своего поколения, но юности вообще, чистоты и свежести юного чувства, красоты девственных порываний к идеалу... "7
Напомним, что Петр Филиппович был не только поэт но и переводчик: он первым перевел "Цветы зла" Бодлера на русский язык. Знакомство с западной поэзией на рубеже веков кидает оценке Якубовича еще большую весомость". С немалым удив-
8
лением мы можем прочитать у великого русского писателя В.В. Набокова строки, перекликающиеся с приведенными выше: «Счастливее оказался Лермонтов... В его стихах разночинцы почуяли то, что позже стало называться "надсоновщиной". В этом смысле Лермонтов — первый надсон (с маленькой буквы. — С. Д.) русской литературы. Ритм, тон, бледный, слезами разбавленный стих гражданских мотивов до "Вы жертвою пали" включительно — все это пошло от таких лермонтовских строк, как: "Прощай, наш товарищ, недолго ты жил, певец с голубыми очами, лишь крест деревянный себе заслужил да вечную память меж нами". Очарование Лермонтова, даль его поэзии, райская ее живописность и прозрачный привкус неба во влажном стихе были, конечно, совершенно недоступны пониманию людей склада Чернышевского»8. Но в одном из писем из ссылки (из Астрахани) Чернышевский благодарит корреспондента за присылку сборника Надсона9, лире которого, вопреки мнению Владимира Владимировича, как и лире Лермонтова, был присущ "прозрачный привкус неба во влажном стихе", иначе трудно объяснить его успех у русских композиторов. Другой русский поэт в одной из статей 1910 г. выразился о нашем герое так: "Чтобы возбуждать сочувствие, надо говорить о себе суконным языком, как это делал Надсон"10. Вспоминается литературный анекдот об одесском назойливом нищем, славившемся тем, что ему никто не мог отказать. Однажды в трактире он подошел к столу, за которым сидел Багрицкий с друзьями, и стал канючить. Багрицкий встал в позу и прочел: "Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат, Кто б ты ни был, не падай душой!". Послушав немного, нищий удалился. Торжествующий Багрицкий произнес сакраментальную фразу: "Даже он не вынес Надсона!"
В советское время Надсона издавали и в малой и в большой сериях "Библиотеки поэта", всегда сопровождаемых сочувственной статьей. В литературе 80-х годов XIX в. его имя всегда соседствовало рядом с именем Всеволода Гаршина — дети одного поколения, оба безвременно сгоревшие.
Но если Лев Николаевич все же вчитался бы в стихи Надсона, то он, к своему удивлению, обнаружил бы строфы, под которыми не постеснялись бы подписаться сам Фет или (позже) Бальмонт. (Толстой понимал: "...у Фета уже есть такая смелость, впадающая в декадентство. Есть грешки, неясные вещи"11.) Например, дивное пьяняще музыкальное "В лунную ночь":
Серебристо-бледна и кристально ясна
Молчаливая ночь над широкой рекой.
9
И трепещет волна, и сверкает волна,
И несется и вьется туман над волной.
Чутко дремлют сады, наклонясь с берегов,
Ярко светит луна с беспредельных небес,
Воздух полн ароматом весенних цветов,
Мгла полна волшебством непонятных чудес.
Музыкальность стихов Надсона чувствовал такой композитор, как Сергей Рахманинов, написавший романс на его стихи:
...Я б умереть хотел душистою весною
В запущенном саду, в благоуханный день,
Чтоб купы темных лип дремали б надо мною
И колыхалась бы цветущая сирень...
Кстати, поэту было всего 17 лет, когда он написал эту "Мелодию". Один тонкий критик писал об этом романсе, что он напоминает небольшую вокальную поэму и что стихотворение Надсона близко знаменитому лермонтовскому "Выхожу один я на дорогу": "Природа, как вечно живой источник красоты, покоя и блаженства, противопоставлена в них человеческому горю, страданиям и смерти. Величавая торжественность тона этой поэтической исповеди передана Рахманиновым в широкой, плавно и неторопливо развертывающейся мелодии голоса, сопровождаемой непрерывно льющимися волнообразными фигурациями фортепиано"12. Этот же критик выделяет драматический романс "Пора", лейтмотив которого — призывно-фанфарная и грозно звучащая фраза: "Пора, явись, пророк!"13 Применительно к нашим сюжетам можно сказать, что романс обретает библейскую мощь. И не случайно приподнято-патетический тон романса и музыка напоминают знаменитый этюд dis-moll Скрябина.
А всего на слова Надсона написано более 50 романсов; он входит в первую десятку самых популярных поэтов, попавших на нотный стан: Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Фет, Некрасов Плещеев, Полонский, Ал. Толстой, Апухтин, Бальмонт, Блок. Некоторые его стихотворения переложены на музыку неоднократно, например: "Заря лениво догорала" — Ц. Кюи, Э. Направник, Н. Спендиаров, Терещенко и др.; "Мне снилось вечернее небо" — А. Аренский, В Золотарев, С. Ляпунов, П. Чесноков и др.; "Над свежей могилой" — Ф. Блуменфельд, В. Золотарев, С. Рахманинов. На тексты Надсона писали и другие композиторы — Ф Акименко, М. Анцев, К. Бах, А. Гедике, С. Василенко, Р. Глиэр, А. Гречанинов, Ф. Кенеман, Г. Конюс, В. Ребиков (большой цикл), А. Рубинштейн и др.14 На знаменитый реквием "Не го-
10
ворите мне: он умер" музыку написали не менее десяти композиторов!15
С. Венгеров писал, что сжатость и образность стиха позволили Надсону создать несколько лаконичных строф, вошедших в обиход речи, чего не каждый поэт удостоился, а мы с высоты нашего времени можем только подтвердить этот факт. Таковы, например, "Как мало прожито, как много пережито", "Пусть арфа сломана — аккорд еще рыдает", "Облетели цветы — догорели огни"16.
Презрительное отношение к Надсону и его поклонникам сложилось в 10-е годы XX в., когда русский модернизм сбросил с корабля современности не только Надсона. Особенно изощрялся Маяковский, но даже эта настойчивость не случайна — будущий футурист в молодости пережил увлечение Надсоном, говорил же: "Помню, как сейчас, в стихах у Надсона..."17 Позднее он сводил счеты с прошлым: "На сон не читайте Надсона..." (Клоп). А говоря о своей несомненной близости в смысле величины поэтического дара к Пушкину, мимоходом в "Юбилейном":
Чересчур страна моя поэтами нища.
Между нами — вот беда — позатесался Надсон,
Мы попросим, чтоб его куда-нибудь на "Ща"...
Антипод Маяковского Александр Блок также отрицательно относился к Надсону, впрочем, значительно сдержаннее. Весьма характерно в прилагаемом "Списке русских авторов" (25 декабря 1919 г.) сказано о Надсоне: "Есть поучительнейшие литературные недоразумения, вроде Надсона, нельзя не отдать ему хоть одной страницы"18. В другом месте Блок говорит об искренности поэта, которую читатель, безусловно, чувствует: «Потому, что "здесь человек сгорел", потому что это — исповедь души. Всякую правду, исповедь, будь она бедна, недолговечна, невсемирна, —правда Глеба Успенского, Надсона, Гаршина и еще меньших — мы примем с распростертыми объятиями, рано или поздно отдадим им все должное»19.
В.И. Нарбут иронически предлагал Осипу Мандельштаму издавать журнал под названием "Семен Яковлевич". Тот весьма благосклонно выслушивал его рассуждения об эволюции поэзии от Надсона: "от нуля до Гумилева и Мандельштама"20.
Прошли десятилетия — и лира Надсона неожиданно ожила в творчестве поэта, казалось бы, от него далекого. Я говорю о безусловном — с моей точки зрения — классике XX в. Николае
11
Алексеевиче Заболоцком (1903-1958). Мне уже приходилось писать об оригинальном взгляде Заболоцкого на творчество Бенедиктова и капитана Лебядкина. Но это, кажется, и понятно: автор "Столбцов" должен был удалиться от современников на расстояние, равное нескольким поколениям поэтов. Отсюда — его любовь к XVIII веку. Но Надсон?
Многие критики отмечали влияние некрасовской поэзии на Заболоцкого. И действительно, "поэзия мести и печали" была сродни поэту, но, конечно, во времена Заболоцкого речь могла вестись лишь о "печали". О какой "мести" можно было говорить? А вот "смягченная" некрасовская форма в стихах Надсона не случайно озарила некоторые лучшие стихи позднего Заболоцкого. Заболоцкий много думал о красоте — красоте человеческих лиц, о красоте душевной. Конечно, идеалом служила бы гармония, но:
Я не ищу гармонии в природе.
Разумной соразмерности начал
Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе
Я до сих пор, увы, не различал21.
Поиск гармонии обречен на неудачу. Несмотря на некий оптимизм стихотворения — это данность печатного советского времени, но и в подцензурной печати можно было много сказать. Ведь цена недосягаемой гармонии — человеческое страдание:
Когда огромный мир противоречий
Насытится бесплодною игрой, —
Как бы прообраз боли человечьей
Из бездны вод встает передо мной22.
Отсюда и такое внимательное отношение к красоте и безобразию человека.
Некрасивые девушки были одной из любимых тем Надсона, к которой он неоднократно возвращался. Первое стихотворение Дурнушка написано в 1883 г. в девятнадцать лет:
Бедный ребенок — она некрасива!
То-то и в школе и дома она
Так несмела, так всегда молчалива,
Так не по-детски тиха и грустна.
Зло над тобою судьба подшутила:
Острою мыслью и чуткой душой
Щедро дурнушку она наделила, —
Не наделила одним — красотой...
Ах, красота — это страшная сила!..23
12
Далее — несколько иная мысль — ребенок поначалу радуется жизни, но не знает своего весьма горестного будущего: из-за своей некрасивости девочка обречена на одиночество:
Дурнушка! Бедная, как много унижений,
Как много горьких слез судьба тебе сулит!
Дитя, смеешься ты... Грядущий ряд мучений
Пока твоей души беспечной не страшит.
…...……………………………………………
Семья, ее очаг и мир ее заветный
Не суждены тебе...24
Впрочем, в следующей "Дурнушке" поэт предсказывает девушке не столь мрачное будущее, хотя цена возможного благополучия — отказ от личного счастья — слабое утешение для героини:
Гляди же вперед светло и смело;
Верь, впереди не так темно,
Пусть некрасиво это тело,
Лишь сильно было бы оно;
Пусть гордо не пленит собою
Твой образ суетных очей,
Но только мысль живой струею
В головке билась бы твоей25.
Уже по первому стихотворению Заболоцкого ясно, что он "заимствовал" у Надсона для своей "Некрасивой девочки" саму идею. В последующих стихотворениях прослеживаются более серьезные "заимствования":
Ни тени зависти, ни умысла худого
Еще не знает это существо.
Ей все на свете так безмерно ново,
Так живо все, что для иных мертво!
И не хочу я думать, наблюдая,
Что будет день, когда она, рыдая,
Увидит с ужасом, что посреди подруг
Она всего лишь бедная дурнушка!
Мне верить хочется, что сердце не игрушка,
Сломить его едва ли можно вдруг!
И в конце — тот же "роковой вопрос":
И пусть черты ее нехороши
И нечем ей прельстить воображенье, —
13
Младенческая грация души
Уже скользит в любом ее движенье.
А если это так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?26
Второе стихотворение в своего рода стихотворной дилогии Заболоцкого называется "Старая актриса". В нем рассказано о судьбе девочки, оказавшейся в роскошном доме престарелой тетки-актрисы, — тема почти некрасовская:
В позолоченной комнате стиля ампир,
Где шнурками затянуты кресла,
Театральной Москвы позабытый кумир
И владычица наша воскресла.
…………...……………………………….
Здесь картины, портреты, альбомы, венки,
Здесь дыхание южных растений,
И они ее образ, годам вопреки,
Сохранят для иных поколений.
И не важно, не важно, что в дальнем углу,
В полутемном и низком подвале,
Бесприютная девочка спит на полу,
На тряпичном своем одеяле.
Здесь у тетки-актрисы из милости ей
Предоставлена нынче квартира...27
В этом стихотворении Заболоцкий объединяет два любимых сюжета Надсона — безрадостное, сиротское детство и несоответствие неприметной внешности внутреннему миру.
Наиболее полно мотив одинокого детства разработан Надсоном в стихотворении "Мать" (1886):
Тяжелое детство мне пало на долю:
Из прихоти взятый чужою семьей,
По темным углам я наплакался вволю,
Изведав всю тяжесть подачки людской28.
И — тема 1884 г. — дурнушка в доме богатых родственников:
Робко притаившись где-нибудь с игрушкой
Или в сад забившись с книжкою в руках,
Ты растешь неловкой, смуглою дурнушкой,
14
Дикой, словно зайчик, дома — как в гостях.
Дом ваш — целый замок: пышные покои,
По стенам портреты дедовских времен...
...................................................................
Дышат и растут в стенах оранжереи
Редкие цветы и пышные плоды.
Анфилады комнат устланы коврами,
Окна в пышных складках шелковых гардин.
В длинной галерее тянутся рядами
Пыльные полотна выцветших картин...29
В "Старой актрисе" есть еще одна тема, близкая обоим поэтам, — тема суетности, бренности бытия. В данном случае речь не о смерти (об этом ниже) — речь об увядании красоты. Смерть неизбежна, но на пути к ней — "беспощадное время", старящее тело и ... душу. Былую красоту можно лишь "законсервировать", как это удалось старой актрисе в ее мини-музее. Но и это преходяще.
У Заболоцкого сама ценность искусства ставится под сомнение через призму восприятия ребенка:
И когда ее старая тетка бранит
И считает и прячет монеты, —
О, с каким удивленьем ребенок глядит
На прекрасные эти портреты!
Разве девочка может понять до конца,
Почему, поражая нам чувства,
Поднимает над миром такие сердца
Неразумная сила искусства!30
Юношеская увлеченность Надсоном осталась у Заболоцкого навсегда. Отдавал ли он себе в этом отчет? Ведь скрывал же он свое увлечение Мандельштамом. Скрывал ли он от себя влюбленность в вечную юность безвременно ушедшего поэта? Трудно ответить на этот вопрос, но стихотворения Николая Алексеевича хранят следы заимствований, "скрытых цитат". Вот почти наугад взятые строфы:
В младенчестве я слышал много раз В детстве слышал я старую
Полузабытый прадедов рассказ... сказку о том...
Н. Заболоцкий С. Надсон
Или удивительная параллель стихотворений "Я не ищу гармонии в природе" и "Север" Заболоцкого со стихотворением
15
Надсона, которое стоит привести полностью:
Когда, спеша во мне сомненья победить —
Неутолимые и горькие сомненья —
Мне говорят о том, как много совершить
Уже успели поколенья;
Когда на память мне приводят ряд
Побед ума над тайнами природы
И вдалеке меня манят
Волшебным призраком блаженства и свободы, —
Их гордость кажется мне детской и смешной,
Их грезы кажутся мне бредом,
И не хочу кадить я робкой похвалой
Всем этим призрачным победам.
Да, гордый человек, ты мысли подчинил
Все, что вокруг тебе когда-то угрожало,
Ты недра крепких скал туннелями прорыл,
Ветрам открыл причину и начало,
Летал за облака, переплывал простор
Бушующих морей, взбирался на твердыни
Покрытых льдом гранитных гор,
Исследуя прошел песчаные пустыни,
Движения комет ты проследил умом,
Ты пролил свет в глубокой мгле —
И все-таки ты будешь на земле
Бессильным трепетным рабом!..31
Вообще философская лирика Заболоцкого много заимствовала у Надсона. Перечислим стихотворения, наиболее ему близкие: "Не знаю отчего, но на груди природы...", "На кладбище", "Гаснет жизнь, разрушается заживо тело", "Это было давно". Последнее примыкает к такому наброску Надсона:
Вот он, взгляни — безобразный, худой,
Платье в лохмотьях на нем,
Тихо бредет он пугливой стопой,
Робко глядит он кругом...
(1878)
И последнее, вполне кафкианское дополнение. Я приехал в Израиль в 1971 г., когда существовала газета "Наша страна", надо думать, не имевшая достаточно подготовленных в литературном отношении сотрудников. Однажды на ее страницах появилось стихотворение с предуведомлением, что поэт живет в Ленинграде и по понятным причинам не может покинуть СССР —
16
он "отказник". К своему восторгу я увидел знакомые надсоновские строфы: "Я рос тебе чужим, отверженный народ". Понятно, что через несколько дней редакция принесла читателям извинения: ведь репатриироваться с "литераторских мостков" Волкова кладбища невозможно. Насмешник и виновник небольшого скандала хорошо знал дело — фактура стиха свободно вписывалась в контекст начала 70-х, что не вызвало никакого подозрения редактора, а вдохновил озорника на сей фокус Владимир Владимирович Маяковский. Судите сами: один из персонажей "Клопа" говорит: «...он — писатель. Чего писал — не знаю, а знаю только знаменитый! "Вечорка" про него три раза писала: стихи, говорит, Апухтина за свои продал, а тот обиделся, опровержение написал. Дураки, говорит, вы, неверно всё, — это я у Надсона списал»32.
Попытавшись определить место Надсона в истории русской литературы, мы должны коснуться совершенно неожиданного вмешательства Льва Николаевича Толстого в посмертную судьбу поэта.
Эта печальная история началась в 1886 г., когда молодому поэту киевская газета "Заря" предложила вести обзор современной литературы. Надсон работал в "Заре" полгода: с мая по сентябрь, до того как резкое ухудшение здоровья не позволило ему продолжать трудиться. И надо же было тому случиться, что в одной из своих статей Надсон "прошелся" по творчеству некоего графа Алексиса Жасминова. За таким претенциозным псевдонимом скрывался известный нововременский фельетонист Виктор Петрович Буренин (1841-1926). Начав с либеральных изданий, он затем сотрудничал в "Колоколе" (анонимно), "Искре", "Зрителе" и других "передовых" изданиях и постепенно оказался в черносотенном лагере. Замечу, что литературный талант Буренина признавали многие достойные писатели: Лесков, Некрасов, Достоевский, Толстой и др. Но уже в 1876 г. И.А. Гончаров писал о Буренине как о беспринципном цинике, пренебрегающем приличиями в печати, а Лесков в частном письме — как о человеке, который "только и делает, что выискивает, чем бы человека обидеть, приписав ему что-нибудь пошлое и мало ему свойственное"33. Очень метко "припечатал" Буренина в эпиграмме Д.Д. Минаев:
По Невскому бежит собака,
За ней Буренин, тих и мил...
Городовой, смотри, однако,
Чтоб он ее не укусил34.
17
И вот за разбор творчества такого человека взялся Надсон. Дело в том, что граф Жасминов, искренне или неискренне восхищаясь Толстым и ни в грош не ставя других писателей, утверждал, что после шедевров "Льва нашей литературы" все прочие по сравнению с ним "козлы, бараны и поросята (!!)". Один из критиков заметил, что, посвятив несколько статей Толстому и отнюдь не разделяя его взглядов, Буренин "развязно" использовал его в полемике; в "Дневнике" Е.И. Раевской Толстому приписываются слова о Буренине: "Он дерется мной"35. В хвалебной статье о Чехове Буренин не преминул "посмеяться над мертвым Чеховым"36. Собственно, Надсон вступился за честь русской литературы, ибо к тому времени среди стада означенных выше "животных" числились и Гончаров (кстати, Надсон считал его виртуозом стиля, что говорит о вкусе поэта, но любовь, как увидим ниже, не была взаимной), и Лесков, и Салтыков-Щедрин, и Гаршин — все высокоценимые самим Толстым, которому, естественно, такие уничижающие братьев по перу сравнения вряд ли приходили в голову. Надсон заметил, что графу Жасминову стоит в первую очередь обратить внимание на собственное творчество, вполне порнографическое и трафаретное: «порнография самого низкого качества бьет в глаза с каждой страницы этих "реалистических повестей из действительной жизни". "Вздрагивающие бедра", "обнаженные плечи", "античные руки", "неприкрытая грудь", "падение" в начале рассказа, "падение" в середине и "падение" в конце... сцены в спальнях, будуарах, купальнях и иных местах, излюбленных порнографистами». При этом Надсон процитировал сетования Буренина по поводу отсутствия в современной литературе серьезных раздумий о правде и глубине37. Вероятнее всего, не критика задела Буренина. Надсон несколько раз указал графу Жасминову на ошибки (один из его очерков так и называется "Маленький урок по истории культуры г. Буренину") и на то, что он "изобретает велосипед". На жалобы Буренина, что рифмованный стих изжил себя и теперь можно писать лишь белым стихом, Надсон ответил блестящим переложением в рифмованных стихах бездарных виршей Буренина в балладе "Олаф и Эстрильда". Этого граф не вынес. Впрочем, он не вызвал поэта на дуэль, что было вполне в духе литературных нравов того (и более позднего) времени. Буренин предпочел клевету и, надо сказать, весьма в сем деле преуспел. Он поместил в "Новом времени" несколько злобных статей, в которых касался не только творчества Надсона, что, конечно, вполне допустимо, но и его личной жизни. И что совсем уж возмутительно, намекал на то, что болезнь поэта — сплошное притворство и средство
18
получения всевозможных пособий. Эти статьи графа Жасминова усугубили болезнь Надсона и ускорили его смерть.
Когда произошла трагедия, то кто-то из друзей поэта вспомнил, что Семен Яковлевич писал о нововременских писателях следующее: "На каждом шагу читатель натыкается на какое-нибудь возмущающее душу неприличие: тут под видом рецензии ловкий критик пишет донос на своего личного врага; там не менее ловкий беллетрист выводит в пасквильном виде рецензента, давшего о нем неблагоприятный отзыв". И далее: "Тайны псевдонимов раскрываются самым наглым образом, как сделал это, напр., г-н Буренин, глумясь над книгою O.K. Нотовича... Несколько лет тому назад некоторыми органами был поднят вопрос о литературном суде чести. Нельзя не пожалеть от всей души, что у поднявших этот вопрос не хватило энергии провести его в жизнь, добиться осуществления своего проекта..."38
И вот друзья Надсона решили судить Буренина судом чести. Они подготовились весьма серьезно. Спустя тридцать лет после смерти поэта Николай Петрович Жерве опубликовал небольшую статью "Надсоновский уголок", в которой рассказал об истории личных вещей поэта, попавших в музей Кадетского корпуса, где тот обучался. Среди реликвий есть несколько фотографий лиц, сыгравших определенную роль в жизни Надсона. В первую очередь — это Николай Петрович Вагнер (Кот-Мурлыка), "открывший" юное дарование и опубликовавший первое стихотворение поэта в мистическом журнале "Свет". (Напомню, что там же публиковался известный в свое время антисемитский роман "Темное дело", принадлежавший перу самого редактора — пути Господни неисповедимы!). Здесь же фотографии тех, кто поддержал поэта — П.А. Гайдебурова, А.Н. Плещеева (по словам самого Надсона, Плещеев был его литературным крестным отцом), критиков — Н.К. Михайловского, С.А. Венгерова, Ореста Миллера, К. К. Арсеньева и др. Но слова из песни не выкинешь — здесь же и портрет того, кто ускорил его смерть. Доктор Ф.Т. Штангеев, пользовавший Надсона в Ялте, свидетельствовал, что "безвременно умерший Надсон мог бы прожить дольше, если бы не эта клевета — настолько сильны были нравственные страдания!" (курсив мой. — С. Д.)39. Один из современников, сын поэта Плещеева, свидетель угасания Надсона, писал о возмутительной, недостойной травле, начатой Бурениным против смертельно больного поэта40.
Итак, друзья написали письмо, которое подписали многие люди, предложили подписать его и Льву Толстому. Мы знаем, что Толстой не одобрял коллективных писем и, получив нужную
19
информацию от лиц, ему знакомых, написал приватное письмо автору пасквилей:
1887 г. Февраля 1-25. Москва.
Виктор Петрович!
Недели две тому назад мне сообщили подписанный несколькими десятками имен известных литераторов протест против написанных вами статей о покойном Надсоне и просили меня подписать его. Я отказался подписать, во-первых, потому, что все это дело было мне совершенно неизвестно, а во-вторых, и главное, потому, что такой протест, напечатанный в газете, представляется мне средством отомстить, наказать, осудить вас, на что я, если бы и даже справедливы были все обвинения против вас, я не имею права. На вопрос о том, что признаю ли я то, что Буренин поступил дурно, я не мог ответить иначе, как признав то, что если справедливо то, что вы говорите, то Буренин поступил нехорошо; но из этого не следует то, чтобы я потом должен был постараться сделать больно Буренину; Буренин для меня такой же человек, как и Надсон, т. е. брат, которого я люблю и уважаю и которому я не только не желаю сделать больно потому, что он сделал больно другому, но желаю сделать хорошо, если это в моей власти... Вышло так, что третьего дня мне сообщили, что кружок писателей, не печатая протеста, заявил желание, чтобы я выразил свое мнение о том поступке, в котором обвиняют вас. Я счел себя не в праве отказаться и вот пишу вам. Пожалуйста, не осудите меня за мое это письмо, а постарайтесь прочесть его с тем же спокойным и уважительным чувством братской любви человека к человеку, с которым я пишу вам. Вас обвиняют в том, что в своих статьях, касаясь семейных и имущественных отношений Надсона, делали оскорбительные и самые жестокие намеки и что эти статьи действовали мучительно и губительно на болезненную, раздражительную чуткую натуру больного и были причиною ускорения смерти...
Если справедливо обвинение против вас, то вы знаете это лучше всех... если это случай только неосторожности обращения с оружием слова или легкомыслие, последствия которого не обдуманы, или дурное чувство нелюбви, злобы к человеку... Вы единственный судья, вы же и подсудимый и знаете один, к какому разряду поступков принадлежат ваши статьи против Надсона...
На вашем месте я бы с собой самым строгим образом разобрал бы это дело. И высказал бы публично то решение, к которому бы пришел — какое бы оно ни было...
Уважающий и любящий вас
Лев Толстой41.
20
Все письмо — пример реализации идей "непротивления злу". Письмо составлено таким образом, чтобы ни в коем случае не уязвить достоинства обвиняемого. Толстой уверен, что самосуд (т. е. суд Буренина над собой) принесет значительно больше пользы, чем гласное осуждение пасквилянта в печати. Более того, Буренину предлагался выход — самому вынести себе приговор в печати. Идеальное решение! "Непротивление злу" в данном случае оборачивалось своего рода фарсом: обращаться к совести автора глумливых и лживых статей было просто нелепо! Ясно, что Толстой ни Надсона, ни самого Буренина не читал, это и привело к конфузу. Письмо Толстому далось нелегко — он явно не хотел высказываться по данному делу, кстати, замешанному на антисемитизме. Письмо Лев Николаевич сочинял с черновиком и в беловом варианте смягчил все, что мог. Например, фразу "более 20 выдающихся литературных имен" заменил на "несколько десятков имен известных..." и т. д., изменил и концовку, которая имеет три варианта.
Буренин ответил незамедлительно (письмо отправлено 28 февраля 1887 г.). Все обвинения в некорректности филиппик против Надсона он отмел, объясняя, что они были лишь реакцией на статьи Надсона в киевской газете "Заря": "Вам предлагали вашим авторитетным именем подкрепить обвинение неизвестного вам человека в том, что он ускорил смерть другого. Неужели... можно подписаться под таким тяжким обвинением, выслушав только обвинителей и не выслушав обвиняемого. <...> Обвинители говорят еще больше и решительней: ваши статьи ускорили смерть больного. Позволю себе спросить: кто, кроме Господа Бога, может это определить?"42 На это последовал краткий ответ Толстого:
В.П. Буренину
1887 г. марта 4. Москва.
Благодарю вас за ваше, разъяснившее мне многое, письмо и за укоры, которые вы мне делаете. Они совершенно справедливы.
Лев Толстой43.
Вся эта история оставляет грустное чувство: Лев Николаевич извиняется перед ничтожеством — оказывается, Буренин прав, а он, Толстой, нет. Это понятно, но что делать с "20 выдающимися именами"? Например, со знакомцем Толстого лейб-медиком Львом Бернардовичем Бертенсоном, который тоже пользовал Надсона и лечил самого Толстого и которому писатель на 100%
21
доверял? Неужели все 20 послали извинительные письма по адресу: «Петербург. Редакция "Нового времени". Виктору Петровичу Буренину»? Никто из подписавшихся этого не сделал, ибо они прочитали то, что написали оба участника трагедии: убийца и убитый. Возможно, среди них был и молодой Антон Чехов; в одном из писем Н.А. Лейкину он писал о погибшем поэте: "Да, Надсона, пожалуй, раздули, но так и следовало: во-первых, он, не в обиду будь сказано Л.И. (Лиодору Ивановичу Пальмину. —С. Д.), был лучшим современным поэтом и, во-вторых, он был оклеветан (курсив мой. — С. Д.). Протестовать же клевете можно только преувеличенными похвалами"44. В другом письме, брату, Антон Павлович подчеркнул, что общественное мнение оскорблено убийством Надсона45. Вот один из пассажей Буренина, вызвавший негодование Чехова: «Начнешь разбирать, почему автор или книги полюбились, и только руками приходится разводить. Один полюбился потому, что телом и духом хил, как пришибленный воробей, и внушает жалость именно своей физической и нравственной искалеченностью, хилостью или беспомощностью... Третий полюбился потому, что написал поэму "Чижик, чижик, где ты был" и не мог перенести рецензии на поэму: вздохнул три раза, да взял и умер, завещая своим обожателям "из романтических старушек" вечное мщение автору рецензии и вечное оплакивание "трагической" кончины автора "Чижика"»46. Это было опубликовано уже после писем Толстого!
Достаточно прочитать первые строки Буренина о месте публикации очерков Надсона: "В одной жидовской газетке...", чтобы опечалиться и возмутиться. Употребление или неупотребление слова "жид" в официальной прессе не может являться предметом обсуждений: начиная со времен Екатерины II во всех государственных актах слово "раб" было заменено на слово "верноподданный", а слово "жид" на слово "еврей". Но законы империи, какими бы жестокими они ни были и как бы ни отставали от требований времени, в ней никогда не исполнялись. Полемика по поводу употребления слова "жид" неоднократно вспыхивала. Вспомним Н. Костомарова. А вот одно маленькое эссе по этому поводу: «Помню, как я однажды целую ночь спорил с одним из талантливейших писателей-евреев, моим случайным и радостным гостем (В.Е. Жаботинский? — С. Д.). И я убеждал его, что он, редкий мастер слова, должен писать, а он упорно твердил, что, всей своей душой художника любя русский язык, он не может писать на нем, на том языке, где существует слово "жид". Конечно, логика была за мною, но за ним стояла какая-то темная правда (она не всегда бывает светлою), и я чувствовал, что постепенно мои го-
22
рячие убеждения начинают звучать фальшью и дешевым пустозвонством. Так я не убедил его, прощаясь, не решился поцеловать: сколько неожиданных смыслов могло оказаться в этом простом обыденном знаке расположения и дружбы?»47.
Но возвратимся к Надсону и его сотрудничеству в киевской газете. Справка дает следующее: "Заря". Политическая и литературная газета, издавалась в Киеве с 1 ноября 1880 по 26 ноября 1886 г. ежедневно. Издатель-редактор П.А. Андреевский, с 1885 г. — Л.А. Куперник. «Либерально-буржуазный орган, проповедовавший расплывчатую идею "свободного и разумного прогресса". Основное место в "З." занимала местная жизнь (городское благоустройство, народное образование, театр, музыка, суд и пр.). Ратовала за расширение земельного кредита, видя в нем главное спасение крестьянства от нищеты»48.
Сделаем скидку на время издания и предположим, что если бы эта газета существовала далее, то она вполне могла бы стать кадетским органом. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона считает "Зарю" одной из лучших провинциальных газет России. Что же касается Павла Аркадьевича Андреевского (1849-1890), то его отец был председателем Казенной палаты, а мать из старинного рода Герсевановых — ясно, что здесь еврейским духом и не пахнет. Но правда и то, что в начале 1882 г. Андреевский негласно уступил издательские права М.И. Кулишеру. Конфликт между ними привел к закрытию газеты, официально мотивированному "антиправительственным ее направлением"49. Напомню, что брат Андреевского Сергей Аркадьевич, известный юрист, отказался выступать в окружном суде обвинителем по делу Веры Засулич. Что же касается Льва Абрамовича Куперника (1845-1905), известного юриста, он успел к этому времени принять "святое крещение". Михаил Игнатьевич Кулишер (1847-1919), по-видимому, тоже крестился, хотя всю жизнь много сил отдавал "еврейскому делу". Он был редактором "Русского еврея", создателем "Еврейской старины", основателем Еврейского этнографического общества и т. д. Ничего специфически "жидовского" в киевской "Заре" не было. Буренин делал грязные намеки на личную жизнь Надсона, в первую очередь, на его еврейское происхождение. В одной статье он умудрился подвергнуть уничтожающей критике Семена Надсона, Семена Фруга и Минского: "У евреев вследствие космополитического склада их чувства не достает его реальной поэтической сосредоточенности: оно расплывается в блестящую и цветистую по внешности, но тем не менее по сущности холодную и фальшивую риторику. Отсутствие эстетического вкуса, понимания эстетической пропор-
23
циональности — это также один из еврейских характеристических недостатков"50.
Письмо И.А. Гончарова от 13-15 сентября 1886 г. царственному поэту К. Р. (великому князю Константину Романову) содержит следующее нравоучение: "Есть еще у нас (да и везде — кажется — во всех литературах) целая фаланга стихотворцев, борзых, юрких, самоуверенных, иногда прекрасно владеющих выработанным, красивым стихом и пишущих обо всем, о чем угодно, что потребуется, что им закажут. Это — разные Вейнберги, Фруги, Надсоны, Минские, Мережковские и прочие..." (Представляю себе, как удивился Дмитрий Сергеевич Мережковский, дворянин, отец которого занимал видный пост в дворцовом ведомстве, внук героя войны 1812 г., пращуром которого был один из представителей малороссийской старшины — Федор Мережка, обнаружив себя в списке поэтов, подобранных по принципу "неблагозвучных" фамилий.) И далее: "Оттого эти поэты пишут стихи обо всем, но пишут равнодушно, хотя часто и с блеском, следовательно неискренно. Вон один из них написал даже какую-то поэму о Христе, о Голгофе, о страданиях Спасителя. Вышло мрачно, картинно, эффектно, но бездушно, неискренно. Как бы они блестяще ни писали, никогда не удастся им даже подойти близко и подделаться к таким искренним, задушевным поэтам, как, например, Полонский, Майков, Фет или из новых русских поэтов — граф Кутузов"51. По сути Гончаров повторил то, о чем не раз более развязно писал его младший современник Буренин, в том числе и о "невинном" Мережковском:
В те дни, когда поэтов триста
В отчизне народились вдруг;
Когда в журналах голосисто
Стонали Надсон, Минский, Фруг...
.........................................................
Когда в стихах жаргон жидовский
Стал заглушать родной язык, —
В те дни и ты возник,
Питомец Феба, Мережковский,
И принялся ссыпать стихи
В лабаз лирической трухи.
(В.П. Буренин "Г. Мережковскому")
Однако вернемся еще раз к Надсону. Умирал он тяжело — это подтверждают не только врачебные свидетельства, но и воспоминания современников. Не мог держать в руках даже скрипку — не было сил, наигрывал лежа грустные мелодии на маленькой
24
дудочке (не на флейте, а именно на дудочке, она была легче). Музыку Семен Яковлевич обожал (его отец был музыкантом), играл на многих инструментах, но больше всего любил скрипку. Что же касается "паразитизма" поэта, то он с лихвой компенсировал те небольшие суммы, которые ему выдавали на лечение, передав права собственности на свои произведения Литературному фонду. От продажи его книг был создан фонд, который к началу первой мировой войны составил 200 тыс. рублей!52
Закономерен вопрос, а что оставил его недоброжелатель Буренин? Дожил (1846-1926) до революции и пресмыкался перед большевиками. И ведь не расстреляли, как, скажем, М.О. Меньшикова... Младший современник записал: «Буренина я видел только один раз. Было это в Петербурге, в начале двадцатых годов. Аким Львович Волынский числился тогда председателем Союза писателей, а принимал посетителей в Доме искусств, где жил.
Однажды явился к нему старик, оборванный, трясущийся, в башмаках, обвязанных веревками, очевидно, просить о пайке — Буренин. Теперь, вероятно, мало кто помнит, что в течение долгих лет Волынский был постоянной мишенью буренинских насмешек и что по части выдумывания особенно язвительных, издевательских эпитетов и сравнений у Буренина в русской литературе едва ли нашлись бы соперники (Зин. Гиппиус — "Антона Крайнего" — он упорно называл Антониной Посредственной).
Волынский открыл двери и, взглянув на посетителя, молча, наклонив голову, пропустил его перед собой. Говорили они долго. Отнесся Волынский к своему экс-врагу исключительно сердечно и сделал все, что в его силах. Буренин вышел от него в слезах и, бормоча что-то невнятное, долго, долго сжимал его руку в обеих своих»53. Из этой цитаты следует, что Буренин позволял себе антисемитские выпады и по адресу блестящего литератора Акима Волынского (Хаима Лейбовича Флексера); такие же выпады после Октябрьского переворота позволял себе другой сотрудник "Нового времени" — В.В. Розанов. К чести Акима Львовича Волынского и Михаила Осиповича Гершензона надо сказать, что они проявили к своим экс-врагам максимум великодушия согласно высшим принципам толстовства.
Вспоминал ли о своем еврействе сам Надсон? Не мог не вспоминать, а забыл бы, так напоминали бы. Его дедушка был кантонистом, насильно крещенным в казарме. "История моего рода... для меня — область, очень мало известная. Подозреваю, что мой
25
прадед или прапрадед был еврей", — писал он впоследствии в автобиографии для "Истории новейшей русской литературы" С. Венгерова54. Его отец — надворный советник — скончался через год после рождения сына. Некоторое время бедствующая семья жила в Киеве, ей помогали жившие здесь брат отца и бабушка. Чем промышлял дядя и продолжались ли в дальнейшем связи с родственниками отца — неизвестно. В юношеском дневнике Надсона есть запись о родственниках по матери — Мамонтовых, вовсе не желающих воспитывать чужого ребенка, но не выкидывать же его на улицу... Его частые недомогания (начальная форма туберкулеза) их раздражали: "Опять начинается жидовская комедия".
Конечно, Надсон христианин. Его идеал Христос — Бог страждущих. На евангельские сюжеты им написаны юношеская поэма "Иуда" (Христос молился... Пот кровавый с чела поникшего бежал...", 1879), "Христос!.. Где ты, Христос, сияющий лучами, Бессмертной истины, свободы и любви?"(1880), совсем полудетская поэма "Христианка" (1878) из истории Древнего Рима. Но есть у него стихи и на темы Ветхого Завета, например "Вавилон" (1883):
Брошены торжище, стадо и пашня,
Заняты руки работой иной:
Камень на камень — и стройная башня
Гордо и мощно встает над землей...55
Некоторые критики полагают, что скорбь многих стихов Надсона — следствие его неарийского происхождения56. Так, знаменитое "Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат" (1880) якобы обращено к еврейскому народу, переживающему тяжелые времена погромов:
Пусть неправда и зло полновластно царят
Над омытой слезами землей,
Пусть разбит и поруган святой идеал
И струится невинная кровь —
Верь, настанет пора — и погибнет Ваал,
И вернется на землю любовь!
И, безусловно, чисто еврейский мотив звучит в стихотворении "Я рос тебе чужим, отверженный народ..." (1885). Найденное в бумагах поэта после его кончины, оно было впервые опубликовано в сборнике "Помощь евреям, пострадавшим от неурожая"57:
26
Я рос тебе чужим, отверженный народ,
И не тебе я пел в минуты вдохновенья.
Твоих преданий мир, твоих печалей гнет
Мне чужд, как и твои ученья.
И если б ты, как встарь, был счастлив и силен,
И если б не был ты унижен целым светом, —
Иным стремлением согрет и увлечен,
Я б не пришел к тебе с приветом.
Но в наши дни, когда под бременем скорбей
Ты гнешь чело свое и тщетно ждешь спасенья,
В те дни, когда одно название "еврей"
В устах толпы звучит как символ отверженья,
Когда твои враги, как стая жадных псов,
На части рвут тебя, ругаясь над тобою, —
Дай скромно стать и мне в ряды твоих бойцов,
Народ, обиженный судьбою!58
Обратим внимание на строфы «В те дни, когда одно название "еврей" / В устах толпы звучит как символ отверженья». Описывая в поэме "Возмездие" Россию 80-х годов XIX в., Блок прибег к своего рода парафразе этих строк Надсона: «И однозвучны в ней слова: "свобода" и "еврей"»59.
Итак, последним, кто напомнил Надсону о его еврейском происхождении, был Буренин. Однако будем к нему объективны: русские литераторы редко испытывали друг к другу симпатию. Владимир Набоков через 50 лет после смерти Надсона писал: «...Щедрин, дравшийся тележной оглоблей, издевавшийся над болезнью Достоевского, или Антонович, называвший его же "прибитой и издыхающей тварью", мало отличались от Буренина, травившего беднягу Надсона...»60.
В истории с извинительным письмом Толстого Буренину есть некая недоговоренность. Не хотел великий писатель, чтобы суд чести состоялся. И это не случайно...
Иногда Толстой отвечал своим корреспондентам по интересующему нас вопросу. Когда некий учитель Исаак Островский, родом из Звенигородки Киевской губернии, в письме от 6 апреля 1908 г. сообщил, что его семилетний ученик, читая "Азбуку" Толстого, обратил внимание на наличие в ней слова "жид", то в Ясной Поляне по этому поводу состоялся разговор. Толстой утверждал, что во время выхода "Азбуки" в свет слово это не считалось оскорбительным и было употреблено им как пример существительного с окончанием на ъ (ер). Его поддержала Софья
27
Андреевна, сказав, что опера Галеви называется "Жидовка" и что Гоголь называл евреев жидами, так как малороссы не знают слова "еврей"61. Ответ Островскому по поручению Толстого был написан в таком же духе.
Однако неугомонные евреи продолжали настаивать. Так, некий М.Г. Рабкин вновь обратил внимание на употребление Толстым в "Войне и мире" слова "жид": "...хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всевозможные соблазны, наполняли лагерь". (От себя заметим, что словом "жид" писатель не пренебрегал и в других произведениях.) 2 января 1910 г. Рабкину в местечко Горваль Рачицкого уезда Минской губернии Толстой направил письмо следующего содержания: "Слово жид, Juif, Jude, Jew не имеет по существу никакого иного значения, как определение национальности, как француз и т. п. Если же слово это, к сожалению, получило в последнее время оскорбительное значение, то мною ни в коем случае не могло быть употребляемо в этом значении"62. Похоже, великий писатель лукавил: именно в оскорбительном смысле употреблено слово "жид" в "Азбуке" вкупе с порочащей евреев поговоркой "Жид крещеный, конь леченый, недруг примиренный" и не как пример окончания на ъ, а как пример произношения Ы вместо И ("Жили деды... стали жить внуки...")63. Письму Рабкина в яснополянском кругу тоже предшествовал любопытный разговор. Толстой посетовал на евреев, не понимающих, что слово "жид" в его время не было ругательным и до сих вор бытует и в других славянских языках. Д.П. Маковицкий сослался на малороссиян, а присутствовавший при сем издатель "Русского обозрения" Г.К. Градовский (1842-1915) вспомнил рассказ Тургенева "Жид". Дочь Толстого Александра Львовна, вероятно, помня его содержание, уточнила, что у Тургенева слово употреблено в презрительном смысле. Толстой с этим категорически не согласился, сказав, что название рассказа вполне нейтральное64.
Самое же удивительное следующее. В первых четырех томах полного (90-томного) собрания сочинений Л.Н. Толстого есть "Словарь трудных для понимания слов" — вещь совершенно необходимая, ибо Толстой часто использовал не только вышедшие из употребления слова, но и массу заимствований из французского, немецкого и даже татарского языков. Затем, вероятно из цензурных соображений, редколлегии издания пришлось отказаться от "Словаря". Но в "Словаре" к третьему и четвертому томам можно прочесть: "Жид — вышедшее из употребления в русском языке около 1860-1870 гг. название еврея, до сих пор сохранив-
28
шееся у всех славянских народов (польское — zyd, чешское — zid, сербское — жйд, украинское — жид)"65. Объяснение, надо сказать, не вполне вразумительно — особенно в отношении 60-70-х годов XIX в. Вспомним отказ от употребления слова "жид" во времена Екатерины в официальных документах и жалобы Пушкина на цензуру, запрещающую его употреблять. Сама же дефиниция составителями "Словаря" заимствована из "Еврейской энциклопедии", выходившей в 1908-1912 гг. Толстому, как и корреспонденту Рабкину, стоило заглянуть в "Толковый словарь живаго великорусского языка" Владимира Даля, где без ложного стыда все поставлено на место: "Жид, жидовин, жидюк, жидюга... жидова ...или жидовщина ...жидовье ср. собир. скупой, скряга, корыстный скупой". И далее примеры из "живого" языка, ясно различающего разницу между оскорбительным и нейтральным словом: "Еврей, не видал ли ты жида? Дразнят жидов. На всякого мирянина по семи жидовинов. Живи, что брат, а торгуйся, как жид. Жид крещеный, недруг примиренный, да волк кормленый. Родом дворянин, а делами жидовин. Мужик сделан, что овин, а сбойлив, что жидовин. Проводила мужа за овин да и прощай, жидовин! Не прикасайтесь, черти, к дворянам, а жиды к самарянам!" На этом куст не кончается: "Жидомор ...жидоморна... жидовская душа или корыстный купец. Жидовать, жидомордничатъ, жидоморить, жить и поступать жидомором, скряжничать; добывать копейку, вымогая, не доплачивая... Жидюкать, -ся, ругать его жидом. Жидовство или жидовщина, жидовский закон, быт. Жидовствовать, быть этого закона..."66 Столь явно нелицеприятное толкование опять возвращает нас к Толстому, точнее, к одной из последних бесед на интересующую нас тему, записанных доктором Маковицким. В Ясную Поляну в октябре 1910 г. приехала известная исследовательница сектантства Елизавета Владимировна Молостова (урожденная Бер, 1875-1936). По просьбе Льва Николаевича она перечислила названия ряда сект: хлысты, скопцы, субботники, жидовствующие — георы на Кавказе, именуемые в печати "иудействующими". Толстой удивился: «Почему "иудействующие" вместо "жидовствующие"? В прежнее время "жид" указывало на национальность, а теперь стало ругательством»67. Конечно, Е.В. Молостова могла напомнить Толстому о законе Николая I, который предписывал называть субботников "жидовствующими", дабы отвратить от них народ; вряд ли она не знала, что уже в 20-е годы XIX в. слову "жид" придавали уничижительный смысл. Прежде чем продолжить рассказ о сектах, в частности субботниках, позволю себе короткое отступление.
29
Не все толстовцы имели "маленький недостаток". Один из самых преданных Толстому людей, будущий автор первой биографии писателя, его любимец Поша — Павел Иванович Бирюков (1860-1931), за участие в судьбе духоборов был выслан в 1897 г. (год переписи населения) в Курляндию, в городок Бауск. Здесь, по его подсчетам, проживало 6 тыс. душ, из коих 5 тыс. — евреи, остальные — латыши, литовцы, поляки, русские, немцы — одним словом, Вавилон. (Еврейская энциклопедия дает иные цифры на 1897 г.: всего 6544 жителей, из них евреев 2745). Для наблюдательного Бирюкова Бауск был неиссякаемым источником размышлений, в том числе о бессмысленной русификации края, о запрещении латышских изданий, вызывавшем ропот латышей, которые променяли "культурных" немцев на русских "варваров", и т. д. Но доминантный человеческий материал — еврей, почти вся торговля и ремесла находились в их руках. "...Мне, — писал Бирюков, — пришлось впервые столкнуться с этим особым, во многом несчастным, но способным, оригинальным и в общем симпатичным народом. Продолжительный многовековой экономический и политический гнет выработал в них особого рода робость, хитрость, а постоянная борьба с нуждою развила необыкновенную работоспособность, оборотливость и довольство малым, и все это растворенное в полной незлобливости и доброжелательстве (курсив мой. — С. Д.), если только в вас они увидят малейшую искру желания признать их право на существование. Я говорю именно о местном рабочем и промышленном еврейском населении".
Бирюков увидел такую нищету, которой не мог вообразить. Вот лишь один из приведенных им примеров: два многочисленных еврейских семейства — жестянщика и портного — жили в одной комнате, несчастные спали по очереди: другая семья в это время работала! Потрясенный толстовец делает любопытный вывод: "Я подумал: не в этом ли трудолюбии и довольстве малым лежит опасность равноправия евреев? И все это население — с минимумом потребностей, с необыкновенной производительностью — грамотно и по-своему культурно (курсив мой. — С. Д.).
Возможно, испытанное потрясение побудило Бирюкова познакомиться ближе с проблемами еврейства: из рук читающих евреев он получил журнал "Восход" за несколько лет, из которого и усвоил азы древней еврейской философии — Гилеля, Маймонида, т. е. мистического и рационалистического течения в иудаизме. "Я не берусь здесь решать еврейского вопроса. Он очень сложен, но я благодарен судьбе, давшей мне возможность более сознательно относиться к этим людям", — констатировал он в итоге68.
30
Итак, Толстой интересовался сектантством. После прочтения нескольких статей Ю.П. Ювачева, опубликованных в "Историческом вестнике" с января 1904 по январь 1906 г., между ним и доктором Маковицким состоялся следующий диалог:
«Л.Н.: Ювачев описывает "субботников". Русские люди переняли еврейскую веру: Старый закон и Талмуд, обряды (на голову надевают рухопитель*), раввины, у них есть обрезание. Есть у вас, за границей, жидовствующие?
Я: Нет.69
— Удивительное это явление — искание правды — у русского народа. Метание в ту и другую сторону.
— Но Талмуда, кажется, у них нет.
— Есть и Талмуд. Сами не в состоянии самостоятельно...», —
к сожалению, далее пропуск70. Что имел в виду Толстой, предположить трудно.
В один из периодов своего религиозного "возрождения" Толстой ощутил потребность в изучении древнееврейского языка. Ему было важно знать, есть ли в Ветхом завете пророчества о Христе. Один из критиков обратил внимание на то, что за помощью Толстой обратился не к русским профессорам, прекрасно знавшим этот язык, а к раввину.
Впервые раввин Минор упомянут Толстым в письме Софье Андреевне от 5 октября 1882 г.: "...утром было интересное: приходил ко мне раввин Евр[ейский], очень умный человек". О том же в письме В.И. Алексееву от 7 ноября: "Все это время пристально занимался Еврейским языком и выучил его почти, читаю уже и понимаю. Учит меня Раввин здешний — Минор, очень хороший и умный человек. Я очень много узнал благодаря этим занятиям"71.
Минор истолковывал эти так называемые пророчества, следуя еврейской традиции, отнюдь не апостольской, не христианской — воспринятой всеми церквами мира. Толстого интересовало толкование Талмуда, в частности современных "раввинистических, воинственно-антихристианских школ", затемнявших истинный смысл пророчеств о Мессии. Минор сообщал немецкому биографу писателя архимандриту Иоанну: "Толстой схватывал необыкновенно быстро. Но он читал только то, что ему было нужно. То же, что его не интересовало, он проходил мимо. Мы начали первыми словами Библии и дошли с такого рода пропусками до Исайи. Здесь обучение прекратилось. Предсказание о Мессии, в известных местах этого пророка, было для
____________________
* Повязки, которые во время молитвы иудеи надевают на лоб.
31
него достаточно"72. Минор несколько сгустил краски. Обратный перевод Евангелия с греческого на иврит подвигнул многих теологов совсем иначе взглянуть на проблему пророчеств. Сам Толстой высоко ценил наследие еврейских пророков73.
И еще о Миноре — в данном случае о сыне*. Толстой писал В.В. Стасову в начале января 1884 г.:
"Вы балуете людей своей добротой, а меня больше всех. Опять с просьбой. Дело для меня сердечное. Письмо это передаст вам Лазарь Соломонович Минор, замечательный молодой ученый, обративший на себя внимание в Европе; он сын моего друга, еврейского раввина Московского. Насилу, насилу он добился, несмотря на свое еврейское происхождение (курсив мой. Точнее было бы сказать — из-за своего еврейского происхождения. — С. Д.), того, чтобы прочесть пробную лекцию на приват-доцента. Лекция имела (также и прежняя диссертация его) огромный успех, и, казалось бы, все решено, но наш попечитель — один из глупейших людей мира — нашел нужным послать на утверждение Министра (И.Д. Делянова. — С. Д.). Как бы не повлекло отказа. Молодой человек в отчаянии. Голубчик, нельзя ли с вашими связями и с вашей прямотой и умением помочь ему в том, чтоб не было отказа? Если я вам очень надоел, простите, но сделайте. Мне очень больно бы было отказ..."74
Минор с трудом, но получил право на чтение лекций. Вероятно, ранее с аналогичной просьбой — помочь Л. С. Минору — Толстой обращался к И.С. Тургеневу (письмо до сих пор не найдено), что явствует из ответа Тургенева (декабрь 1882 г.): "Я не мог принять г-на, который привез мне Ваше письмо, но сегодня же пишу ему, что жду его к себе в понедельник, и Вы можете быть уверены, что я для него сделаю все, что сделать в состоянии"75.
Известно, что по вечерам Толстой любил читать вслух Ветхий завет. Однажды он читал Книгу Иова. Слушавшим она показалась скучной и многословной, о чем учитель детей Толстого И.М. Ивакин решился сказать. Толстой объяснил: это протест человека безупречного против Бога, насылающего на него "беды одну хуже другой <...> Он ропщет на Бога, но при этом стремится к добру". И далее очень важное для философии Толстого резюме: "...знамение совершившегося переворота в нравственном мире еврейского народа, того завершенного Христом переворота,
_________________
* См. о нем в примеч. 71.
32
благодаря которому добро стало заключать награду уже в себе самом", т. е. книга имеет значение историческое. О Ветхом завете Л.Н. заметил вообще, что там много "красот эпических, чувствуется cruditй*, например в эпизоде о Ревекке"76.
Евреи так или иначе в окружении Толстого появлялись, в том числе много искателей веры, но были и те, с кем писателя свели обстоятельства. В 1901 г., находясь в Крыму, он тяжело заболел. Запись в дневнике Софьи Андреевны от 15 декабря: "Был доктор, который его тут лечит, Альтшуллер, приятный даровитый еврей, совсем не похожий на евреев, и Лев Николаевич ему верит и слушается его и даже любит". В этой фразе удивляет умиление по поводу несоответствия доктора штампованному представлению о еврее и послушания и любви к нему Л.Н. И это написала дочь врача с неподходящей фамилией Берс... Впрочем, будем справедливы: она не раз помогала евреям.
В 1901 г. в Москву приехала поступать на курсы акушерок при университете знакомая Софьи Андреевны девушка-еврейка. Предъявив документы в полиции, она получила категорический приказ в 24 часа покинуть первопрестольную. В отчаянье девушка бросилась к Толстой, та вызвалась помочь и поехала к обер-полицмейстеру Д.Ф. Трепову. Он принял жену великого писателя в высшей степени любезно, но, услышав просьбу, изменил тон — дескать, закон есть закон и он ничего не может поделать. "Ну, так знайте же, — сказала графиня, — она будет у меня жить... Посмотрим, как вы ее будете выселять из моего дома". Конечно, полиция и не думала вламываться в графские покои. Дело не в том, что Трепов струсил, как писал Тенеромо (Исаак Борисович Файнерман, 1863-1925), а в том, что он был не дурак: устраивать скандал в доме писателя с мировым именем означало опозорить себя, монарха и свою страну...
Несколько слов об Исааке Наумовиче Альтшуллере (1870-1943), ялтинском враче, лечившем и Толстого, и А.П. Чехова и оставившем воспоминания о своих с ними встречах. Зять Толстого М.С. Сухотин писал о врачах Ялты (и в первую очередь об Альтшуллере), что они безропотно, в любую погоду, по первому зову приезжали к Л.Н. и лечили безо всякого вознаграждения, "кладя всю энергию на то, чтобы хоть на короткое время отвоевать" его у смерти. С Альтшуллером Толстой был особенно близок. Интересны наблюдения доктора за писателем в опасные для его жизни моменты. На вопрос М.С. Сухотина, боится ли Л.Н. смерти, Альтшуллер ответил, что поначалу (после припадка
______________
* Непристойность (фр.).
33
грудной жабы) боялся и жалел жизнь; когда же "началось воспаление легких, и смерти перестал бояться, и жизнь перестал жалеть", когда "убедился, что не умирает, стал снова жалеть жизнь, но смерти, кажется, не боится"77.
Многочисленное окружение великого писателя оставило о нем немало воспоминаний. Их условно можно поделить на две категории: мемуаристы-"сублиматоры" Толстого и люди естественной профанации. К последним относится Софья Андреевна78.
К сублимации причислены писания Тенеромо (Файнермана). Как сказано в комментариях к 63-му тому Полного собрания сочинений Л.Н. Толстого, к воспоминаниям Тенеромо следует относиться с осторожностью (с. 413), ибо он зачастую приписывает писателю свои взгляды. К сожалению, источник этого предостережения не сам Лев Николаевич, а юдофоб Душан Петрович Маковицкий, который сделал к нему такую приписку: «Лев Николаевич добавил еще: "Все вранье". Этого я Стукману не написал»79.
Толстой переписывался с Элеонорой Романовной Стамо, помещицей Бессарабской губернии, женой председателя Хотинской земской управы — "ненавистницей евреев". Она присылала Толстому книги, в частности изданную в 1899 г. в Мюнхене книгу Х.С. Чемберлена "Die Grьndlagen des 19-ten Jahrhunderts" ("основные черты 19-го века"), которую Толстой считал превосходной. Антинаучность расистских теорий Чемберлена была доказана еще в конце XIX в., что, впрочем, не смутило Гитлера, взявшего их на вооружение. Толстому особенно импонировало утверждение Чемберлена, что "Христос не был по расе евреем", якобы "совершенно справедливое и неопровержимо им доказанное..."80. Это написано Толстым в 1907 г., когда он был окружен довольно многочисленной группой евреев.
В письме той же Стампо ("черной даме", как называли ее в доме писателя) Лев Николаевич на прямо поставленный вопрос об отношении к еврейству ответил так: "Чем более они нам кажутся неприятны, тем большее усилие должны мы делать для того, чтобы не только победить это недоброжелательство, но и вызвать в душе своей любовь к ним". На вопрос Стампо о достоверности его слов, приведенных в книге Файнермана о евреях, Толстой ответил весьма уклончиво. Вообще сам тон этого письма оставляет неприятный осадок — великий писатель "стесняется" любить евреев: "Хотя вы и очень ядовито подсмеялись надо мной о моем в 80 лет старании любить евреев, я остаюсь при моем мнении о том, что надо всеми силами воздерживаться от
34
всякого недоброжелательства к людям, а в особенности от недоброжелательства сословного, народного, от к[оторых] так много зол"81. Позже он, по словам Маковицкого, "с усмевом" (с улыбкой — по-словацки) рассказывал об ответе Стампо: "Ведь вы мой учитель, вам восемьдесят лет, и я буду стараться". По свидетельству Маковицкого, Толстой собирался ответить Стампо приблизительно так: "...ненависть к евреям как к народу — нехорошее чувство... это народная гордость (национальное высокомерие). Как можно исключать целый народ и приписывать всем его членам известные дурные, исключительные свойства?"82
Похоже, письма Толстого "черной даме" несколько отличались от того, что он говорил своим яснополянским слушателям в приватных беседах.
Видимо, вдохновившись перепиской и встречей с писателем, неутомимая Э.Р. Стампо издала брошюрку "Лев Николаевич Толстой и евреи", в которой среди прочего процитировала следующее признание писателя: "Когда я говорю с человеком, я себя хорошо чувствую; когда я узнаю, что он Еврей, я хуже чувствую себя, но стараюсь побороть это"83. Насколько достоверны эти слова, сказать наверняка невозможно...
Душан Петрович Маковицкий, "чьи взгляды и чья личная жизнь могли бы служить завидным примером", был заурядным антисемитом. "Если бы не этот недостаток, то Душан был бы святой", — говорил о нем Лев Николаевич84. Таким образом, Толстой в своем окружении имел не скрывавшего своих взглядов юдофоба, которого считал почти святым. Он, конечно, журил Душана за откровенное "жидоморие". Так, после убийства черносотенцами в июле 1906 г. одного из лидеров кадетской партии в Государственной думе, М.Я. Герценштейна, он сказал: "Это хороший урок для всех, кто на словах осуждает евреев. Душану Петровичу надо всеми силами воздерживаться. Убийца Плеве, убийца Герценштейна — одинаково жалки"85.
В программном сочинении Л. Толстого "В чем моя вера" есть следующие строки: «Я недавно с еврейским раввином читал V главу Матфея. Почти при всяком изречении раввин говорил: "Это есть в Библии, это есть в Талмуде" и указывал мне в Библии и в Талмуде весьма близкие изречения к изречениям Нагорной проповеди. Но когда мы дошли до стиха о непротивлении злому, он не сказал: и это есть в Талмуде, а только спросил меня с усмешкой: "И христиане исполняют это? Подставляют другую щеку?" Мне нечего было ответить, тем более что я знал, что в это
35
самое время христиане не только не подставляли щеки, но били евреев по подставленной щеке. Но мне интересно было знать, есть ли что-нибудь подобное в Библии или в Талмуде, и я спросил его об этом. Он сказал: "Нет, этого нет, но вы скажите, исполняют ли христиане этот закон?" Вопросом этим он говорил мне, что присутствие такого правила в христианском законе, которое не только никем не исполняется, но которое сами христиане признают неисполнимым, есть признание неразумности и ненужности этого правила. И я не мог ничего отвечать ему...»86
Отрывок этот требует комментария. Ученый раввин — это, понятно, Соломон Минор; слова о битье евреев относятся к концу 1882 г., когда по югу России прокатилась волна погромов и правительство Александра III стало прибегать к юридической удавке, всецело противоречащей духу Нагорной проповеди. Это одна сторона медали, а другая — это то, что слова Толстого о положении евреев полностью входят в книжку Тенеромо, который, следовательно, никаких своих мыслей в данном случае Толстому не приписал.
Теперь о сути сказанного: ни в Библии, ни в Талмуде якобы, по утверждению "ученого раввина", нет ничего подобного непротивлению злу. "Вожди слепые" — скажу я евангельским языком о раввине и человеке, который это написал. Не будь они "слепыми", они знали бы, что в Библии и Мидрашах есть "что-нибудь подобное" искомому и даже нечто большее.
1. Пророк Исайя говорил о себе: "Господь Бог открыл мне ухо (т. е. внушил мне. — С. Д.), и я не противился, не обратился назад. Я подставил спину мою бьющим и щеки мои вырывающим волосы; лица моего я не закрывал от поношения и оплевывания. Но Господь Бог помогает мне; поэтому я не стыжусь, поэтому я сделал лицо свое, как кремень, и знаю, что не буду посрамлен" (Ис. 50, 5-8). Я цитирую этот библейский текст в переводе Г.Л. Бендера, автора "Иудейской этики" и "Евангельского Иисуса и его Учения". Перевод несколько отличается от синодального, но смысл тот же. (Как известно, Библия и Евангелие снабжены симфонией, т. е. перечнем параллельных, созвучных по смыслу текстов. Глава 5 Евангелия от Матфея снабжена множеством ссылок на Ветхий завет, кроме стиха 39, где все ссылки отнесены к Новому завету: "А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую".
2. "Господь благ для надеющихся на Него, для души, ищущей Его. Он благ для того, кто терпеливо (или молча) ожидает спасения от Господа. Он благ для человека, который переносит
36
страдания с юности своей. Такой пребывает одиноко и безмолвно, ибо он сам возложил на себя бремя. Такой положит уста свои в прах, думая: быть может, есть еще надежда. Он подставит щеку свою бьющему его и насытится поношением" (курсив мой. — С. Д.) (Плач. 3, 25-31). В Книге Плач Иеремии в синодальном тексте, так же, как в цитате из Книги Исайи, вместо щеки — ланиты, а кроме того, есть отсылка к главе 5 Евангелия от Матфея. Ограничимся этими двумя примерами. Всего же их, как из Библии, так из Талмуда, Гирш Бендер приводит девять — к ним я отсылаю читателя87. Со своей стороны отмечу, что воздаяние добром врагу есть железный закон иудаизма. В Исходе сказано: "Если найдешь вола врага твоего, или осла его заблудившегося, приведи его к нему. Если увидишь осла врага твоего упавшим под ношею своею, то не оставляй его; развьючь вместе с ним" (Исх. 23, 4-6). Талмуд усугубляет это толкование: если одновременно надо развьючить осла врага (что тяжелее) и навьючить осла друга (что легче), ты обязан оказать в первую очередь услугу своему врагу (Баба Мециа, 32; то же — Тосефта, гл. 2).
Открыв Книгу Притчей Соломоновых, мы обнаружим "христианский и только христианский закон": "Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой его водою" (Притч. 25, 21). Но Талмуд и это усугубляет: "Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой водою, даже в том случае, если он хотел убить тебя и пришел в твой дом голодным и чувствующим жажду, накорми и напои его" (курсив мой. — С. Д.) (Мидраш Мишлэ. Гл. 25). Это ли не торжество толстовского учения!
В свете приведенного мало вероятно, что "ученый раввин" не знал этих фактов, это — невозможно, ясно, что для Толстого — "забывчивость" его учителя лишь литературный прием, подчеркивающий основную идею его Credo. Вспоминая "Великих Учителей Жизни", прибегнем опять же к цитате: "Оставьте их: они — слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму" (Мф. 15, 14).
Слепота и глухота могут привести к некоторым неприятностям в обыденной жизни. Случай, рассказанный Бирюковым, весьма символичен: "Сютаев запряг лошадку в телегу, чтобы проводить Л.Н-ча до Бакунина. Кнута для понукания лошади Сютаев не употреблял. Они поехали и разговаривали, и так были увлечены мечтами о наступлении Царства Божия на земле, что не заметили, как лошадь завезла их в овраг, телега опрокинулась, и они оба вывалились"88.
37
Не секрет, что евреев всегда уязвляло равнодушие известных русских писателей к творимому по отношению к ним беззаконию властей. Большинство писателей безмолвствовали — для них еврейского вопроса не существовало, некоторые, когда случались те или иные "инциденты", даже злобствовали. В 1929 г. эта больная тема стала предметом полемики между Г.М. Барацем и несколькими русскими писателями-эмигрантами, развернувшейся на страницах парижского журнала "Рассвет". Ее итоги долгие годы спустя Барац суммировал в брошюре "Толстой и евреи"89.
Толстой, по мнению Бараца, всегда видел разницу между "эллином и иудеем" и не распространял на последних те высокие нравственные принципы, которые проповедовал. В подтверждение этой мысли он сослался на отзыв Толстого на книгу известного историка и публициста, позднее главы Еврейской историко-археографической комиссии И.В. Таланта (1866-1939) "Черта еврейской оседлости". Талант не раз бывал у Толстого в Ясной Поляне, посылая ему книгу, он просил высказать свое отношение к этой самой "черте". В отзыве Толстого, как считал Барац, не нашлось места осуждению средневекового гетто, созданного во времена Екатерины II. Барац неправ: Толстой в данном случае осудил средневековые законы не только по отношению к евреям. Вот его ответ И.В. Таланту:
1910 г. Сентября 9. Кочеты
Илья Владимирович,
Я прочел вашу брошюру и нахожу, что несправедливость и неразумение установления черты оседлости выяснено в брошюре с полной убедительностью для людей, доступных доводам здравого смысла.
Мое же отношение к тому распоряжению правительства, по которому людям воспрещается пользоваться естественными правами всякого живого существа и жить на поверхности земного шара там, где ему удобно или желательно, не может быть иное, как отрицательное, так как я всегда считал и считаю допущение всякого насилия человека над человеком источником всех бедствий, переживаемых человечеством. Насилие же в ограничении места жительства не могу не считать, кроме того, в высшей степени нелепым и не достигающим своей цели, как вы показываете это в своей брошюре90.
Как видим, слово "еврей" в ответе Толстого отсутствует, и это не случайно. Из записи в дневнике Маковицкого от 8 сентября 1910 г. следует, что "вечером Л.Н. дал Александре Львовне прочесть вслух его ответ" еврею по поводу присланной им книжки "Черта оседлости". Я в то время был в комнате Льва Николаеви-
38
ча, кончая свою работу, но нарочно остался дослушать. Когда прочли, Лев Николаевич обратился ко мне: "Неужели вы сторонник черты оседлости?" — "Хотя не сторонник, но признаю право за людьми не впускать в свою среду евреев"91. Примечательно, что в "Яснополянских записках" Маковицкого, изданных в 1979 г., последние слова Душана Петровича отсутствуют, вероятно, по цензурным (!) соображениям, зато подробнее сказано о причинах, побудивших Толстого внятно ответить Таланту: «Л.Н. написал ответ о "черте" под впечатлением брошюры Бирюкова о его ссылке в Бауск, где, между прочим, описывает две еврейские семьи портных, живущих в одной квартире; одна семья спит днем, другая — ночью. Эта брошюра тронула Л.Н. и всех других, читавших ее»92. Кроме доктора, разумеется. А вот две записи из дневника Толстого, соответственно 9 и 11 сентября: "...Душан милый уехал. Что за милый, удивительный по добродетели человек. Учиться у него надо. Я не могу без умиления о нем думать"; "Душан удивителен своей ненавистью к Евреям вместе с признанием основ любви..." (вторую — весьма загадочную — часть фразы можно толковать как угодно)93.
Публикация письма Толстого по поводу черты оседлости вызвала ругательное письмо некоего казака, которое обсуждалось в кругу семьи и друзей 11 октября 1910 г. Разговор начал писатель Иван Федорович Наживин (1876-1940), поведав о стариках-евреях (рабочих), об огромной еврейской семье в черте оседлости, где она представляет собой некое единство. "Л.Н., — читаем далее у Маковицкого, — заметил, что у евреев большой ум и чувство религиозности. — Я на это сказал ... что религиозности как раз не нахожу у евреев", в том числе у раввинов, которые ему пишут, равно как и у простых евреев. Толстой спросил Наживина, работают ли евреи на земле, хотя наверняка знал законы империи, запрещавшие им жить в деревне94. На этом разговор на щекотливую тему закончился. Вряд ли собеседники не знали о еврейских сельскохозяйственных поселениях. Не допуская евреев к земле, правительство приобщало их к таким "паразитическим" промыслам, как винокурение. Но не все винокуры, "спаивавшие русский народ", были евреями. Например, Л.Н. Толстой на паях со своим соседом А.Н. Бибиковым, владельцем имения Телятки, построил в 1863 г. небольшой винокуренный завод, просуществовавший полтора года95. Грех молодости — не иначе. В оправдание великого писателя можно допустить, что данное предприятие, вероятнее всего, было задумано Фетом. А Фет, как известно...
Однако вернемся к окружению писателя. Чего только в жизни не бывает. Добрый знакомый, корреспондент и ученик
39
Толстого И.Ф. Наживин женился на некрещеной еврейке Анне Ефимовне Зусман (вероятно, брак был гражданским). Врача Наживину-Зусман как не работающую по специальности, несмотря на то что у нее был грудной ребенок, выслали из Москвы. Полиция на все доводы отвечала: "Это нас не касается". (Спустя четыре года маленькая Мариам умерла.) Толстой отозвался об Анне Ефимовне с симпатией: "...религиозная, умная, кроткая женщина. Прекрасная мать. И ему (Наживину. — С. Д.) из-за нее нельзя жить везде в России"96. Сам Иван Федорович писал в мемуарах: "Семья у меня была редкая, исключительно удачная семья, но страшный удар, смерть Мируши, точно расколол по всем направлениям эту дорогую вазу"97.
В апреле 1907 г. Маковицкий записал: "Разговор зашел о евреях.
Л.Н.: У них задор потому, что не имеют тех прав, как другие. Это привлекает и русских на их сторону. Я против ограничения в школах, против черты оседлости. Весь народ, живущий на земле, имеет право жить там, где хочет. Почему нам можно жить в Ясной Поляне, а другим надо в Мамадыше? Я за уничтожение всех исключительных законов, касающихся евреев. Безобразие эти законы!"
Далее в разговор вступила свояченица Л.Н., жена брата Софьи Андреевны Александра Александровна Берс, урожденная Крамер.
"А.А.: Они (евреи) полезны.
Л.Н.: Полезны ли, этого я не знаю, а ограничивать права людей нельзя. Лучший из евреев, которых я знал, был Лондон*. Есть три разряда евреев: первый — Лондон, евреи, не отступающие от своей религии и верующие, берущие из Талмуда нравственное учение. Второй разряд — атеисты — евреи, которые отстали от еврейства, не пристали к христианству, sans foi ni loi**. Варшавер — самый неприятный тип, но он всегда за евреев. Третий — космополиты, для которых все люди равны, как Беркенгейм". Сын Толстого резюмировал, что таких — космополитов — среди евреев нет. Толстой подумал и назвал жену Наживина. Эту запись Маковицкий сделал 11 апреля 1907 г. Ранее, в январе 1905 г., он сделал похожую запись на ту же тему: "Евреи бывают четырех типов, — сказал Л.Н., — 1) космополиты, которым общее дороже еврейского... 2) выбирающие из еврейской религии самое высшее; 3) не думающие, обрядные евреи, деловые, которым
_______________
* Служил в банке в Туле. Переселился с семьей в Америку.
** Нет ничего заветного (фр.).
40
гешефт важнее всего; 4) сионисты"98. Три разряда, четыре разряда... Интересно, что бы сказал Лев Николаевич, если бы каждый народ, в том числе русский, делили на разряды?..
Можно, безусловно, утверждать, что Толстой был за уничтожение всех ограничений для евреев, ибо лишение хоть малой части граждан их прав — аморально. Запись Маковицкого от 16 августа 1905 г. это подтверждает. Япония требовала от России контрибуцию. Международные банкиры готовы были предоставить кредит, но с условием, что российское правительство узаконит равноправие. "Как постыдно, — сокрушался в связи с этим Л.Н., — что то, что должно было быть сделано, настанет под давлением заграничных банкиров"99. Однако российское правительство не уступило, к чему это привело, хорошо известно...
Г.М. Барац сетовал по поводу того, что Толстой остался почти безучастным к трагедии евреев во время голода 1900 г. в земледельческих колониях Екатеринославской и Херсонской губерний. Известно, с какой горячностью он бросился на борьбу с голодом в начале 90-х годов, когда 20 губерний империи оказались в бедственном положении. Правда, решился он на этот шаг после долгих колебаний, ибо считал, что "следует покориться воле Божьей". Одно из самых странных писем на эту тему написано Н.С. Лескову из Ясной Поляны 4 июля 1891 г.: "Я думаю, что надо все силы употребить на то, чтобы противодействовать, — разумеется, начиная с себя, — тому, что производит этот голод. А взять у правительства или вызвать пожертвования, т. е. собрать побольше мамоны неправды и, не изменяя подразделения, увеличить количество корма, — я думаю, не нужно, и ничего, кроме греха, не произведет... Я же думаю, что добрых дел нельзя делать вдруг по случаю голода... И потому против голода одно нужно, чтобы люди делали как можно больше добрых дел... стараться это делать и вчера, и нынче, и всегда. Доброе же дело не в том, чтобы накормить хлебом голодных, а в том, чтобы любить и голодных, и сытых. И любить важнее, чем кормить..." (курсив мой. — С. Д.)99а. Вопиющее противоречие с библейской заповедью. История "железного канцлера" Древнего Египта Иосифа Яковлевича Авраамова служит примером государственной борьбы с голодом, примером истинного человеколюбия.
В разгар бедствия, в ноябре 1891 г., Толстой писал И.Б. Файнерману (Тенеромо): "...я живу скверно. Сам не знаю, как меня затянуло в работу по кормлению голодающих, в скверное дело... затянуло так, что я оказался распределителем той блевотины, которою рвет богачей"100. Думаю, что если бы Л.Г. Барац прочел
41
эти строки, он несколько терпимее отнесся к нежеланию Толстого помочь евреям. Но и это не совсем так.
Скульптора Илью Яковлевича Гинцбурга (1859-1939) писателю представил вечный покровитель Ильи Яковлевича В. Стасов, и Толстой полюбил "Элиасика", имя которого часто упоминается в его дневнике и в письмах.
Гинцбургом созданы несколько известных скульптурных портретов Льва Николаевича, ставших классикой в толстовской иконографии. Он же был одним из основателей толстовского музея, где они разместились. Справедливости ради отмечу, что Толстому они не нравились, он предпочитал Репина. Он считал, что Стасов слишком превознес талант скульптора. Что ж, о вкусах не спорят, тем паче с Толстым. Ведь любил же он работы другого еврея — Леонида Осиповича Пастернака, восхищаясь его иллюстрациями к "Воскресению". Но сейчас рассказ не об этом.
Друзья Гинцбурга не раз просили его рассказать о том, как Толстой относится к еврейству. Такового вопроса могло не возникнуть, если бы сам Толстой раз и навсегда определил свою позицию. Подобно тому, как это сделали его младшие современники — Глеб Успенский, Максим Горький, Леонид Андреев (со знаком плюс) или нововременские прихлебатели Буренин, Меньшиков (со знаком минус). Но Толстой выбрал себе место рядом со своим старшим современником Иваном Сергеевичем Тургеневым. Правда, не рядом с Гоголем: у Толстого есть пассаж, направленный против Меньшикова, утверждавшего, что "еврейчики" — князьки Трубецкие (конкретно Евгений) присваивают себе Гоголя", "а он (Гоголь) не либерал, а самодержавец, черносотенец настоящий"101. (В действительности "еврейчики" Трубецкие — потомки сподвижника Петра I П.П. Шафирова.)
Частые беседы И.Я. Гинцбурга с Толстым касались самых разнообразных тем, но всякий раз, признавался скульптор позднее, его что-то останавливало поставить все точки над i. Другими словами, обсуждать в Ясной Поляне, где встречались люди разных национальностей и вероисповеданий, национальный вопрос было неприлично и неудобно. Но начались погромы, и Гинцбург рассказал Толстому об ужасах, переживаемых его соплеменниками. Тот сочувственно негодовал. И.Я. спросил, не мог бы Л.Н. выразить свое возмущение в печати, это важно. «На что он мне ответил: "Я много получаю писем, просьб заступиться за евреев, но ведь всем известно мое отвращение к насилию и угнетению, и если я мало говорю о притеснениях отдельных национальностей, то только потому, что постоянно высказываюсь против всякого угнетения"». Этот уклончивый ответ поставил точку на попыт-
42
ках Гинцбурга говорить на эту тему. Здесь я позволю себе короткое отступление.
Евреи действительно "осаждали" писателя просьбами выступить против погромов. После кишиневского погрома Толстой отвечал своим корреспондентам приблизительно так, как ответил д-ру Эммануилу Григорьевичу Линецкому:
"Все пишущие... требуют от меня, чтобы я высказал свое мнение о кишиневском событии (здесь и далее курсив мой. — С. Д.). Мне кажется, что в этих обращениях ко мне есть какое-то недоразумение. Предполагается, что мой голос имеет вес, и поэтому от меня требуют высказывания... о таком важном и сложном по своим причинам событии, как злодейство, совершенное в Кишиневе. Недоразумение состоит в том, что от меня требуется деятельность публициста, тогда как я человек, весь занятый одним очень определенным вопросом... Требовать от меня публичного выражения мнения о современных событиях так же неосновательно, как требовать этого от какого бы то ни было специалиста, пользующегося некоторою известностью... Что же касается моего отношения к евреям и к ужасному кишиневскому событию, то оно, казалось бы, должно быть ясно всем тем, кто интересовался моим мировоззрением. Отношение мое к евреям не может быть иным, как отношение к братьям, которых я люблю не за то, что они евреи, а за то, что мы и они, как все люди, сыны одного отца — Бога, и любовь эта не требует от меня усилий, так как я встречал и знаю очень хороших евреев"102. Далее Толстой описал тот ужас, который испытал, прочитав газетное сообщение о погроме, — ужас, жалость к жертвам и омерзение к зверствам толпы, подстрекаемой "образованными" людьми. Главным виновником злодеяний Толстой считал правительство со "своим одуряющим... людей духовенством и со своей разбойничьей шайкой чиновников". Письмо аналогичного содержания писатель направил пианисту Давиду Соломоновичу Шору (1867-1942), который не раз музицировал в доме Толстых в Хамовниках, в частности в составе организованного им знаменитого трио: Шор, Эрлих, Крейн. Шор был известен в Москве еще и как лектор и исполнитель "бесплатных классов для рабочих и работниц" на Пречистинке. (Будучи сионистом, с 1926 г. жил в Палестине.) Это частное письмо вопреки желанию Толстого было опубликовано многими российскими изданиями, став таким образом общественным достоянием.
Однако вернемся к Гинцбургу. Вероятно, Толстой понял, что их разговор на еврейскую тему огорчил скульптора, и в первый же приезд И.Я. в Ясную Поляну спросил его, знает ли он
43
еврейский язык, "этот прекрасный язык, признался Толстой, меня страшно интересовал. Учился я у раввина <...> уже научился читать и понимать, но не мог посвятить этому очень много времени". В другой раз он познакомил Гинцбурга с крещеным евреем (Файнерманом?), в крещении которого принял участие, а после осуждал себя за это: "Я раскаиваюсь, что сделал это, это нехорошо". Справедливости ради надо сказать, что Файнерман сам пожелал окреститься. Толстой хотел помочь ему эмигрировать в Палестину (еще задолго до сионистских конгрессов), о чем писал 14 июля 1891 г. А.Н. Дунаеву (один из директоров Московского торгового банка, друг семьи Толстых), прося его посодействовать переезду Файнермана на Святую землю103. Правда, тот до Яффы так и не добрался.
И.М. Ивакин вспоминал: "Ходили слухи, что приезжавший (в Ясную Поляну. — С. Д.) с месяц тому назад еврей Файнерман хочет принять православие. Льва Николаевича спросили, хорошо ли это. Он сильно замялся, заговорил про обстоятельства Файнермана, про его положение, но заговорил слабо, неубедительно и свел речь на другое". Однако крестника своего писатель любил. Однажды порадовался тому обстоятельству, что Файнерман обовшивел (!?): "Какой человек — этот Файнерман! Он даже обовшивел, а это хорошо. Обовшиветь у нас считается чем-то стыдным, а вы знаете — мужики говорят, что вошь нападает с тоски, с заботы...". Случалось Толстому и работать с крестником: "Ездили с Файнерманом колья рубить. В лесу так славно..."104. Охлаждение в отношениях наступило позднее... Ивакин новокрещенца откровенно презирал, доктор Маковицкий и подавно. Как-то в кругу частых посетителей яснополянского дома зашел разговор о книжке И. Тенеромо "Живые речи Л.Н. Толстого" (Одесса, 1908). Душан Петрович "чужой грех не замолчал", сказав, что она не что иное, как свидетельство недобросовестности автора. Толстой книги не помнил, вероятно никогда не просматривал, но за Файнермана заступился: "...молодым человеком он был искренен, потом в жизни запутался ... кормиться надо". Затем обратился к Маковицкому: «Нынче в "Круге чтения" о покаянии из Талмуда, вы читали?» Доктор принес "Круг чтения" и прочел: "Добрый человек — это тот, кто помнит свои грехи и забывает свое добро, а злой — наоборот. Не прощай себе, и тогда будешь в состоянии прощать другим". "Человек добрый, если только он не признает своих ошибок и старается оправдывать себя, может сделаться извергом"105.
В одном из писем Файнерману Толстой довольно подробно комментирует "учение" Иосифа Рабиновича (1837-1899), осно-
44
вателя иудео-христианской секты на юге России. Вместо ожидаемого учеником восхищения — порицание и твердая уверенность в том, что у секты нет будущего. "Модернисту" Рабиновичу Толстой противопоставил "замечательного талмудиста Эфроса (издал и подарил Л.Н. Талмуд), очень очищенно и высоко понимающего это учение". Эфрос считал Христа не мессией, а одним из мудрых учителей жизни: "Соединение еврея и христ[ианин]а может быть не на признании божества Христа, а на признании божественности человека, возможности божественной жизни для всех людей, — на том самом, чему учил и Христос, и все еврейские мудрецы, и Сократ, и Будда, и Конфуций"106.
Это письмо — ответ на просьбу Файнермана заступиться за него... Дело в том, что бывшая гувернантка Толстых Анна Серон написала книгу "Шесть лет в доме графа Л.Н. Толстого" (перевод с немецкого. СПб., 1895), в которой утверждала (глава "Крещение еврея"), что Файнерман принял православие только ради того, чтобы избежать военной службы. Уязвленный крестник просил Толстого опровергнуть столь гнусную клевету. Л.Н. отказался это сделать, сославшись на множество других нелепиц книги А. Серон.
Несколько слов об отношении Толстого к сионизму. «Во время сионистского конгресса, — вспоминал Илья Гинцбург, — Л.Н. <...> расспрашивал меня о сионистах. Он сочувственно говорил о них, но не разделял главной идеи — основания в Иерусалиме самостоятельного еврейского государства. "Я удивляюсь, — сказал он, — евреи такие универсальные, такие космополиты, и это лучшее их достоинство, важное качество. Им не следовало бы повторять то, что привело у других народов к грустным явлениям"»107. О том же Толстой писал З. Кубрику, бедняку из Киевской губернии, жаждавшему переселиться или в Америку, как хочет его семья, или в Палестину — "обрабатывать землю отцов", ибо он "в душе за Палестину". Ответ Толстого сводится к тому, что важнее внешних — внутренние изменения. Но уж если переселяться, то, конечно, в Палестину108.
Вопреки мнению о его недобросовестности Тенеромо почти дословно пересказывает мысли Толстого о сионизме, высказанные Гинцбургу: "Это движение... всегда интересовало меня не тем, что оно дает народу выход из тягостного положения — выхода этого он не дает ему, а тем ярким примером огромного влияния, которому могут поддаться иногда много пережившие люди
45
и испытавшие в своей жизни всю тщету известной затеи. На наших глазах старый, умный и многоопытный народ, давно переболевший одной из ужасных болезней человечества, теперь вновь заболевает ею. В нем вновь заговаривает жажда государственности и недоброе желание править и играть роль. Вновь хочется обзавестись всей бутафорией внешнего национализма, с ея войсками, знаменами и собственной формулой на заголовках приговоров суда". Толстой был убежден, что 10-миллионную "орду" не сдвинуть с обжитых мест, ибо "камень Иакова или тропинка Авраама — это такие далекие для духа вещи, которые не могут поднять народ и дать ему страннический посох в руки... Не земля, а книга сделалась его отечеством"109.
Критиковать Толстого не представляется возможным — на его глазах совершился Исход в "благодатную" Америку миллионов еврейских тружеников, но и посох Якова выводил десятки тысяч энтузиастов на тропу Авраама. Толстой, конечно, слышал об успехах еврейских земледельческих колоний в Палестине, но это, похоже, его не интересовало. Если из обширной переписки Толстого исключить письма официальные и письма родственникам, окажется, что евреи составляли значительный процент его корреспондентов. Это объясняется, во-первых, огромной популярностью писателя, а во-вторых, несомненным, на мой взгляд, грехом еврейства — склонностью к графомании. В обычный день 27 ноября 1909 г. из 33 полученных Толстым писем одиннадцать были от евреев110. Письма самые разные, нередко анекдотические: просили денег, совета, заступничества, спрашивали, как он относится к сионизму; случались письма философские или почти философские, посвященные мировым проблемам, и даже ругательные. Например, некий Моисей Дмитриевич Абольник в письме от 24 декабря 1909 г. осуждал графа за то, что он якобы наживает миллионы литературным трудом. (Такие письма — независимо от того, кто их писал, — Толстого, конечно, задевали111.)
И. Теноромо писал, что Толстой искренне радовался, когда эмигрировавшие в Америку евреи возвращались на родину, "черную землю той самой России, которую они все-таки любят, несмотря на то, что желчные притеснители до потери совести и стыда стараются создать здесь из жизни евреев полуад..."112. Это явное преувеличение: из нескольких миллионов покинувших империю вернулись в лучшем случае десятки тысяч. Взгляды Толстого на сионизм, скорее всего, не менялись. Об этом свидетельствует, в частности, запись Маковицкого 25 декабря 1904 г.: "Утром был у Л.Н. еврей из Одессы интервьюировать его насчет
46
сионизма и территориализма (переселения евреев в Уганду). Разговор был напряженный, серьезный и утомительный. Сионизм, оказывается, сильнее всего среди русских евреев. Территориализм симпатичнее Л.Н., чем сионизм, поддерживающий еврейскую исключительность и догматизм"113.
Однако вернемся к письмам. Приходили письма "хорошие" — именно так квалифицировал Лев Николаевич письмо ученика аптекаря, сына бедного портного М.М. Фельдмана из Севастополя, усвоившего через Толстого христианство и отвергнувшего исповедуемый его родителями иудаизм. Приходили и "странные" письма. Например, присяжный поверенный и известный гроссмейстер Осип Самойлович Бернштейн просил позволить ему приехать в Ясную Поляну, чтобы сыграть с Львом Николаевичем в шахматы, — и получил отказ, а уж так хотелось не сразиться, конечно, — пообщаться... Толстой любил играть в шахматы. Его постоянными партнерами были Александр Борисович Гольденвейзер и Сергей Иванович Танеев — крупные музыканты, но слабые игроки. Толстой говорил: "Музыкант, играя, воображает, и в шахматной игре воображает, что будет". (Есть не лишенное чувства юмора замечание В. Г. Черткова об игре Толстого в шахматы: "Вы очень по-христиански играете, раскрываете свои планы, даете советы114".)
Толстой, кстати сказать, следил за Санкт-Петербургским турниром 1909 г. памяти Чигорина, о котором отозвался с явным одобрением: "Что-то отличаются русские наши. До чего может довести память и практика..."115. "Наши русские" — это один из победителей, чемпион России Акиба Кивелевич Рубинштейн и одержавшие победы над чемпионом мира Ласкером Осип Соломонович Бернштейн и Федор Иванович Дуз-Хотимирский...
Некий Н.П. Ниренштейн в письме от 12 апреля 1896 г. просил разрешения перевести на древнееврейский язык рассказ "Суратская кофейня". Разрешение было дано116.
Вероятно, очарованный знаменитой картиной И.Е. Репина "Толстой на пашне" (Л.О. Пастернак тоже написал портрет Толстого под названием "Пахарь"), некий Лазарь Зелигович Фишман, глава торгового дома в Пружанах Гродненской губернии, выслал в подарок графу 100 (сто!) кос и набор для их точки. Косы были розданы яснополянским крестьянам; три косы до сих пор хранятся в музее писателя, одна вплоть до ухода Толстого из дома находилась в его кабинете.
47
Евреи-евангелисты из Новогеоргиевска Херсонской губернии спрашивали Толстого: "От кого надлежит принять крещение, не нарушая в то же время заветов Святого Слова?"117. Какой ответ они получили, неизвестно, ибо отвечать на письмо Толстой поручил кому-то из близких (Татьяне Львовне?).
Случалось, писали Толстому и антисемиты. Толстой знал, как им отвечать. Следующий пример характерен. Аноним из Сингапура призывал Толстого написать книгу, обличающую "жидов, которые вытягивают жилы из христиан". Л.Н. поручил Маковицкому ответить: "Жид в тебе". К сожалению, предусмотрительный сингапурец не указал своего адреса118.
Абсолютным рекордсменом среди корреспондентов Толстого была семилетняя девочка Соня Рубинштейн (Софья Михайловна Рубинштейн, 1901 г. рождения). Дочь кустаря из Умани 24 сентября 1909 г., судя по штемпелю, отправила в Ясную Поляну письмо с явно недетским вопросом: есть ли Бог? Русский язык корреспондентки оставляет желать много лучшего, но сама постановка вопроса трогательна: "Хотя мой папа заставляет меня быть набожной, но мне кажется, что люди уговорили это". Ответ Толстого последовал немедленно: "Бог не на небе, а в каждом человеке", нужно любить всех людей. К письму был приложен текст "детской молитвы". Переписку писателя с Соней опубликовал ряд газет, в частности "Биржевые ведомости"119.
Среди поклонников и корреспондентов Толстого было немало тех, кто не только принял православие, но и наотрез отказался от военной службы, мотивируя это тем, что она несовместима с гуманистическим учением Евангелия. Одним из таких "несгибаемых" был Хаим (Ефим) Иосифович Дымшиц (1884-1936), учитель из Екатеринославля, за проповедь своих взглядов попавший на скамью подсудимых, а затем в тюрьму. Толстой о Дымшице: "Вот еврей! Заявил, что он как христианин (по своим христианским убеждениям) служить не может. Как это военная служба и христианство могут вместе существовать? Желал бы жить 300 лет". На недоуменный вопрос собеседницы: "Почему?" Л.Н. ответил: "Чтобы видеть, что будет. Что останется из двух: военная ли служба, христианство ли"120.
Из друзей-евреев Толстого Валентин Булгаков выделяет троих: И.Б. Файнермана, Г.М. Беркенгейма и В.А. Молочникова. О Файнермане я уже рассказывал.
Владимир Айфалович Молочников (1871-1936), житель Новгорода, толстовец, с весьма редкой для "паразитической" нации профессией — слесарь и не соответствующим социальному статусу интеллектом. Переписка Молочникова с Толстым нача-
48
лась в 1906 г., личная встреча произошла в Ясной Поляне 31 декабря 1907 г. 7 мая 1908 г. Молочников был осужден на год Петербургской окружной палатой за хранение толстовской литературы. За пропаганду пацифистских идей и отказ от воинской службы его еще несколько раз арестовывали. Толстой, несмотря на преклонный возраст, даже собирался ехать свидетельствовать в пользу обвиняемого; написал в его защиту статью "По поводу заключения В.А. Молочникова", впервые с цензурными купюрами опубликованную в газете "Слово" (№ 520 от 27 июля 1908 г.). "Сейчас получил, — писал Толстой Н.В. Давыдову, — очень огорчившее меня известие... о том, что Молочников... присужден к заключению в крепости на год... Жалею, что отговорили меня от защиты..."121 Писатель использовал мысль Молочникова в книге "На каждый день (Учение о жизни, изложенное в изречениях)": "Для того чтобы пуля достигла цели, ей нужно проходить через тесное, с нарезками дуло ружья. То же и с тем, что живет в человеке. Оно проходит чрез сильные страдания телесного бытия, и чем больше эти страдания, тем вернее и скорее достигнет цели"122.
По свидетельству современников, Толстой любил Молочникова. Несмотря на слабое здоровье в последние годы жизни, написал ему более 40 писем, в которых чаще всего называет ученика "милый друг Владимир" или "Брат Владимир". Сам Молочников написал замечательное письмо Петру Аркадьевичу Столыпину, в котором предсказал победу революции и предложил правительству эволюционный путь разрешения кризиса, в частности проект земельной реформы. Толстой писал об этом письме 31 декабря 1907 г. Д.А. Олсуфьеву: "Письмо очень хорошее и очень тронуло меня. Мне всей душой стало жалко Столыпина за ту, наверно, мучительную для него деятельность..."123
Кажется, единственный раз в письмах к Молочникову (по его инициативе) обсуждалась еврейская тема, причем богословская. Молочников, прочитав перевод книги М. Арнольда "Literature and dogma", вышедший в издательстве "Посредник" под названием "В чем сущность христианства и иудейства?" (М., 1908), писал Л.Н. из тюрьмы в Старой Руссе, что не разделяет мнения автора относительно преемственности христианства и иудейства. Толстой был с ним солидарен: "Я не согласен с Арнольдом в его утверждении, что христианство выросло из еврейства. Я полагаю, что христианство только исторически соединено с еврейством. Основные религиозные истины — одни и те же во всех верах: и в Ведах, и у Зороастра, и в буддизме, и у Конфуция, и у Лао-Тзе, и в библии" (письмо от 8 января 1909 г.)124. Здесь интересен
49
не только антиисторический подход к вопросу (хотя Толстой указывает на историческую связь двух религий), но и то, что слово "Библия", написанное со строчной буквы, помещено в конце ряда. Молочников еще до знакомства с писателем принял святое крещение. Он так писал об этом в своих воспоминаниях: «Родился я в маленьком русском городке в бедной еврейской семье, в которой оставался до 6-летнего возраста. Затем меня перевезли в Петербург, где мой старый отец умер в больнице, оставив молодую красивую жену, мою мать. После этого мать оставила меня почти на произвол судьбы. Внушенное окружающими еврейство, с его материальными верованиями (курсив мой. — С. Д.), держалось во мне по привычке, но все же настолько крепко, что я не поддавался уговорам принять православие, к которому я испытывал внушенное мне отвращение. Священники в ризах, иконы — все это казалось мне сплошным идолопоклонством. Но позднее, когда мне было около 22 лет, я прочел послесловие к "Крейцеровой сонате" и подумал: "Так вот что такое христианство!" и согласился с уговорами друзей и дал согласие на "крещение". Главы "Анны Карениной", где описывается, как Левин обрел простую мужицкую веру, тоже содействовали этому. Не стану описывать подробностей совершенного надо мной обряда; потом только, год спустя, мне рассказали, как, подойдя к лежащей иконе, которую крестный отец — подрядчик — предназначил мне, я, потрогав ее, сказал: "Не было Бога, да и это не Бог»125. Да, непросто дается ренегатство...
Григорий Моисеевич Беркенгейм (1872-1919), близкий знакомый семьи Толстого, врач-педиатр, в 1903-1904 гг. домашний врач в Ясной Поляне. Один из тех, кто был рядом с Толстым в Астапово до конца его дней, оставил об этом воспоминания126. Будучи человеком образованным, Беркенгейм выполнял и секретарские обязанности — отвечал на письма, принимал "опасных" (непредсказуемых) посетителей, читал вслух и т. д. В одном из писем Толстой благодарит его за присылку необходимого ему для предстоящей работы материала, относящегося ко времени правления Александра I. "Все помнят и любят вас", — читаем в конце письма. Не менее лестные слова содержатся в приписке к письму дочери от 5 октября 1903 г.: "Григор[ия] Моисеевича] gagne а кtre connu" (чем больше узнаешь, тем больше его ценишь)127. Именно в период тяжелой болезни (как сам Толстой считал — последней) в августе 1908 г., когда его самоотверженно лечил Григорий Моисеевич, Толстой счел нужным спросить Маковицкого по-немецки, не начинает ли он любить евреев. Маковицкий ответил уклончиво: "...немного начинаю их любить".
50
Далее идет не совсем понятная фраза, объясняющая причину изменения взгляда — Маковицкий сравнивает положение дореформенных крестьян с нынешним положением евреев128.
Очень любопытно отношение Толстого к делу Дрейфуса. Нет, он не встал в ряды антидрейфусаров, но сам Альфред Дрейфус был ему мало симпатичен. "Мало симпатичен" — это натяжка, писатель почти не интересовался судом, его раздражали пресса, раздувшая дело, и активное участие еврейства в защите соплеменника. В критическом очерке Толстого "О Шекспире и о драме" (1903-1904) неожиданно появляется абстрактный Дрейфус — по Толстому, объект спекуляций двух партий; вопроса невиновности несчастного капитана Толстой даже не касается. Та же отстраненность в одном частном письме. И резюме в разговоре: "Я задумывался над тем, почему несправедливость по отношению к Дрейфусу волнует людей, а ужасы, совершаемые в дисциплинарных батальонах и тюрьмах... нет. Их не видят, не знают о них"129. Толстой словно не понимает, что торжество справедливости по отношению к одному невиновному способствует разоблачению других преступлений. В отличие от Толстого А.П. Чехов порвал с Сувориным из-за позиции последнего по делу Дрейфуса.
В разговорах Толстого с близкими и друзьями довольно часто проскальзывало недоброжелательство к еврейству — к этому нахальному, истеричному, подвижному субстрату, постоянно спешащему во всем преуспеть, обнаружить свои способности и достоинства. Собственно, с примеров такого недоброжелательства я начал свой рассказ "О Льве Николаевиче, Семене Яковлевиче и других..." Г.М. Барац в уже упоминавшейся книге "Толстой и евреи" комментирует следующий эпизод из жизни обитателей яснополянского дома. Дочь Толстого Александра Львовна совершала прогулку с пианистом А.Б. Гольденвейзером. По дороге им было нужно подняться на небольшой холм. Гольденвейзер взбежал на холм, после чего упал и потерял сознание. За вечерним чаем Александра Львовна поведала собравшимся за столом о досадном "приключении" во время прогулки. "Все это произошло оттого, — сказал Лев Николаевич, — что евреи стремятся всегда и везде быть первыми". (Гольденвейзер был наполовину евреем и вполне православным человеком). Комментарий Бараца: "Я не верил своим глазам, читая эти слова, и мне стало... стыдно за великого Толстого, так легкомысленно — и к тому же совершенно некстати, ни к селу, ни к городу — повторявшего нелепое, банальное и затасканное измышление самых неумных юдофобов"130.
51
Впрочем, расхожий штамп иногда "прилагался" и вовсе не к еврею. Вот мнение Толстого о Достоевском в передаче М. Горького: "О Достоевском он говорил неохотно, натужно, что-то обходя, что-то преодолевая". Считал его "человеком буйной плоти", который "чувствовал многое, а думал плохо, он у этих, у фурьеристов, учился думать, у Буташевича и других. Потом ненавидел их всю жизнь. В крови у него было что-то еврейское (курсив мой. — С. Д.). Мнителен был, самолюбив, тяжел, несчастен"131. Ясно, что объективно или субъективно (в данном случае это неважно) Толстой воспринимал Достоевского как мнительного, самолюбивого — одним словом, придуманного им еврея. При некотором допущении в этой характеристике Федора Михайловича можно обнаружить качества, свойственные самому Толстому: буйство крови, самолюбие и т. д., а значит, и себя ему следовало бы считать евреем, — конечно же, мудрым евреем. Примерно таким, каким его однажды увидел М.С. Сухотин: «Сидит он [Л.Н.] в кресле в халате, очень нарядном... шелковая скуфья на голове, очень напоминает грим какого-то актера в роли еврея (курсив мой. — С. Д.) не то из "Уриель Акосты", не то из "Ami Fritz"»132.
Сближает Толстого с Достоевским и ксенофобия, от которой Лев Николаевич по-своему страдал: "В молодости я чувствовал отвращение к полякам, а теперь — особенную нежность. Расплачиваюсь за прежнее"133. У Достоевского выражение "мерзкий полячишко" наличествует во всех романах, вплоть до самых последних.
Из разговора в семейном кругу Толстых узнаем, что Софье Андреевне не нравилась Сара Бернар, графиня не понимала, как такая "кривляка" может нравиться публике. Маковицкий: "Потому что она еврейка. Еврейская печать выдвинула ее". Присутствующие дружно рассмеялись по поводу навязчивой идеи доктора "cherchez le Juif" (искать еврея). Толстой: "Они очень даровиты и самоуверенны. Это черта поддержки и сплоченности есть [у них], как у гонимого народа". Л.Н., похоже, разделял точку зрения доктора, который после этих его слов на вопрос Черткова, был ли Спиноза евреем, ответил: "Был, притом гонимый своими же"134.
В другой раз на вопрос Толстого, будет ли война (имелась в виду война между Сербией и Австрией из-за Боснии), кто к кому примкнет и склонна ли Венгрия воевать, Маковицкий ответил: "Не прочь: в Венгрии господствует еврейско-аристократическо-либерально-интеллигентская мадьярская и мадьяорская клика" (т. е. выдающая себя за мадьяр)135.
52
Невнятная позиция Толстого в отношении еврейства, чтение "Дневника" и "Записных книжек" приводят к грустному выводу: взгляды Толстого на эту проблему близки взглядам Достоевского. У Достоевского — пагубное торжество еврейской идеи — "идеи Ротшильда", у Толстого — собирательный образ Ротшильда. Вот запись в "Дневнике" от 9 июня 1907 г. — из десяти пунктов некой программы три относятся к нашей теме:
"2) Вера, исповедуемая христ]ианскими] народами, — вера еврейская. От того успехи Евреев в сравне]нии] с христианами, хотя и смутно, но придерживающимися истинного христианства...
4) Вся цель теперешней цивилизации — уменьшение труда и увеличение удовольствий праздности. (Еврейская цивилизация: праздно[сть] — условие рая.) Тогда как главное благо человека — матерьяльное — должно быть в увеличении приятности труда. При теперешней цивилизации человек, его радости отдаются в жертву выгоде. Пар вместо лошади, сеялка вместо руки, велосипед, мотор вместо ног и т. п....
8) Одно чувство проникает всю библию и связывает между собой всю ту кашу самых разных и по смыслу и по достоинст]ву] мыслей, правил, рассказов, это — чувство исключительной, узкой любви к своему народу". Приблизительно то же повторено в "Записной книжке № 3" (май-июнь), в октябре 1907 г. Особенно одно место производит тягостное впечатление: "Успех Евреев — успех, основанны[й] на ложной постановк]е] жизни. Выдаются люди без веры. (Вера самая отжившая.)"136. Нетрудно установить источники взглядов Толстого на "Евреев" — с большой буквы, как писали в дни его молодости, — это Брафман, немецкие юдофобы и Федор Михайлович. Не есть ли отрицание Ветхого завета отрицанием христианства?..
Обратимся к комментарию митрополита Антония: «Многие наши глупые современники утверждают, будто Ветхий завет вовсе не Боговдохновенная книга, а некоторые дошли до такого безумия, что говорят, будто Господь (Иегова) Ветхого завета есть сам диавол, и тем наводят хулу и на Господа Иисуса Христа и святых Апостолов, которые говорили, что "все Писание богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности, да будет совершен Божий человек ко всякому доброму делу приготовлен" (2 Тим. 3, 16-17)» 137.
Вдумаемся: "полезно для научения, для исправления, для наставления в праведности..."
Казалось бы, Толстой использовал в своем "Круге чтения" мысли из Талмуда — общим числом около 60. Они разные, неко-
53
торые, например мысли о труде, он выделил курсивом: "Всякий ручной труд облагораживает человека. Не обучать сына ручному труду — все равно что приготовить его к грабежу. Талмуд". Это одна, так сказать — печатная, сторона медали. А вот другая — разговорная: «Талмуд — бедность мысли, чепуха. Я искал и ничего не мог найти. Есть выписки из него, ими я пользовался при составлении "Мыслей мудрых людей"»138. Ясно, что Толстой плохо знал Талмуд. Он пользовался изданием Н.А. Переферковича, доставшимся ему от двоюродной тетки, фрейлины императорского двора графини А.А. Толстой. Однажды Лев Николаевич получил письмо от фельдшерицы и журналистки Ефросиньи Дмитриевны Хирьяковой (1859-1938), жены литератора и толстовца Александра Модестовича Хирьякова (1863-1946), в котором она от имени мужа (сидевшего в то время по делу духоборов в тюрьме) спрашивала, знаком ли Толстой с философией еврейского моралиста Бахьи бен Иосифа ибн-Пакуды. "Об еврейском мудреце" Л.Н., конечно, ничего не знал, при этом в черновике ответного письма Хирьяковой есть любопытная оговорка: "об еврейской мудрости, я не знаю ее"139. Откуда знал о нем Хирьяков? Ответ прост: в это время вышел в свет третий том "Еврейской энциклопедии" (СПб., 1909), в котором опубликована большая статья о Бахьи бен Иосифе ибн-Пакуде, великом философе и моралисте, жившем в Сарагосе в первой половине XI в. Статья дает весьма исчерпывающую информацию о гениальном мыслителе, в частности о его взглядах на религиозные обряды, самосовершенствование и т. п. Возможно, будь Толстой знаком с работами этого мудреца, то не стал бы заново изобретать велосипед.
Впрочем, не все так однозначно. Толстой писал литератору И.И. Горбунову-Посадову 2 апреля 1909 г. по поводу идей издания дешевых книг: «Мысль вашу о книжке с изречениями из Талмуда я более чем одобряю и жалею, что она не пришла мне раньше в голову. По этому случаю советую вам обратиться к раввину Гурвичу, из книжки которого "Сокровищница талмудической этики" заимствованы изречения из Талмуда, вошедшие в "Круг чтения"»140. Осип Яковлевич Гурвич (1842-?), педагог и публицист, автор нескольких книг, в том числе книги "Живая мораль, или Сокровищница талмудической этики" (Вильно, 1901); в Яснополянской библиотеке сохранился ее экземпляр с дарственной надписью автора.
Бывший друг и учитель древнееврейского языка Владимира Соловьева Файвель-Меер Бенцелович Гец (1853-1921) присылал Толстому книги о Талмуде, большей частью хорошие. "В Талмуде узкое националистическое учение и рядом — величай-
54
шие истины. Разумеется, того много, а этих мало". Похожее мнение Толстой высказал о еврейских легендах на немецком языке: "Нехороши, пусты. Только две-три содержательны". Толстой вернул жившему в Вильно Гецу книги о Талмуде, не прочитав их: "Некогда и не было охоты, т. к. содержание Талмуда очень скудное в религиозно-нравственных истинах". Маковицкий добавляет, что Л.Н. пытался эти книги читать, но не смог. Кроме одной мысли, уже использованной в "Круге чтения" и в "Мыслях мудрых людей" (по-видимому, слова Гилеля об иудаизме: смысл Торы — не делать другому того, что не хочешь, чтобы делали тебе), все остальное — комментарии141.
Прочитав 24 января 1910 г. в журнале "The Monist" (Chicago, 1910. January) статью "The personality of Jesus in the Talmud", Толстой был возмущен "тайной" историей Иисуса, рассказанной в Талмуде, а затем из нее выкинутой. По-видимому, он имел в виду "историю о повешенном..." "Эту страшную историю он поведал близким: ну, вот, я вам скажу по пунктам... Обвинение в том, что он (Христос) ложно утверждал, будто он сын девы; что Мария была замужем, убежала, совершила грех. Все эти места в Талмуде, писанные в третьем веке... в которых говорится осудительно о Христе, старательно были выкинуты из Талмуда евреями и теперь старательно вставляются. Что он в Египте выучился магии; что он шептал над больными... 33 года... что судили его за его колдовство и за то, что он называл себя сыном божиим (Богом); что он был побит камнями и потом повешен на кресте — это в самих памятниках говорится; потом его украли ученики — это тоже в исторических памятниках"142.
Проблема еврейства и Иисуса Христа так или иначе Толстого интересовала и волновала. Характерен в связи с этим разговор Л.Н. с французским профессором Шарлем Саломоном, начавшийся с обсуждения социально-философского романа Анатоля Франса "Sur la pierre blanche" (На белом камне, 1904). «Л.Н.: "Павел (апостол) перед судом крикливый, задорный"». Саломон спросил мнение Л.Н. о книге уже упоминавшегося мною Х.С. Чемберлена "Евреи". Ответ двусмыслен: "Плоха. Еврейский Дух внесен в христианство Павлом. Павел — вера в спасение, противление". Об арийском происхождении Христа: "В том Чемберлен прав". В другой раз о книге Чемберлена "Евреи" заметил, что она легкомысленная, исторически не обоснованная143.
А вот другая беседа Толстого с писателем Леонидом Андреевым. Их связывали сложные отношения, но речь не об этом. Разговор шел о новой драме Андреева, и Толстой поинтересовался, почему она названа "Анатэма". Андреев объяснил, что так
55
он назвал дух отрицания, являющийся в мир с профессией адвоката.
"Л.Н.: Еврей тоже?*
Андреев: Адвокат интернационален, но есть в нем еврейские черты.
Л.Н.:... почему взял Давида-еврея?
Андреев: Потому что подобный случай был в Одессе. Только тот еврей к тому времени, как роздал почти все, умер"144.
Похоже, Л.Н. герои Андреева не понравились по причине их "еврейскости".
Будет уместно именно здесь сказать о важнейших фактах биографии Л.Н. Толстого — о женитьбе и ежедневном труде в усадьбе. Томас Манн усмотрел в трудах и днях писателя ветхозаветный дух, зиждившийся на "плотском анимализме": "Достигши тридцати четырех лет, Толстой женился на восемнадцатилетней Софье Андреевне, и с тех пор она была почти всегда беременна и рожала тринадцать раз. Долгие творческие годы брак Толстого оставался патриархальной идиллией, где царило здоровье и благочестиво-бездуховное, анималистическое семейное счастье, экономическую основу которого составляло сельское хозяйство и скотоводчество и которому был присущ скорее иудейско-библейский, нежели христианский характер"145. Сознавал ли Лев Николаевич себя ветхозаветным пророком? Трудно сказать, но его отталкивание от ряда положений Нового завета очевидно. "Плодитесь и размножайтесь" — вот жизненный пафос и принцип Библии, согласно которому он жил долгие годы. "Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей..." (Быт. 2, 24). Из письма Софье Андреевне: "Что с тобой и детьми? Не случилось ли что? Я второй день мучаюсь беспокойством... В эту поездку в первый раз я почувствовал, до какой степени я сросся с тобой и с детьми"146. И каково ему было читать в Евангелии и совместить со своей жизнью: "Говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться. Он же сказал им: не все вмещает слово сие, но кому дано. Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит" (Мф. 19, 10-12).
________________
* Андреев говорил о другом персонаже драмы, о старом Давиде, унаследовавшем деньги.
56
Если же мы попытаемся суммировать взгляды Толстого на еврейский вопрос, высказанные им и людьми, которые его хорошо знали, вывод будет безотраден. Слово И.Ф. Наживину, который был беззаветно предан писателю и никогда не изменял его памяти. Писано это уже в далекой загранице, где горечь по "утонувшей" России добавляет веса каждому слову: «Вечером зашел как-то случайно разговор о еврейском вопросе. Д.П. Маковицкий, врач Льва Николаевича, кротчайшее существо, но страшный антисемит (курсив мой. — С. Д.), заметил, что русская передовая пресса усиленно избегает говорить дурно о евреях, замалчивает их даже заведомые недостатки. Это неприятно удивило его. "Лежачего не бьют..." — сказал старик. Это вполне понятно. "А в чем видите вы сущность еврейского вопроса?" — спросил я Душана. — "В грубом эгоизме евреев..." — не колеблясь сказал он. "Как же бороться с этим?" — "Средство одно: всюду и везде противопоставлять им мягкость и свет христианской жизни...". Мы со Львом Николаевичем рассмеялись. "Да почему же нужно это только специально для евреев? Разве грубых эгоистов мало и среди нас? Посмотрите-ка вокруг..." — "А-а, вы не знаете их! — упорно твердил Душан. — Поезжайте к нам, словакам, там вы узнаете, что такое еврей..." И вдруг Лев Николаевич выпалил одну из своих неожиданностей, о которых я говорил... "Да, конечно, все люди братья... — с точно виноватой улыбкой сказал он. — Но если рядом две лавки, Иванова и Зильберштейна, то я все же пойду к ... Иванову!"» (курсив мой. — С. Д.)147. "Тут не прибавить — не убавить — так это было на земле". Разве только понять, откуда в памяти писателя выплыли лавочки русского и еврея. Вероятно, воспоминание о разговоре с Леонидом Андреевым по поводу драмы "Анатэма": там соседствовали нищие лавчонки Давида Лейзера и Ивана Бескрайнего...
В одном, на мой взгляд, из наиболее "толстовских" произведений — "Суратской кофейне" Л.Н. вводит апологета иудаизма, который говорит об истинном Боге Авраама, Исаака и Иакова, Бог покровительствует лишь одному богоизбранному народу — израильскому. Рассеяние евреев — это лишь испытание; в будущем Господь соберет свой народ в Иерусалиме, восстановит Иерусалимский храм и в конце поставит "Израиля владыкой над всеми народами"148. Понятно, этот пассаж о преимуществе иудаизма опровергается представителями других религий. Разница между летописным рассказом о принятии веры Владимиром заключается не в выборе лучшей религии, а в примирении между всеми конфессиями — вариант "Натана Мудрого" Лессинга.
57
Но евреи любили Толстого какой-то мучительной, трагической любовью. К его 80-летию некий Цукерман подготовил "Еврейский сборник" отзывов и писем о нем. Увы, сборник № 2 не вышел. Многие евреи-толстовцы подвергались правительственным гонениям, например семья Перперов. Муж Иосиф Овшиевич и жена Эсфирь Исааковна Перпер-Каплан были издателями журнала "Вегетарианское обозрение" и корреспондентами Толстого, бывали у него дома. Эсфирь Исааковна подвергалась административным преследованиям. В начале 90-х годов теперь уже прошлого века правнук Л.Н. Никита Ильич Толстой, балканист и этнограф, посетил Израиль. Кто его видел, помнит, что он поразительно похож на пращура. Мне посчастливилось сопровождать по Иерусалиму этого удивительного человека и удостоиться его дружбы. Привел я Никиту Ильича в Национальную библиотеку, в отдел рукописей. Один из сотрудников, очень пожилой человек, с удивлением смотрел на величавого старца. "Кто он?" — спросил меня на иврите архивист. Я объяснил. К удивлению присутствующих, старик опустился на колени и плача стал целовать Никите Ильичу руки, повергнув всех в замешательство. В итоге выяснилось, что отец старика был толстовцем и его судили за отказ от военной службы. После переезда в Палестину портрет великого писателя с дарственной надписью всегда висел в его кабинете...
Обида еврейства на Толстого за то, что он с открытым забралом не защищал угнетаемое меньшинство, породила странную фальсификацию. В 1908 г. в варшавском еженедельнике "Театр велт" за подписью Толстого на идиш была опубликована апологетическая статейка "Что такое еврей?". Впоследствии ее неоднократно перепечатывали. (Напомню, что до смерти писателя оставалось более двух лет и никаких протестов с его стороны не последовало). 2 апреля 1921 г. статья появилась в солидной американской газете "American Hebrew" (С. 658-659). Правда, после первой мировой войны ее публиковали с преамбулой, в которой выражалось сомнение по поводу авторства Толстого. В парижском журнале "Рассвет" в преуведомлении редакции сказано следующее: "Нижеприводимая статья прислана в редакцию нашим софийским корреспондентом А. Иосифовым с указанием, что она принадлежит перу гр. Л.Н. Толстого. Копия статьи — или письма — обнаружена была болгарской писательницей Д. Габо в архиве ее покойного отца, известного политического деятеля П. Габо. На статье имеется указание, что автор ея гр. Л.Н. Толстой. Где находится подлинник, неизвестно. Имеются основания полагать, что копия сделана рукой С.Г. Фруга, который был
58
близким другом П. Габо. Ни в одном из собраний сочинений Л.Н.Толстого эта статья не опубликована. Считая интересным познакомить наших читателей с этим документом, редакция не берет на себя ответственность за то, что автором ее действительно является Л.Н. Толстой"149. Вот эта статья.
Что такое еврей?
Не правда ли — странный и довольно нелепый вопрос! Кто не знает, что такое еврей? Кто из читающей публики, если он даже никогда в глаза не видел евреев и не знает ничего об их судьбе и истории, не мог бы ответить на этот вопрос словами некоторых современных публицистов: евреи — это жид, пиявка, высасывающая соки страны, ими обитаемой, или евреи — это жид, арендующий имения для собственной выгоды, а не для пользы помещиков и торгующий также ради собственных барышей, а не для выгоды покупателей, и т. п.
Но вопрос этот, как нам кажется, будет уже не столь странным и наивным, и даже ответить на него будет уже [не] так легко, если мы выразим его в несколько иной форме, хотя бы, положим, в следующей: что это за чудовище [что это за стоглавая гидра, которую топили и жгли, резали], которое топили, резали и вешали, гоняли и преследовали, ругали и бранили, грабили и жгли все властелины, все нации и все племена, сообща и порознь, начиная с Фараона Египетского и кончая Румынским министерством Братиано [и Когальничано], начиная с древних ненавистников Иудеи и Палестины и кончая современными нашими публицистами-жидоедами, начиная с представителей гуманизма и инквизитора Торквемадо [в тексте на идиш: "украинских торквемадов" (здесь и далее курсив мой. — С. Д.)] и кончая современным полицейским десятским?
Что это за чудовище, которое, несмотря на все это, до сих пор существует и имеет своих представителей во всех почти странах цивилизованного мира на государственном, финансовом, судебном, административном и военном поприще и во всех областях науки и искусства [наук и искусств]? Что такое еврей, который после всякого избиения и истязания поднимается [сызнова, как феникс с собственного пепла] с новой энергиею, с новой деятельностью [с прежнею стойкостью и непобедимостью] и становится живым [угрожающим] упреком своим гонителям и преследователям?
Что такое еврей, который по уничтожении его политической независимости успел приобрести и удержать за собою умственную развитость и, не имея ни орудия, ни войска, заставить своих преследовагелей признать за ним и политическую равноправность?
Что такое еврей, который, как говорят, столь падок на деньги, столь легкий [столь алчный] к барышам, не соблазняется, однако, никакими благами мира, суленными [сулимыми ему] им его преследователями за изменения его убеждений и своеобразной жизни?
59
Еврей — это Прометей [в тексте на идиш: "это тот святой, что снес святой огонь с неба"], добывший вечный огонь из самых небес и сделавший его достоянием целого света [и озаривший им весь мир; еврей первый постиг божественную идею и сделал ее достоянием целого света]. Еврей, бывший долгое время единственным хранителем этой божественной идеи, есть источник веры, из которого черпали все прочие религии. Не будь евреев, все народы были бы до сих пор идолопоклонниками.
Еврей — это избранный Богом в хранители его Учения, и эту священную миссию он исполнит, несмотря на огонь и меч идолопоклонников, пытки и костры католической инквизиции.
Еврей — это пионер свободы, потому что [еще] в те отдаленные [и мрачные] времена, когда люди разделялись только на [на два класса] властителей и рабов, — законодатель его Моисей запрещал [держать] в рабстве, в крепостничестве (быть) [долее шести лет] больше шести лет, по истечении которых раб должен быть освобожден без всякого выкупа. Если же раб [не пожелает] не хотел воспользоваться данной ему свободой, то Моисей повелел [повелевает] пробуравить ему ухо. Талмуд весьма [остро]умно объясняет отношение уха к рабству. «Ухо, говорит он, слышало на горе Синае: "они мои слуги [они не должны быть проданы как крепостные], а не слуги слуг, и оно не послушалось, отказываясь от уже доставленной свободы, и проткните ему за это ухо!!!" [и этот человек добровольно отказывается от предоставленной ему свободы — проткни же за то его ухо].
Евреи — это эмблема абсолютного равенства [ибо Талмуд, которого так презирают и боятся незнающие его], Талмуд доказывает разными путями из Святого писания, что никто не может сказать: "мой отец был выше твоего отца". В другом месте Талмуд доказывает, что Святое писание не говорит о той или другой нации, об этом или другом народе, классе, а просто о "человеке".
Еврей — это пионер цивилизации, ибо за [тысячи лет] 1000 лет до Р.Х., когда все известные тогда части света были покрыты непроницаемым мраком невежества и варварства, в Палестине уже было введено обязательное обучение [сноска — см. в Евр. библ. "Что такое Талмуд" Эм. Дейтша и статьи Пирогова о евреях]. Неучей и невежд презирали больше, чем в нынешней цивилизованной Европе. Даже незаконнорожденный, которого по Св. писанию исключали из общества, ставился Талмудом выше первосвященника, если первый ученый, а [последний] второй неуч. В самое свирепое и варварское время, когда жизнь человека не имела [никагого] значения, Акиба, величайший из талмудистов, не задумался публично выступить против смертной казни. "Суд, — говорится в Талмуде, — который даже в течение 70 лет произнес хотя один смертный приговор, — трибунал убийц".
60
Евреи — это эмблема [терпимости] невиновности в гражданском и религиозном отношениях. "Любите [чужеземцев] чужестранцев, ибо чужеземцами вы [мы] были в [Египте] стране Египетской!" И это было сказано в то [грубое] время, когда главная задача известных тогда народов и племен состояла [в] из порабощения одного народа другим. С первого взгляда слова эти кажутся довольно странными. Египтяне употребили во зло доверие евреев, поработили и обрекли на самые жестокие работы, за исполнением которых наблюдали с кнутом в руках и вдобавок всякого новорожденного велено было бросать в реку, участь, которой не избег и сам Моисей, а между тем он и предписывает любить чужестранца в Египте, как будто евреи должны быть благодарны египтянам за их жестокое обращение. Но это именно доказывает возвышенное миросозерцание [который старался искоренить в евреях всякое чувство мести и вместо ея вселить чувство благодарности], которое желало искоренить в евреях всякое чувство мести, а вместо того вселить чувство благодарности уже за то, что египтяне первоначально приняли их [гостеприимно] за то, что египтяне первоначально приняли их в гости, хотя впоследствии злоупотребляли [ими].
Что касается веротерпимости, то иудаизму не только чужд дух прозелитизма, но напротив того, Талмуд предписывает объяснить желающему принять иудейство всевозможные трудности исполнения еврейской религии. [Лучше всего характеризует веротерпимость евреев следующее изречение Талмуда: "Кто постоянно воздерживается от идолопоклонства, тот уже по одному этому считается евреем, и пускай он во всем прочем остается верен своему дому и своему родству"]. Такою возвышенною идеальною веротерпимостью [едва ли] не может похвалиться ни один учитель новых учений.
Еврей — это эмблема вечности, тот, которого тысячелетние истязания и убиения не могли истребить; тот, который первый удостоился открытия божественной идеи [был долгое время единственным ея хранителем] долго ея хранителем и впоследствии сделал эту великую идею достоянием всего мира [тот не может и не должен быть истребим, тот вечен, как сама вечность].
Еврей был, есть и будет вечным поборником, распространителем свободы, равенства [цивилизации] и веротерпимости.
В тексте на идиш есть добавление: "Одесса, 30 декабря 1891 года". Вариант этой статьи был опубликован в первом выпуске "Еврейской библиотеки" еще в 1871 г.* за подписью некоего
________________
*В "Рассвете" опечатка: указан 1881 г. Издание "Еврейской библиотеки" с 1880 по 1901 г. было приостановлено.
61
Г. Гутмана и с таким примечанием редакции: "Хотя в нашем сборнике не место таким маленьким статейкам, но мы печатаем ее как интересное сопоставление крайних мнений, существующих о еврейском племени" (С. 338). Я употребил слово "вариант", и это, пожалуй, верно. Никаких существенных изменений в тексте нет, кроме некой модернизации. Так, в тексте "Библиотеки" говорится о румынском правительстве Братиано и Когальничано. Вряд ли кто-то, спустя почти 60 лет помнил имя румынского писателя и политического деятеля Когальничано, поэтому имя его опущено. Почти все заключенные в квадратные скобки разночтения — это вариант статьи 1871 г. В варианте на идиш обращает внимание множественное употребление личного имени "Торквемадо" с прилагательным "украинский", что более созвучно истории евреев на Восточно-Европейской равнине.
Первая проблема, возникающая перед критиком, — это идентификация Г. Гутмана. Никаких сведений об этом авторе или каких-либо других его трудах нет ни в "Систематическом указателе литературы о евреях", ни в старой "Еврейской энциклопедии", ни в "Критико-библиографическом словаре русских писателей и ученых" С.А. Венгерова (Пг., 1915. Т. 1), ни в "Словаре псевдонимов" И.Ф. Масанова, ни в "Еврейской старине" и других источниках. Автор одной-единственной статьи канул в Лету. А статья превосходная, темпераментная, стиль борца. Впрочем, есть одна странность. В "Систематическом указателе литературы о евреях" (СПб., 1892) инициал Гутмана другой — М. Гутман, и это повторено дважды — в тексте и в индексе. Можно допустить, что это двойная опечатка, не учтенная в приложении "Важнейшие опечатки" на с. VIII указателя. В содержании первого выпуска "Еврейской библиотеки" инициалы Гутмана "Г.М."
Второй вопрос: а вдруг автором этой статьи является Л.Н. Толстой, скрывшийся под псевдонимом? В ней есть одно место, очень близкое его духу — рассуждение о смертной казни.
Первый выпуск (или номер) литературно-исторического сборника "Еврейская библиотека" вышел в 1871 г., до 1880 г. их вышло восемь. В 1901 г. издание возобновилось, вышел девятый номер, а в 1903 г. — десятый выпуск. Их редактором был Адольф Ефимович (Арон Хаимович Ландау, 1842-1902). Во время подготовки десятого выпуска он скончался, завершил работу его сын. Авторами этих сборников были виднейшие еврейские публицисты Л. Лаванда, И. Оршанский, М. Моргулис, Л.О. Гордон, М. Кулишер, Л.И. Мандельштам, М. Мыш, крещеный еврей П.И. Вейнберг и писатель Г.И. Богров (впоследствии крестив-
62
шийся). Наконец, в сборниках участвовали и русские литераторы — В.В. Стасов и Д. Минаев.
Историк Арон Яковлевич Черняк, посвятивший проблеме авторства "Что такое еврей?" статью, убежден, что Толстой не мог быть ее автором, ибо статья написана как бы изнутри, "а не со стороны — пусть даже самого расположенного к еврейству нееврейского человека, что она раскрывает сокровенные глубины еврейской души, что это своеобразный манифест еврейства. Допускаю, что на это, быть может, способен Владимир Соловьев. Но Лев Толстой не Соловьев"150. Я согласен с А.Я. Черняком, что если автор статьи русак, то только Соловьев. Но В. Соловьеву в 1871 г. было 18 лет, он был влюблен в свою кузину, развлекал ее стихами Гейне, переводил Шопенгауэра, а кроме того, переживал религиозный кризис. Нет, юнец Соловьев не мог написать эту статью: ее содержание пока вне его. Что же касается Толстого, то он в это время работал над "Азбукой" (в которой в разрез с основной идеей статьи наличествует антисемитская поговорка о крещеном еврее), занимался греческим языком, лечением и семейными делами. Его записная книжка за 1871 г. хранит лишь одну запись, не имеющую отношения к еврейству. Немногословен дневник и предыдущего года — одним словом, ясно, что Льву Николаевичу не пришло в голову заняться апологией еврейства. А не возмутился он по поводу публикации статьи в "Театр велт" лишь потому, что и не подозревал о ее существовании, она до него попросту не дошла. Маковицкий перечисляет десятки изданий на всех языках, получаемых в Ясной Поляне, и оговаривает: кроме католической, протестантской и еврейской прессы151. Повторю, что место и время написания статьи на идиш — Одесса, 30 декабря 1891 г. Толстой в это время находился в селе Бегечевке Рязанской губернии и был занят борьбой с голодом — организацией столовых и писанием сказки и статьи для сборника "Помощь голодающим": "Работник Емельян и пустой барабан" и "О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая" и т. д.
Почти в каждом номере "Еврейской библиотеки" (кроме первого), о чем я уже упоминал, есть статья известного критика и историка искусства Владимира Васильевича Стасова (1824-1906). Мое внимание привлекла его статья под названием «По поводу перевода "Натана Мудрого"» (выполненного драматургом В. Крыловым) — драматической поэмы немецкого просветителя, теоретика искусства и драматурга Готхольда Эфраима Лессинга (1729-1781). Стасов с большим уважением писал о Лессинге как правозащитнике евреев: «Не раз филистеры и всякие
63
другие темные люди заподозревали его в подкупе со стороны евреев и печатно высказывали эти гнусные, бессмысленные клеветы свои. Так странно, так невероятно казалось в XVIII в. заступничество за евреев. Ведь сам Вольтер, этот великий боец за права человечества, еще с презрением и ненавистью относился к еврейскому племени и не хотел понять, что евреи — такие же люди, как все другие. Но Лессинг был сложен иначе: у него ум способен был идти глубже и дальше своих современников, даже самых гениальных, и, начиная уже с юношеских лет, он принялся за дело той проповеди, которая для всех других была тогда еще немыслима. Ему было всего 20 лет от роду, когда он написал "Натана Мудрого", самое крупное свое художественное произведение, где еще раз и с новою силою выступил за равноправие евреев с другими народами во всех жизненных сферах. Германия, а за нею вся Европа признали громадное значение и всю талантливую силу этого творения, и с конца прошлого столетия сотни книг написаны для доказательства этого и провозглашения великости Лессинга. Но вот изумительный факт: пробегая обширный библиографический список всего написанного о "Натане" ...невольно подумаешь, что там, где все лучшие умы проникнуты мыслями, пущенными в ход Лессингом, там, наверное давным-давно, уже совершился переворот в общем мнении, и правые понятия утвердились твердо, несокрушимо. Но, взглянув на дело, убедишься, что это фантасмагория, нечто вроде литературной игры, где слова красивы и талантливы, но дела им не соответствуют. Прочтите то, что писали Гейне и Бёрне в своем добровольном изгнании из Германии, ставшей невыносимою для их правдивого и глубоко возмущенного духа. Что они говорят про положение евреев в 30-40-х годах среди той самой Германии, которая так горячо и радостно аплодировала великодушным освободительным речам Лессинга? Все те же преследования, все то же незаслуженное презрение и ненависть, основанная на одних только бессмысленных средневековых традициях, все то же унижение человеческого достоинства в лице угнетателей и гонителей!
Как медленно двигается род человеческий даже там, где раздается громовая речь гениальных, светлых личностей! Как тих и мелок шаг даже наиобразованнейших поколений, когда дело доходит до приложения идей к практике, и как часто эти поколения готовы при первой оказии отступаться на этой практике от лучших завоеваний ума и мысли!»152
Внимательно прочитав эти инвективы, несложно заметить, как много общего в статье Стасова и в статье "Что такое евреи?".
64
В первую очередь, конечно, энергичный стиль. Множество восклицательных знаков. Свойственный В.В. Стасову темперамент бойца прослеживается в обоих текстах плюс неподдельное восхищение богоизбранным народом, который он с юношеским пылом защищал до конца своих дней. Стасов любил евреев трогательной и даже какой-то болезненной любовью. Евреи в целом и каждый в отдельности казались ему воплощением всяческих талантов.
Публикуемое ниже письмо Ильи Ефимовича Репина от 26 июня 1906 г. литератору Александру Владимировичу Жиркевичу (1853-1927), с которым он дружил долгих восемнадцать лет, было скопировано Стасовым (позже хранилось в архиве Стасова в Институте литературы Академии наук СССР). В изданной в 1950 г. переписке И.Е. Репина с писателями это письмо сокращено до неузнаваемости. Правда, в увидевшей свет в том же году переписке Репина со Стасовым оно опубликовано почти полностью, что в годы борьбы с космополитами, в годы арестов и убийств еврейских деятелей культуры потребовало от издателей, составителей подборки и комментаторов гражданского мужества. Однако обратимся к письму:
«Когда я увидел на присланной Вами книжке имя Крушевана (черносотенец. — С. Д.), я сейчас же бросил эту книжку в огонь.
Мне это имя омерзительно, и я не могу переносить ничего исходящего от этого общения.
Жалко то мировоззрение, которое гарцует на погромах... Только дрянное ничтожество может жаловаться, что его заедают жиды. Русский полицейский прихвостень Суворин всегда заест благородствующего Жида Нотовича...
Дай Бог скорее отделаться от всех мерзавцев Крушеванов, которые позорят и губят наше отечество... Ох, идет, идет грозная сила народа. Фатально вызывают это страшилище невежды-правители, как вызывали японцев, и также будут свержены со всей их гнусной и глупой интригой. И самые даже благородные от природы, совращенные в лагерь Крушеванов людишки, навеки будут заклеймены позором в глазах истинных сынов родины.
И чем дальше в века, тем гнуснее будут воспоминания в освободившемся потомстве об этих пресмыкающихся гадах обскурантизма, прислужников подлых давил, сколько бы они ни прикрывались "чистым искусством".
Видны ясно из-под этих драпировок их крысьи лапы и слышна вонь их присутствия»153.
65
Это письмо, из которого Репин не делал секрета, развело когда-то близких друзей навсегда. Сохранилась их обширная переписка, кроме того, Репин не раз писал Жиркевича...
Стасов — Репину
1 июля 1906 г.
Дорогой Илья, я новый раз должен издали аплодировать Вам, словно Шаляпину на сцене за какую-то чудесную сцену из "Бориса" или из того же "Игоря"! Экая только беда! Цветов нет! Да кабы и были, до Куоккалы не добросишь! Далеконько немного!!
Это все я Вам распеваю по случаю того письма об Паволакии Крушеване, с которого у меня теперь есть копия, списанная специально на то, чтобы лечь в библиотеке рядышком со многими такими же сильными и колоритными (по-рембрандтовски) письмами, состоящими из чудесных темных и светлых пятен.
Ура! Ура! А я, вообразите, читал и перечитывал это "Крушение" "Крушевания", тут же зараз читал сегодня биографию и п и с ь м о одного из наших повешенных, наших великих мучеников! Это письмо и биография только на днях появилась в "Былом" (за июнь). Если Вы получаете и сами эти серенькие книжечки, то и слава Богу! Если же не получаете, то я бы сказал: "Пошлите, велите купить поскорее!" Это биография и письмо "Гершковича". Как я был глубоко тронут! Как потрясен до корней души! Что за чудный алмаз был этот 19-летний юноша! Чем он жил внутри себя, какие изумительные ноты выносились из его бедной, измученной, но великой, широкой и несокрушимой души!! И что он пишет несчастной матери, работающей свои страшные работы за 20 и 30 копеек в день!! И какие потрясающие картинки еврейской улицы, еврейского дома, еврейского базара, еврейского плача, крика и рыдания ужасного! Я думаю, Вам, для Вашего дела надо это все знать, прочитать и вместить в свою душу, в один из самых главных и лучезарных ее уголков154.
Репин — Стасову
Да, дорогой Владимир Васильевич, история Гершковича — это глубочайшая, потрясающая трагедия. Его можно сравнить с царевичем Сакия — Муни. Тот из роскоши царских дворцов, а этот пария из самых ничтожных отбросов человечества вырастает в полубога Прометея. Это величайшее чудо!.. С независимым гордым обликом божественности умирает он за лучшее, что есть в идее человека; умирает, счастливый своим великим положением... Письма к матери, желание жить и это божеское самообладание говорят в нем за великие способности к свету, прогрессу! В такую минуту такой разум, такой стиль!.. Да, в этом 19-летнем мальчике умер великий человек...155
66
И последнее. Известно, что Л.Н. Толстой любил музыку. По его просьбе в Ясную Поляну приезжали многие музыканты, А. Б. Гольденвейзера и С.И. Танеева я уже упоминал. Иногда музицировали в четыре руки, в чем участвовал и сам писатель. Вкусы у Льва Николаевича были своеобразные. Гольденвейзер записал его мнение о Моцарте: "Моцарт, которого я так люблю, впадает иногда в пошлость и поднимается зато потом на необыкновенную высоту". Музыку Бетховена однажды определил знакомым нам по другим временам словом "сумбур". Выше всех ставил Гайдна, полагая, что на нем остановилось сочинительство ясной и простой музыки156.
Старший сын Толстого Сергей Львович был музыкантом. Маковицкий описал вечер в яснополянском доме в канун Пасхи, 21 апреля 1907 г. За чаем Софья Андреевна попросила Сергея Львовича сыграть, "играл, главным образом, Грига". Лев Николаевич нашел его оригинальным, но скучным. Потом Сергей Львович сыграл что-то, о чем Л.Н. сказал: "очень искусственно" — оказалось, Вагнера (Маковицкому Вагнер нравился). Заговорили о Шопене. "Софья Андреевна сказала, что он, вероятно, еврейского происхождения, так как великий талант". Л.Н. парировал: "Нет. Великих музыкантов-евреев нет. Ни великих мыслителей"157. В данном случае взгляды Толстого полностью совпадали со взглядами Вагнера (невольно подумаешь, уж не читал ли великий писатель такой "шедевр", как "Жидовство в музыке"). По Вагнеру, евреи в музыке не творцы, в лучшем случае — исполнители. Толстой расширил этот постулат, распространив его и на мыслителей. Возможно, слова Софьи Андреевны задели мужа (человек он был ревнивый и самолюбивый), и возможно, он забыл, что высоко, очень высоко ценил Боруха Спинозу. А Софья Андреевна права: Шопен был еврейского происхождения. Интересующихся отсылаю к своей книге "История одного мифа"158».
Другой любопытный разговор о музыке записан Маковицким 25 декабря того же 1907 г. и связан с приездом в Ясную Поляну Ванды Ландовской, "концертистки на клавесине и фортепиано", крещеной польской еврейки. Ее игра доставила графу огромное удовольствие: "...чтобы так играть, требуется не только дарование, но и упорство. Эти интеллектуальные способности и сила воли — по Чемберлену — у евреев есть, а религиозно-нравственного у них нет. Кто-то сказал, что евреи — лучшие музыканты". Комментарий отца продолжил Сергей Львович: "По творчеству — нет: у них Мейербер и Мендельсон — второстепенные. А в исполнении — выдающиеся (Рубинштейн)"159.
67
Известно, что Толстой, особенно в последние годы жизни, бывал непоследовательным в оценках, не говоря уже о непостоянстве вкусов и пристрастий. Вот характерный тому пример: "Напрасно мало ценят Рубинштейна, — сказал Л.Н. однажды А.Б. Гольденвейзеру после того, как прослушал в его исполнении пьесы Аренского и Шопена, — он был последний из крупных композиторов; в нем есть и старое и новое"160.
22 октября 1909 г. в Ясную Поляну заглянула пара музыкантов-виртуозов: пианистка Евгения Иосифовна Эрденко (1880-1953) и скрипач Михаил Гаврилович Эрденко (1886-1940), будущие профессора Московской консерватории соответственно по классу рояля и скрипки. Поначалу Толстой даже не хотел их принимать: "Душан пришел с известием, что скрипач с женой. Я сошел вниз. Вероятно, еврей; хотел играть, я поручил дочерям. Они отказали"161. "Умиляет" выражение "Вероятно, еврей", не человек, не музыкант — еврей...
Обстоятельства сложились так, что Эрденко были вынуждены остаться в доме Толстого на ночь. Они опоздали на поезд. В дневнике Толстого есть запись: "...все вернулись — и музыканты и Фридман. Что ж делать. Казались мало симпатичны". "Несимпатичный" Нафтель Маркович Фридман (1863-?), адвокат, депутат III Государственной думы от Ковенской губернии, кадет и неутомимый защитник еврейства, в будущем станет известен как один из отцов-основателей "свободной" Литвы.
Толстой не принял Эрденко потому, что тот хотел показать "свою манеру декламативного искусства" (исполнение русской музыки в манере, доступной народу). Эта просьба была передана через Маковицкого, который, видимо, изложил ее так, что Толстой не захотел видеть музыкантов162. Действительно: еврей — культтрегер русской музыки для православного люда! Это уж слишком...
Однако произошло чудо — Эрденко не только остались в Ясной Поляне на ночь, но и устроили для Толстого, его домашних и гостей настоящий концерт: "Лев Николаевич несколько раз плакал и горячо благодарил артиста и аккомпаниаторшу..." А после исполнения "Ноктюрна" Ф. Шопена пришел в восторг и сказал: "Еврейская молитва — вопль, экстаз". Эрденко же сделал неожиданное признание, что его предки по линии отца были цыгане(!?), формально исповедовали христианство, оставаясь в душе иудеями(!?). Затем Эрденко "сыграл еврейскую скорбную песню, которую евреи поют в Судный день". В воспоминаниях о Толстом Эрденко указал, что исполнял еврейскую народную мелодию "Кол-Нидре". А под мазурку Венявского старик даже
68
ударился в пляс! "Чтo он играл, — сказал Л.Н., — мы не знаем, но так сыграл, что в душу ударил... я никогда не слышал, чтоб кто-нибудь так играл... эффекты страстные". Л.Н. подарил супругам-музыкантам свой портрет с надписью "В память большого нам доставленного удовольствия". Такой подарок — фотография — в начале XX в. — знак явной симпатии писателя к случайным знакомым. Эрденко играл у Толстых несколько раз, каждый его концерт вызывал у 82-летнего Льва Николаевича почти юношеский восторг: "Никогда так не наслаждался"163.
Происхождение Михаила Эрденко подернуто пеленой неизвестности. Его настоящая фамилия Ерденков, и родился он по разным источникам в 1885 г. или в 1886 г. в селе Бараново Курской губернии, т. е. вне пресловутой черты. Отец его был музыкантом, который и начал обучение сына. Первый концерт вундеркинд дал в Харькове, когда ему минуло пять лет. Толстой называл его самоучкой, но неверно: Эрденко учился в Московской консерватории по классу скрипки у И.В. Гржимали, которую окончил в 1904 г. Недолго преподавал в Самаре, но уже в 1905 г. вернулся в Москву и принял участие в революционном движении. Он участвовал в строительстве баррикад, руководил оркестром на похоронах Баумана. «Когда процессия с гробом поравнялась со зданием Синодального училища... то как-то совершенно неожиданно все смолкло! И в этой напряженной тишине раздались трубные фанфары на доминанте соль минора перед хоровым выступлением похоронного марша "Вы жертвою пали..." У меня нет слов, чтобы описать состояние, возникшее в этот момент!.. Помню фигуру знаменитого скрипача Михаила Эрденко с огромной палкой в руках, на конце которой был прибит кусок красной материи: он дирижировал этой палкой оркестром и хором», — писал в "Воспоминаниях о Московской консерватории" В.И. Садовников164.
В 1910 г. он стал лауреатом Московского конкурса скрипачей. С этого же года начал преподавать в Киевском музыкальном училище, преобразованном в 1913 г. в консерваторию, где одновременно возглавлял квартет. В 1911 г. совершенствовался в Бельгии у великого Э. Изаи. После Октября, который он принял, Эрденко реорганизовал Киевскую консерваторию. Продолжал концертную деятельность, выступал на фабриках и заводах, в воинских частях на фронтах Гражданской войны. С 1922 г. жил в Москве. Участвовал в первом радиоконцерте 1924 г., первыми слушателями которого были делегаты XIII съезда ВКП(б). Пре-
69
данность Эрденко режиму не вызывала сомнений, и он одним из первых советских исполнителей выезжал вместе с женой-пианисткой за рубеж — в Польшу (1926), Китай, Японию (1927-1928); в начале 30-х годов — в Эстонию, Латвию, Литву, Германию. В Германии не раз выступал на антифашистских концертах-митингах перед немецкими рабочими (!).
С 1935 г. М. Эрденко — профессор Московской консерватории. Критика в один голос отмечала магическое воздействие его игры на аудиторию: эмоциональную выразительность в сочетании с виртуозной техникой. Михаил Гаврилович часто исполнял не только западных и российских композиторов, но и свои произведения. Ему же принадлежат оригинальные скрипичные транскрипции Шопена, Брамса, Поппера, Венявского, Алябьева ("Соловей"), Чайковского, Рахманинова. Почему его забыли — мне неясно. Ведь существовали же граммофонные записи...
Последний раз в жизни Лев Николаевич слушал музыку в исполнении сына. Запись Маковицкого от 4 октября 1910 г. лаконична: "Вечером Сергей Львович играл шотландские, еврейские, испанские песни и Рубинштейна. Л.Н. просил открыть свою дверь и повторить Рубинштейна"165.
Лев Толстой и "Протоколы Сионских мудрецов". Сама постановка вопроса выглядит абсурдом. Но при внимательном чтении ПСМ мы легко можем выделить и антитолстовские высказывания. Если говорить о личностной атаке ПСМ, то явно имеются в виду философ Владимир Соловьев, Лев Толстой и политический деятель Сергей Юльевич Витте. Собственно, сам С.А. Нилус резко отрицательно относился к учению Толстого. Само по себе ПСМ есть детище XIX в., содержащее критику нового индустриального общества. Но его неоднократно критиковал и Толстой, в частности в легенде "Разрушение Ада и восстановление его", законченной либо в самом конце 1902 г., либо в начале 1903 г. и тотчас опубликованной за границей. Не исключено, что чтение этой легенды помогло С.А. Нилусу составить "антиевангельское" оглавление и разбивку "Протоколов..." на параграфы. При их первой публикации в петербургской газете "Знамя" (в номерах от 28 августа до 7 сентября 1903 г.) текст "Протоколов" был сплошным, лишь впоследствии Нилус разбил их на 24 главки, дав им названия и сделав пометки на полях наподобие библейской симфонии.
70
Впервые эту легенду Лев Николаевич Толстой слышал еще в 1879 г. от Василия Петровича Щеголенка (Щеголенкова) (1805 — после 1886), певца, сказителя былин. Его не раз записывал этнограф А.Ф. Гильфердинг. С его слов записанные легенды служили Толстому основой для ряда рассказов: "Иван Павлов", "Притча о двух стариках" и др.
Смысл легенды "Разрушение Ада и восстановление его" заключается в том, что, по евангельской версии, после распятия и воскресения Иисуса Христа, он сошел в Ад, разрушил его, сковал Сатану и выпустил грешников. В интерпретации легенды Толстого, спустя многие годы (Вельзевул не считал столетия) Ад был восстановлен и царь тьмы освобожден от оков. "Как это могло произойти?" — вопрошает Вельзевул (т. е. Сатана, в иудейской демонологии Вельзевула (Баал-звув) тоже отождествляли с Сатаной). Разные дьяволы ответствуют князю тьмы. Главное, что разрушило христианскую общину, — это церковь. «Что такое церковь? — вопрошает Вельзевул. — А церковь это то, что когда люди лгут и чувствуют, что им не верят, они всегда ссылаются на Бога, говорят: "Ей-богу правда то, что я говорю"». Раскол и подмена христианства псевдохристианством начались еще на заре возникновения новой веры. "Дьявол в пелеринке", олицетворяющий церковь, указывает на разногласия между сторонниками Петра и сторонниками Павла, правда, не называя их имена, и, как считают дьявол в пелеринке и Толстой, раскол шел по второстепенному вопросу: обязательность обрезания и кошерность пищи.
Пороки человеческие, согласно легенде, были расхватаны разными дьяволами, так сказать, "специалистами узкого профиля". Дьявол блуда, дьявол убийства, дьявол науки и псевдонауки -все они отдают отчет о своей весьма успешной деятельности отцу-Сатане. Вельзевул устал, но его адепты требуют, чтобы он их выслушал: «"А нас вы забыли..." — "Вы что делаете?.."
— Я — дьявол технических усовершенствований.
— Я — разделения труда.
— Я — путей сообщения.
— Я — книгопечатанья.
— Я — искусства.
— Я — медицины.
— Я — культуры.
— Я — воспитания.
— Я — исправления людей.
— Я — одурманивания.
— Я — благотворительности.
71
— Я — социализма.
— Я — феминизма» 166.
Умиляет здесь тавтология Толстого, узревшего в специализации опасность индустриального общества: "Я — разделение труда". Но ведь и в царстве Вельзевула действует тоже разделение труда. В общей сложности, по Толстому, "работают" 18 ведомств Сатаны.
Если мы сопоставим главы ПСМ, описывающие разрушительную деятельность жидомасонов по захвату мирового господства, то увидим, что средства захвата мало чем отличаются от тех средств, благодаря которым (по Легенде) в мире восторжествовало Всесветное Зло. Фабулы ПСМ и "Разрушения Ада" тоже весьма схожи, хотя, конечно, можно усомниться в наличии в ПСМ фабулы, но она все же есть. Описано некое собрание под председательством "екклезиаста", "государя", правителя или, по Макиавелли, "князя", который отчитывается о деятельности собрания и "диктует" стоящие перед ним задачи. В публикации Протоколов Г. В. Бутми (де Кацмана) речь ведется от первого лица множественного числа — "Мы" (кроме протокола 2, там — "Я"); в публикации Нилуса — от первого лица единственного числа.
Нечто подобное происходит на сатанинском собрании: Вельзевул выслушивает отчет о бесчисленных победах сатанистов над сторонниками Иисуса Христа. Князь тьмы — Сатана и "князь", по Макиавелли, уравниваются. После несложного сравнения становится ясно, почему писательница Е. Шабельская свои антимасонские и антисемитские романы озаглавила "Сатанисты XX века".
Если признать за аксиому русское происхождение ПСМ, будет ясно, что творцы фальсификации находились под влиянием не только юдофобских писателей (Ф. Достоевского и др.), но и под могучим воздействием Льва Толстого, властителя дум конца XIX — начала XX в. Соблазн был слишком велик. Влияние Толстого на Нилуса очевидно; возможно, они были похожи внешне. Современник в 1909 г. описал Нилуса так: "То был человек 45-ти лет, типичный русак, высокий, коренастый, с седой бородой, и на нем была русская косоворотка, подпоясанная тесемкою с вышитой молитвою"167. Одним словом, тип русского интеллигента-подвижника, не приемлющего культуру, науку и церковную жизнь, тяготеющего к "мужицкой вере", к расколу, отождествляющего староверчество с верой без примеси науки и культуры. Я не исключаю личного знакомства Нилуса с Толстым. Оптина пустынь находилась недалеко от Ясной Поляны; Курская и Тульская губернии смежные. Толстой был в Оптиной несколько раз, да и в последний
72
путь тоже шел через Козельск. В свою очередь, "религиозный писатель" Нилус мог прийти в Ясную инкогнито. Таких сюда приходило много. Нас не должно смущать, что Нилус боролся именно с толстовством: он, возможно, не замечал, что сам в какой-то степени движется по той же колее. Думаю, что если бы ему указали на заимствования, он был бы искренне возмущен.
И еще: если бы Лев Николаевич дожил до начала первой мировой войны, как бы он отнесся к убийству Столыпина, "делу Бейлиса", к войне, наконец? Ответ на последний вопрос ясен. Сторонник мира, противник воинской службы, он, вероятно, ужаснулся бы слепоте тех, кто вверг мир в катастрофу. Можно предположить, как бы он воспринял убийство премьера, жесткую внутреннюю политику которого, мягко говоря, не одобрял. Думаю, Толстому было бы безразлично, кто убил — русский или еврей; он сурово осудил бы любого, согласно многократно утверждавшемуся им христианскому принципу — на насилие не должно отвечать насилием.
Что же касается ритуального процесса над Бейлисом, то "реконструировать" реакцию Толстого трудно. Нашел бы он в себе мужество поставить подпись в защиту гонимого, как сделали это десятки представителей русской интеллигенции, в том числе далекие от еврейства (например, Александр Блок)? Не знаю...
Примечания
1 Волошин М. Лики творчества. М., 1988. С. 409.
2 Литературное наследство. М, 1979. Т. 90: У Толстого, 1904-1910. "Яснополянские записки" Д.П. Маковицкого: В 4 кн. Кн. 1: 1904-1905; Кн. 2: 1906-1907; Кн. 3: 1908-1909 (январь-июнь); Кн. 4: 1909 (июль-декабрь) — 1910. (Далее: Маковицкий Д.П)
3 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. М.; Л., 1928-1958. Т. 34. С. 274-275.
4 Маковицкий Д.П. Кн. 4. С. 142.
5 Там же. Кн. 2. С. 107.
6 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 30. Коммент. С. 548.
7 П.Я. [Якубович]. Русская муза. СПб., 1905. С. 328.
8 Набоков В. Дар // Собр. соч.: В 4 т. М., 1990. Т. 3. С. 228.
9 Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч.: В 16 т. М., 1939-1953. Т. XV. С. 647.
10 Гумилев Н. Жизнь стиха // Собр. соч. Вашингтон, 1968. Т. 4. С. 172.
11 Маковицкий Д.П. Кн. 3. С. 80.
12 Келдыш Ю. Рахманинов и его время. М., 1973. С. 240.
73
13 Там же. С. 129.
14 Песни и романсы русских поэтов. М., 1965. С. 837.
15 Жданов В. С.Я. Надсон (к 75-летию со дня рождения). Литературный календарь // Лит. обозрение. 1938. № 2. С. 70.
16 С.Я. Надсон // Новый энциклопедический словарь. Пг., 1916. Стлб. 795.
17 Маяковский В.В. Массам непонятно (1927) // Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1955-1961. Т. 11. С. 205.
18 Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1960-1963. Т. 6. С. 138.
19 Там же. Т. 5. С. 278.
20 Герштейн Э.Г. Мемуары. СПб., 1998. С. 44, 222.
21 Заболоцкий Н.А. Столбцы и поэмы. Стихотворения. М., 1989. С. 151.
22 Там же. С. 152.
23 Надсон С. Полное собрание стихотворений. М.; Л., 1962. С. 222-223.
24 Там же. С. 278.
25 Там же. С. 281-282.
26 Заболоцкий Н.А. Столбцы и поэмы. С. 253-254.
27 Там же. С. 256-257.
28 Надсон С. Полное собрание стихотворений. С. 297.
29 Там же. С. 367.
30 Заболоцкий Н.А. Столбцы и поэмы. С. 257.
31 Надсон С. Полное собрание стихотворений. С. 279-280.
32 Маяковский В.В. Полн. собр. соч. Т. 11. С. 229.
33 Лесков Н.С. Собр. соч.: В 11 т. М., 1956-1958. Т. И. С. 533.
34 Русская эпиграмма второй половины XVII — начала XX в. Л., 1975. С. 506.
35 Мишин В. Переписка Толстого с В.П. Бурениным // Литературное наследство. М., 1939. Т. 37/38, кн. 2. С. 239.
36 Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. М., 1974-1983. Соч.: В 18 т.; Письма: В 12 т. Т. 2. Письма. С. 125.
37 Надсон С. Литературные очерки (1883-1886). СПб., 1887. С. 62-63.
38 Там же. С. 133.
39 Жерве Н. Надсоновский уголок. Литературные тризны // Наша старина. 1917. № 1.С. 185-186.
40 Плещеев А. Встречи с С.Я. Надсоном // Он же. Мое время. Париж, 1939. С. 71-72.
41 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 64. С. 17.
42 Литературное наследство. Т. 37/38, кн. 2. С. 244-245.
43 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 64. С. 23-24.
44 Чехов А.П. Полн. собр. соч. Т. 2. Письма. С. 26.
45 Там же. С. 32.
46 Цит. по: Там же. С. 441. Примеч.
47 Андреев Л. О евреях. СПб., 1915. С. 9.
74
48 Русская периодическая печать (1702-1894): Справочник. М., 1959. С. 609-610.
49 русские писатели. 1880-1917. Т. 1.: "А-Г". С. 71-72.
50 Буренин В. Критические очерки // Новое время. СПб., 1886. № 3841.
51 Гончаров И.А. Литературно-критические статьи и письма. Л., 1938. С. 341.
52 Венгеров С. Надсон Семен Яковлевич // Новый энциклопедический словарь. СПб., Т. 27. Стлб. 793-794.
53 Адамович Г. Собр. соч. СПб., 2000 (без нумерации тома). С. 450.
54 Надсон С.Я. Полн. собр. соч.: В 2 т. Пг., 1917. Т. 2. С. 3.
55 Надсон С. Полное собрание стихотворений. С. 225.
56 М.Б. Семен Яковлевич Надсон: Еврейский момент в творчестве поэта. К 50-летию его смерти // Еврейская жизнь. Харбин, 1937. С. 8.
57 Помощь евреям, пострадавшим от неурожая. СПб., 1901. С. 63.
58 Надсон С. Полное собрание стихотворений. С. 284.
59 Блок А. Собр. соч. Т. 3. С. 339.
60 Набоков В. Собр. соч. Т. 3. С. 182.
61 Маковицкий Д.П. Кн. 3. С. 55.
62 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 81. С. 11.
63 Там же. Т. 25. С. 63.
64 Маковицкий Д.П. Кн. 4. С. 64.
65 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 337; Т. 4. С. 432.
66 Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб.; М., 1880. Т. 1: "А-3". С. 557.
67 Маковицкий Д.П. Кн. 4. С. 387.
68 Бирюков П.И. История моей ссылки // Исторический сборник. СПб., 1909. С. 83-84.
69 Маковицкий неправ: на Западе субботники были всегда. Приведу лишь один пример существования такой общины. В 1939 г., после оккупации Чехословакии войсками нацистской Германии, начался массовый переход иудеев в католичество. Эпидемия ренегатства распространилась даже на консервативное словацкое еврейство — в первой половине марта крестились сразу 1600 человек. Еврейская пресса резко осудила этих людей за малодушие, резонно заметив, что крестильные купели не спасут их от гибели. В отличие от неофитов несколько сот немецких крестьянских семей субботников (чистых арийцев), проживавших в Судетской области, предпочли крещению добровольное переселение в Чехию. Что сталось с ними во время войны — мне неизвестно. Наверняка их преследовали за приверженность иудаизму (см.: Два явления. 1. Эпидемия крещения среди евреев. 2. Немцы-субботники — беженцы в Чехии // Хадегель. Харбин, 1939. № 5. С. 6-7.
70 Маковицкий Д.П. Кн. 2. С. 65.
75
71 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 63. С. 106; Т. 83. С. 370, 467. О сыне раввина Соломона Алексеевича (?) Минора (1862-1900), учившего Толстого (октябрь-ноябрь 1882 г. и в 1883 г.) древнееврейскому языку, есть запись в дневнике писателя от 3 (15) мая 1884 г.: "Минор пришел. Этот умен по крайней мере" — фраза, следующая после констатации глупости Полонского (Т. 49. С. 89). Лазарь Соломонович Минор (1855-1942) — врач-невропатолог, впоследствии профессор Московского университета. Другой сын раввина — народоволец и эсер — Минор Осип Соломонович (1861-1931).
72 Архимандрит Иоанн. Толстой и церковь. Берлин, 1939. С. 61-62. Обращаю внимание читателя на место и год издания книги.
73 Маковицкий Д.П. Кн. 1. С. 217.
74 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 63. С. 147.
75 Там же. С. 460.
76 Записки И.М. Ивакина // Литературное наследство. М., 1961. Т. 69: Лев Толстой. Кн. 2. С. 53.
77 Из дневника М.С. Сухотина // Там же. С. 167, 168.
78 Об этом см.: Архимандрит Иоанн. Указ. соч. С. 188.
79 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 63. С. 413.
80 Там же. Т. 77. С. 258; см. также: Маковицкий Д.П. Кн. 2. С. 588. Англичанин Х.С. Чемберлен (1855-1927) был женат на дочери композитора Рихарда Вагнера и считал Германию своей второй родиной.
81 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 78. С. 15.
82 Маковицкий Д.П. Кн. 2. С. 597; Кн. 3. С. 15.
83 Э.Р.С. (Стампо). Лев Николаевич Толстой и евреи. Киев, 1910. С. 8.
84 Письмо В.Ф. Булгакова// Рассвет. Париж, 1929. № 34. С. 110.
85 Маковицкий Д.П. Кн. 2. С. 179.
86 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 23. С. 315-316.
87 Тендер Г.Л. Этика иудаизма. Рига, 1929. Ч. 1. С. 126-132.
88 Бирюков П.И. Биография Л.Н. Толстого: В 4 т. М.; Пг., 1923. Цит. по изд.: Берлин, 1921. Т. II. С. 425.
89 Барац Г.М. Толстой и евреи. Монте-Карло, 1961.
90 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 82. С. 142.
91 Там же. Т. 58. С. 516. Примеч.
92 Маковицкий Д.П. Кн. 4. С. 346.
93 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 57. С. 136; Т. 58. С. 102.
94 Маковицкий Д.П. Кн. 4. С. 378.
9^ См.: Там же. С. 478. Примеч. 4 к записи от 12 октября 1910 г.
96 Маковицкий Д.П. Кн. 2. С. 77; Кн. 4. С. 376, 477, 484.
97 Наживин И.Ф. Накануне: Из моих записок. Вена, 1923. С. 45.
98 О С. Лондоне см.: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 54 (там же приводится часть письма Лондона Толстому от 21 декабря (н. ст.) 1903 г.); Маковицкий Д.П. Кн. 2. С. 104; см. также: Кн. 1. С. 139.
76
99 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 66. С. 12. 99а Там же. С. 60.
100 Там же. С. 94.
101 Маковицкий Д.П. Кн. 3. С. 395.
102 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 74. С. 106-107.
103 Там же. Т. 66. С. 15-16.
104 Записки И.М. Ивакина. С. 70, 75, 84.
105 Маковицкий Д.П. Кн. 3. С. 374.
106 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 69. С. 53.
107 Гинцбург И. Толстой и евреи // Новый восход. 1910. № 34. Стлб. 29-31.
108 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 81. С. 176-177.
109 Тенеромо И. Л.Н. Толстой о евреях. СПб., 1908. С. 19-20,22.
110 Маковицкий Д.П. Кн. 4. С. 116.
111 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 80. С. 25; см. также запись в дневнике от 25 декабря 1909 г. (Там же. Т. 57. С. 194).
112 Тенеромо И. Воспоминания о Л.Н. Толстом и его письма. СПб., 1911. С. 90.
113 Маковицкий Д.П. Кн. 1. С. 110.
114 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 80. С. 249; Маковицкий Д.П. Кн. 4. С. 131, 449.
115 Маковицкий Д.П. Кн. 2. С. 488; Кн. 3. С. 320; Кн. 4. С. 84.
116 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 69. С. 233.
117 Там же. Т. 77. С. 315-316.
118 Там же. Т. 80. С. 250.
119 Там же. С. 116; Т. 90. С. 114; Маковицкий Д.П. Кн. 4. С. 99.
120 Маковицкий Д.П. Кн. 2. С. 247.
121 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 76-78, 423, 470; Т. 77. С. 142-144; Т. 78. С. 121, 132.
122 Там же. Т. 44. С. 125.
123 Там же. Т. 77. С. 278.
124 Там же. Т. 79. С. 20; Маковицкий Д.П. Кн. 3. С. 298.
125 Молочников В.А. Свет и тени: Воспоминания о моем приближении к Толстому // Толстой о Толстом. Новые материалы / Под ред. Н.Н. Гусева, В.Г. Черткова. М, 1927. Сб. 3. С. 57.
126 Русские ведомости. 1911. 6 нояб. № 256.
127 Толстой Л.Н. Полн. собр. Соч. Т. 58. С. 88; Т. 90. С. 329.
128 Маковицкий Д.П. Кн. 3. С. 174.
129 Гинцбург И. Указ. соч. Стлб. 31; Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 260-261; Маковицкий Д.П. Кн. 1. С. 171.
130 Барац Г.М. Указ. соч. С. 10-11.
131 Горький М. Собр. соч.: В 18 т. М., 1963. Т. 18. С. 83.
132 Из дневника М.С. Сухотина. С. 148. "Уриель Акоста" — пьеса К.-Ф. Гуцкова (1874); "Друг Фриц" — мелодрама Эркмана-Шатриана (1876).
77
133 Маковицкий Д.П. Кн. 3. С. 129.
134 Там же. С. 280-281.
135 Там же. С. 318.
136 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 56. С. 38-39, 244-245, 262.
137 Митрополит Антоний (Храповицкий). Ф.М. Достоевский как проповедник возрождения. Монреаль, 1965. С. 246.
138 Маковицкий Д.П. Кн. 2. С. 169.
139 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 80. С. 217.
140 Там же. Т. 79. С. 141.
141 Маковицкий Д.П. Кн. 4. С. 156, 178, 200.
142 Там же. С. 163. Интересующихся проблемой отсылаю к кн.: История о повешенном, или История Иешу / Пер. с ивр. П. Гиля. Иерусалим, 1985.
143 Маковицкий Д.П. Кн. 2. С. 307, 338.
144 Там же. Кн. 4. С. 232.
145 Манн Т. Гете и Толстой: Фрагменты к проблеме гуманизма // Он же. Собр. соч.: В 10 т. М., 1959-1961. Т. 9. С. 557-558.
146 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 83. С. 167-168.
147 Лаживин И.Ф. Указ. соч. С. 60-61.
148 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 48.
149 Еврейский альманах. Киев, 1908. Кн. 1; Рассвет. Париж, 1931. № 13. С. 9. Из названных в предуведомлении имен известен литератор Семен Григорьевич Фруг (1860-1916), который однажды встречался с Толстым незадолго до смерти писателя (20 июля 1910 г.). С другими лицами Толстой знаком не был.
150 Вести. Тель-Авив, 1995. 24 окт.
151 Маковицкий Д.П. Кн. 1. С. 451.
152 Стасов В. По поводу перевода "Натана Мудрого" // Еврейская библиотека, 1875. №5. С. 155-156.
153 И.Е. Репин и В.В. Стасов. Переписка / Сост. и примеч. А.К. Лебедевой, Г.К. Буровой. М.; Л., 1950. Т. III. С. 259. Примеч. к письму 410.
154 Там же. С. 125.
155 Там же. С, 126-127.
156 Гусев Н., Гольденвейзер А. Лев Толстой и музыка: Воспоминания. М., 1953. С. 22; Маковицкий Д.П. Кн. 2. 572.
157 Маковицкий Д.П. Кн. 2. С. 418.
158 Дудаков С.Ю. История одного мифа: Очерки русской литературы. М., 1993. С. 90, 237.
159 Маковицкий Д.П. Кн. 2. С. 602.
160 Там же. Кн. 1. С. 185.
161 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 82. С. 157.
162 Маковицкий ДЛ. Кн. 4. С. 83.
163 Булгаков В.Ф. Лев Толстой в последний год его жизни. М., 1918. С. 246-247; Маковицкий Д.П. Кн. 4. С. 84, 286.
78
164 Садовников В.И. Воспоминания о Московской консерватории в 1905 году // Воспоминания о Московской консерватории. М., 1966. С. 195.
165 Маковицкий Д.П. Кн. 4. С. 371.
166 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 113.
167 Цит. по: Неизвестный Нилус. М., 1995. С. 247.
И.С. Тургенев, М.М. Антокольский и другие...
Мне уже приходилось писать о том, что в 1881 г., после убийства Александра II, по югу России прокатилась волна погромов, равно как о двух братьях — "добром" Александре I и "злом" Николае I. Продолжу эти сравнения.
Александр II характером более походил на дядю, чем на отца, с явным интересом относился к еврейству. В поездках по империи свободно, без охраны, посещал синагоги и жилища этой части своих подданных. В начале сентября 1858 г., на следующий день после Иом-Кипура (Судного дня), государь впервые после коронации прибыл в Вильно, а в 11 часов утра в сопровождении свиты и виленского генерал-губернатора В.И. Назимова посетил раввинское училище, где около двух часов беседовал с учениками старших классов. Затем император прошел в молельню, где послушал пение ученического хора под управлением выпускника Петербургской консерватории М.А. Натансона. После осмотрел кухню, столовую, спальни учеников и лазарет. Перед отъездом император обратился к учащимся с такими словами: "Учитесь, дети, старайтесь принести пользу отечеству, тогда будете полезными и самим себе и своим семьям". Государь поблагодарил директора училища Павловского за службу и на следующий день в Дворянском собрании (!) наградил его прилюдно орденом1.
Выслушав от приятелей этот рассказ, юный Марк Антокольский решил отправиться в столицу, заручившись рекомендательными письмами В.И. Назимова и его жены Анастасии Александровны баронессе Эдите Федоровне Раден и великой княгине Марии Николаевне, активной стороннице всяческих преобразований. Кроме того, Назимовы дали будущему скульптору денег на дорогу. Протекция помогла: Антокольского приняли в Академию художеств без экзаменов. Характерная деталь: он никогда — ни до, ни после не учился рисованию и не мог научиться за отсутствием способностей, что же касается ваяния, то, как говорили собратья по цеху, Антокольский "родился с глиной в руке". И вообще, в Академии его любили. Это было время общих надежд,
80
духовного и интеллектуального подъема; "о каком бы то ни было национальном антагонизме не могло быть и речи", — писал в мемуарах скульптор Илья Гинцбург2.
Роль В.В. Стасова в становлении Антокольского как художника вряд ли можно преувеличить. За свою долгую жизнь Стасов написал о нем множество статей, в которых всегда защищал от нападок черносотенной прессы. Вот краткий перечень этих статей: "По поводу статей Опекушина", "Новые работы Антокольского", "Художественная катастрофа", "Еврейское племя в создании европейского искусства", "25 лет русского искусства", "25 лет русской выставки", "Тормозы русского искусства", "Петербургская выставка Антокольского" (1893), "Торжество Антокольского в Мюнхене", "Ответ Суворину", "Еще ответ Суворину" и "Итоги трех нововременцев", "Новейшие подлоги Буренина", "Выставка Антокольского в Париже" (1892).
Окружение Антокольского в Академии вряд ли нуждается в представлении: Репин, Мусоргский, Крамской, Верещагин и многие другие не менее замечательные и талантливые художники и музыканты. Виктор Михайлович Васнецов (1848-1926) вспоминал 70-е годы: "Жаргон его нас нисколько не смущал, а произношение русского языка было ужасно. Но мне даже нравился его жаргон... Нравилась мне в Антокольском его необычайная любовь к искусству, его нервная жизненность, отзывчивость и какая-то особая скрытая в нем теплота энергии. Любил он говорить, кажется, только об одном искусстве; всякие отвлеченные рассуждения и философствования сходились в конце концов все к тому же искусству"3.
Передвижнику Васнецову вторил Илья Ефимович Репин. Увидев в лепном классе "иностранца", похожего на Люция Вера, Репин с ним заговорил, но поначалу плохо понимал его русский язык и едва мог сдержаться от смеха, но затем попривык и стал понимать. Этот странный еврей из Вильны помог ему овладеть элементарной техникой ваяния. Удивлению Репина не было границ, когда он узнал, что Антокольский — некрещеный еврей. Поговаривали, что он вынужден будет креститься, так как иудею нельзя заниматься пластическим искусством. "Не сотвори себе кумира", — думал Репин, глядя на Антокольского. Но взаимная симпатия одержала верх над доводами разума, и однажды между художником и скульптором произошел такой диалог:
— А как Вы смотрите на религиозное отношение евреев к пластическим искусствам?..
— Я надеюсь, что еврейство нисколько не помешает мне заниматься моим искусством, даже служить я могу им для блага моего народа.
81
Он принял гордую осанку и с большой решительностью во взгляде продолжал:
— Я еврей и останусь им навсегда!
— Как же это? Вы только что рассказывали, как работали над распятием Христа. Разве это вяжется с еврейством?..
— Как все христиане, Вы забываете происхождение вашего Христа: наполовину его учение содержится в нашем Талмуде. Должен признаться, что я боготворю Его не меньше Вашего. Ведь он был же еврей. И может ли быть что-нибудь выше его любви к человечеству?
Его энергичные глаза блеснули слезами.
— У меня намечен целый ряд сюжетов из Его жизни, — сказал он немного таинственно. (Антокольский сдержал слово: "Христос перед судом народа" — одна из вершин его творчества. — С. Д.). — У меня это будет чередоваться с сюжетами из еврейской жизни. Теперь я изучаю историю евреев в Испании, времена инквизиции и преследования евреев4.
В итоге Репин и Антокольский подружились и три года жили в одной комнате. Затем, с "техническим" ростом, Антокольский переселился в соседнюю комнату той же квартиры. На одном из рисунков Репин изобразил Антокольского в талесе во время утренней молитвы.
Илья Гинцбург, наблюдавший дружбу этих столь разных людей, писал, что впервые понял, что различие в происхождении и вере не могут помешать добрым отношениям, если люди любят друг друга. Искусство было их общей религией и отечеством. Чтоб резче оттенить эту связь, Гинцбург приводит пример иного отношения к ближнему: художник Генрих Семирадский отказался признать однокашника товарищем, ибо тот был русским, а он поляк: "...вот Ковалевский действительно мне товарищ, мы одной веры, одной национальности"5.
Взаимовлияние Антокольского и Репина, без сомнения, было очень значительным. Репин стал интересоваться еврейством, что в связи с его "туманным" происхождением представляется весьма симптоматичным. В одном из писем другу историку искусств и археологу Адриану Викторовичу Прахову* Репин почти целиком цитирует стихотворение Генриха Гейне "Иехуда бен-Халеви":
И герой воспетый нами,
Иехуда бен-Халеви —
Тоже пламенно любил
Даму, избранную сердцем.
.............................................
_____________________
* Подробнее о нем см.: Дудаков С.Ю. Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России. М., 2000. С. 430.
82
Нет! Раввин любил другое
И печальное созданье —
Грустный образ разрушенья,
Он любил Ерусалим!
С юных лет носил он в сердце
Той любви печальной образ,
В душу с именем Солима
Проникал священный трепет.
....................................................
Есть в судьбе поэтов сходство —
Только равви Иехуда
Уже в старости маститой
Совершил свой путь далекий
И к ногам своей избранной
Пал он. Тихо недвижимо
Умирал, главу склоняя,
Он у ног Иерусалима!
...................................................
И взмахнул копьем блестящим
Грудь певца он (араб) им пронзил
И пропал крылатой тенью
В облаках горячей пыли.
И лилася кровь раввина;
Тихо-тихо допевал он
Песнь свою и этой песни
Вздох последний был: "Солим"!
...........................................................
Пусть прильнет язык к гортани
И отнимется десная —
Если я тебя забуду, Град святой, Ерусалим!
Репин добавляет: "Этой страшной клятвой начинается поэма"6.
И.Е. Репин не раз выступал в защиту Антокольского от клеветы черносотенных изданий. Например, он счел своим долгом лично обратиться к А.С. Суворину со следующим письмом:
Воскресенье (февраль) 1893, Петербург
Многоуважаемый Алексей Сергеевич,
Только сегодня удосужился, чтобы написать Вам это неприятное письмо. Мне будет полегче, если я Вам напишу откровенно, что меня продолжает возмущать вот уже несколько дней. Как Вы могли допустить в Вашей газете такой бред сумасшедшего, как статья "Жителя"
83
(псевдоним А.А. Дьякова. — С. Д.) против Антокольского?! Антокольский — уже давно установившаяся репутация, европейское, всесветное имя, один из самых лучших, даже, отбросив скромность, лучший теперь скульптор... Да что говорить про это — Вам все известно... На Вас лежит ответственность. Вы же не можете не видеть, что "Житель" Ваш — совершеннейший профан в искусстве... Вы это видите и чувствуете хорошо и — допускаете на страницы. "Житель" произвел жалкое, гадкое впечатление. Эта взбесившаяся шавка, выпачканная вся в собственной гадкой пене, бросается на колоссальную статую Ермака и на бронзовые изваяния Христа, в поту, во прахе прыгает эта куцая гадина на вековечные изваяния, в кровь разбивает себе бешеную пасть и корчится от злости; визжит от бессилия укусить несокрушимое, вечное...7
Впрочем, от "полуантисемитских" выпадов даже друзей Антокольский не был защищен. Иван Николаевич Крамской (1837-1887), казалось бы, высоко ценил его творчество, но в письме Репину (от 28 сентября 1874 г.) не преминул упомянуть нос на статуе "Христос перед народом", несомненно, принадлежащий иудею, добавив, что он готов с этим согласиться, если найдет доказательства, что нос такого покроя может принадлежать человеку высоконравственному. Или позлословить в письме Ф.В. Васильеву (от 20 августа 1872 г.) по поводу выгодной женитьбы Антокольского на богатой невесте. Или в письме В.В. Стасову (от 1 декабря 1876 г.) упрекнуть за "племенную особенность" — деловитость и практичность8. Впрочем, это все "ягодки"...
Упомянутое Распятие было изваяно по просьбе великой княгини Марии Николаевны, в то время президента Академии художеств, вознамерившейся крестить своего протеже. Но, как библейский Иосиф, современный Мордухай устоял перед искушением... В одном из писем Стасову 1872 г. Антокольский не без иронии писал, что его мастерскую посещают великосветские дамы, задающие весьма тактичный вопрос: "Ах, скажите, неужели вы до сих пор еврей?"9.
По поводу "Христа" Антокольский писал Стасову: «...уже несколько недель работаю "Христа", или, как я называю, "Великого Исайю". Мне кажется, что одно название может доказать, что я совершенно желаю отказаться от первого моего "мистического" Христа. Я хочу изваять Его как реформатора, который восстал против фарисеев и саддукеев из-за аристократической несправедливости. Он встал за народ, за братство и за свободу, за тот слепой народ, который с таким бешенством и незнанием кричал:
84
"Распни, распни его!!" ...Он стоит перед судом того народа, за которого он пал жертвою. Я выбрал этот момент, во-первых, потому, что здесь и связался узел драмы. Его душевное движение в эту минуту является необыкновенно грандиозным. Действительно, только в эту минуту Он мог сказать (и только Он): "Я им прощаю, потому что они не ведают, что творят". Во-вторых, под судом народа я подразумеваю и теперешний суд. Я убежден, что если бы Христос или Мудрый Исайя воскрес теперь и увидел бы, до чего эксплуатировали Его, до чего доведены Его идеи отцами инквизиции и другими, то, наверное, он восстал бы против христианства так же, как восстал против фарисеев, и еще десять раз бы дал себя распять за правду»10.
В 1871 г. мастерскую Антокольского в Академии художеств посетил И.С. Тургенев. При появлении знаменитого писателя Антокольский, узнав его, сказал про себя: "Юпитер!". Иван Сергеевич тоже был потрясен: о статуе "Иван Грозный"* он опубликовал в "Санкт-Петербургских ведомостях" (1871. № 50) заметку, в которой писал: "По силе замысла, по мастерству и красоте исполнения, по глубокому проникновению в историческое значение и самую душу лица, избранного художником, — статуя эта решительно превосходит все, что являлось у нас до сих пор в этом роде"11. Прошли долгие годы, но Тургенев не забыл пережитого когда-то потрясения. "Я не знаю, — писал он П.А. Кропоткину, — встречал ли я в жизни гениального человека или нет, но если встретил, то это был Антокольский..." А однажды смеясь отметил, что великий скульптор ни по-русски, ни по-французски правильно говорить не умеет. Конечно, автору "Вешних вод" был неведом язык, на котором Антокольский говорил превосходно, — идиш...
П.А. Кропоткин в "Записках революционера", в свою очередь, признался, что в молодости тоже восхищался "Иваном Грозным" и что особенно ему нравилась группа молящихся евреев и инквизиторов, спускающихся в "их (евреев. — С.Д.) погреб". "Христа перед судом народа" он смотрел вместе с П.Л. Лавровым и Тургеневым, который привел их в мастерскую Антокольского. Тургенев потребовал лестницу, чтобы обозреть скульптуру сверху. Нас тогда, констатировал Кропоткин, поразила умственная мощь Спасителя12.
________________
* Александр II приобрел у скульптора эту статую. Илья Гинцбург, рассказывая о посещении императором мастерской Антокольского, прибег к сказочной символике — "Волшебная лампа Алладина" и "Соловей" Андерсена: уж очень необычным было появление здесь царя.
85
Итальянец, художественный критик Уго Ойетти, увидев эту работу Антокольского, писал в 1874 г. в газете "Fanfulla": «Инстинктивно поднимаю руку к шляпе и снимаю ее: мне кажется, что я нахожусь не перед статуей, но перед живым человеком, перед Мессией, Сыном человеческим, пришедшим на землю, чтобы положить фундамент будущей веры человечества.
Я видел меланхолически Покорного "Тайной вечери" Леонардо да Винчи, принимаемого за лучшее художественное воплощение Спасителя; я видел мистического Христа "Преображения" Рафаэля; агонизирующую голову Карла Дольче и Гверчино, что находится в галерее Корсини; видел умирающего Христа Микеланджело; гравюры превосходнейшего "Снятия с креста" Рубенса, находящегося в Эскуриале; офорты Рембрандта и мертвого Христа Делароша. Во всех этих картинах и... статуях нетрудно узнать под разными экспрессиями условный и мистический тип, который художники всех школ и всех времен считали себя обязанными приписать Сыну Божьему под угрозой услышать крик толпы о святотатстве.
Этот, наоборот, действительно сын женщины из Назарета Марии... вдохновенный проповедник апостольской веры, который после долгого блуждания по деревням Галилеи пришел — жертва своих убеждений — провозвестить царство правды в том Иерусалиме, который в скором времени запятнается его кровью...» Этот "Сын человеческий", по мнению Ойетти, не мог понравиться, конечно, тем, кто «"трудился" над установлением христианской мифологии: Этот Христос слишком схож с евангельским, чтобы встретить симпатии фабрикантов и импрессарио чудотворных икон. Перед этой статуей я понимаю... до чего бесконечно поле искусства и как оценка подобного рода художественного произведения может принять размеры религиозного вопроса». И далее: Антокольский "единственный первенствующий, кто остался в изобразительном искусстве и скульптуре"13.
Фамилия Антокольский довольно скоро стала нарицательной (происходит от названия предместья Вильны Антоколь). Так, в поэме Н.А. Некрасова "Современники" (1875) читаем:
Будешь в славе равен Фидию,
Антокольский! Изваяй
ГАРАНТИЮ И СУБСИДИЮ,
Идеалам форму дай!
Окружи свое творенье
Барельефами: толпой.
Пусть идут на поклоненье
86
И ученый, и герой;
Пусть идут израильтяне,
И другие пришлецы,
И российские дворяне,
И моршанские скопцы...
(У Ф.М. Достоевского фамилия Антокольского упоминается лишь однажды в черновиках дневника за 1876 г. в весьма странном замечании: "Антокольский и белоручка Петр"14. Вероятно, речь идет о памятнике Антокольского Петру I, о нем тогда много писали. Почему "белоручка", непонятно: скульптура как раз изображает Петра-работника. А вот "обрамление" этой фразы, напротив, понятно: тут и Россия, и славянофилы, и Белинский, и Христос, и инквизиция, и даже "Письмо о жидах". Из других черновиков Достоевского о патронах Антокольского можно узнать следующее: "Репины — дураки, Стасов — хуже". Комментарии излишни15. Любопытно, что многие мысли Антокольского, изложенные в одном из писем Стасову, сродни мыслям Достоевского.)
Авторы ряда статей и книг предлагали не считать Антокольского евреем, так как он якобы полностью воспринял русскую культуру и отдалился от своего народа. Спорный тезис. Если на мгновение эту мысль допустить, то не только иудей Антокольский или православный Антон Рубинштейн, но и официально признанный "певец русской природы" И. Левитан, которого как еврея не раз выселяли из Москвы, автоматически становятся "русаками". И это не доведенная до абсурда идея, а твердое убеждение правых. Так, М.О. Меньшиков, кроме названных лиц, предлагал исключить из числа евреев героя Карса генерала Геймана и почему-то Архипа Куинджи, который, как известно, писался греком и, вероятнее всего, был караимом (т. е. племенного отношения к евреям не имел, но прекрасно относился к раббанистам)16.
М.М. Антокольский не только не покидал ряды гонимых и не только создавал их типы, но в последние годы жизни работал над романом "Бен-Иегуда — хроника из еврейской жизни"17. Все это не мешало ему без всякой натяжки считать себя русским патриотом, свидетельство чему — его работы. Антокольский всегда помнил, что первой его способности заметила Анастасия Александровна Назимова: "Ее доброе, мягкое, материнское отношение ко мне, ее ласковый взгляд вдохнули в меня жизнь, и я ожил, ибо до нее ко мне никто никогда ласково не относился..." — писал он в автобиографии. После смерти Назимовой Антокольский планировал сделать на ее могиле надгробие, "в котором выразилось бы все, чем она была", и посвятить ей воспоминания. Надгробие
87
из-за недостатка средств он не сделал. К сожалению, это не единственный не воплощенный им замысел. Из письма художника Ф.В. Чижова В.Д. Поленову от 5 марта 1875 г. узнаем, что "Антокольский вылепил эскиз памятника Пушкину — по мысли очень оригинальный... Скала, на ней на особого рода скамье-диване сидит Пушкин, опущенной рукой держит книгу, по скале, один за другим, по ступеням, проделанным в скале, тянутся произведения-фантазии: Борис Годунов, Самозванец, Пимен, Пугачев, Мазепа, Скупой рыцарь, Мельник, Татьяна, Моцарт, Сальери — много их, не знаю, всех ли я перечел. Я видел только в частях, завтра увижу в целом, теперь все собирается воедино. Пугачев, Скупой рыцарь и Моцарт очень хороши и типичны, остальные с подписями, то есть Годунов в Мономаховой шапке, Мазепа в гетманском одеянии..."18. Из письма Антокольского Стасову: "...отчего именно я читаю Пушкина. ...думаю об его памятнике. По-моему, то, что я хочу сделать, более всего будет характеризовать его, да при том будет оригинально (это наверное) и красиво"19. Замысел, как уже понял читатель, не реализовался, и вина в этом не только скульптора.
Несколько слов о муже А.А. Назимовой. Виленский генерал-губернатор В.И. Назимов (1804-1874) был одним из инициаторов отмены крепостного права. Присланный на его имя 20 ноября 1857 г. Александром II циркуляр положил начало крестьянской реформе. По выходе в отставку Назимов получил от государя адрес со словами: "Вестник мира и царской милости". Правые его люто ненавидели, не брезгуя доносами, обвиняли в связях с Герценом. Понятно, что он весьма либерально относился к евреям.
Конец жизни М.М. Антокольского был связан с Виленским краем. По предложению генерал-губернатора В.Н. Троцкого (птенца гнезда К.П. Кауфмана*) ему поручили создать памятник Екатерине Великой, возвратившей России эти "исконные" земли. Марк Матвеевич с удовольствием выполнил этот заказ — свою последнюю работу.
Я начал рассказ об Антокольском с напоминания о погромах 1881 г. Он не мог остаться в стороне от этих трагических событий. И решил обратиться с просьбой к И.С. Тургеневу поднять свой голос в защиту еврейства.
_______________
* К.П. Кауфман (1818-1882), генерал, почетный член Петербургской АН; руководил присоединением к империи Средней Азии. Подробнее о нем см.: Дудаков СЮ. Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма... С. 371-374, 382-383, 386.
88
Paris, 4 июня 1881 г.
Добрый и дорогой Иван Сергеевич!
Наше положение до того ужасное, что надо иметь камень на месте сердца, чтобы оставаться равнодушным. Я глубоко убежден, что Вы как поэт стоите выше всяких предрассудков, всяких партий, которые проповедуют: любить только себя и своих, а всех других презирать...
Тяжело становится, когда подумаешь, что те же люди, которые так недавно возмущались ужасами болгарских бедствий и с порывом великодушия жертвовали всем для освобождения болгар, для доставления им человеческих прав, что они же остаются теперь равнодушными зрителями всех ужасов, совершающихся у нас на юге. Я бы не хотел допустить, что молчание или равнодушие есть в данном случае знак согласия. Но как же его иначе объяснить и отчего допустить Европе упрекать, что русские хуже турок? Нам ответят, что "ненависть к евреям племенная и происходит от экономических условий — ненависть, которую каждый всасывал с молоком матери". Но ведь и турки говорили чуть ли не то же самое, и, однако, Европа не приняла этого за оправдание...
Но где причина и ключ ко всему этому?.. Евреи были всегда барометром и вместе с тем громоотводом всякой народной грозы — их гоняли, обвиняли везде и во всем тогда только, когда народное благосостояние стояло низко... Подобных фактов в истории много... Возьмем хоть то время, когда дикая орда слепых фанатиков шла во имя Христа против Христа, когда любовь к ближнему превратилась в меч, когда иезуиты жгли алхимиков и чародеев и за малейший проблеск знания обвиняли в ереси. Это время мы вспоминаем теперь с содроганием... И вот во всей этой средневековой истории проходит один постоянный аккомпанемент: это стоны еврейского народа...
Но какое дело до этого русскому Яго: он прав по-своему, когда драпируется в патриотическую тогу и всеми чистыми и нечистыми средствами агитирует против ненавистного жида. Сотни раз он обвинял евреев в разных нелепостях и всегда успешно; сотни раз его опровергали. "Евреи высасывают кровь из народа", агитирует он, "евреи-шинкари процентщики". Но разве народу живется легче там, где еврея нет, и разве пьют там меньше? Кто проценты не берет? Отвечали ему: берут банки и государства. Если еврейские проценты невыгодны, то пускай открывают мелкий кредит для бедных. Далее: "Евреи опасные конкуренты для русской торговли" — тем же лучше для покупателей, от этого все становится дешевле, а не дороже. "Еврей избегает воинской повинности, обходит законы, дает подкуп и представляет опасную кооперацию", "государство в государстве". Но кого защищать? Отечество, которого за ним не признают? Дайте им гражданство, и не будет надобности обходить закон; наконец, будто одни евреи только и дают взятки! Да и отчего начальство берет? Ведь оно-то должно подавать народу пример правды и справедливости. Поднимите уровень образования, дайте чиновни-
89
кам возможность жить лучше, и тогда зла будет относительно меньше, как мы видим это на мировых учреждениях. Отнимите карантинные цепи от их "оседлости", и тогда не будет тесноты, отчаянной конкуренции и ненависти друг к другу, доводящей до столь зверских поступков.
В заключение: евреев упрекают, отчего они не искореняют своих недостатков? Но отчего же не дают им развивать свои способности: тогда недостатки сами собою исчезнут. Но тут-то и есть камень преткновения. Видите ли, боятся: "жид идет", боятся, ужасаются, что еврей может их испортить еще больше, точно еврей не может требовать своих человеческих прав, точно он не исполняет разных государственных повинностей и точно не проливал свою кровь на Балканах. Разве интеллигентный еврей не стремится к объединению с русскими? Разве он не трудится на пользу общества? Разве он не чувствителен ко всем обидам? "Когда вы нас щекочете, разве мы не смеемся? Когда вы нас отравляете, разве мы не умираем, а когда вы нас оскорбляете, разве мы не отомщаем?" (монолог Шейлока). Но будьте христианами, любите правду, будьте великодушными к своим и чужим бедам. Мы все страдаем общим недугом. Нам всем нужно одинаково радикальное излечение.
К этой страстной исповеди, написанной кем-то под диктовку Антокольского, сам он собственноручно приписал: "Я нарочно дал переписать это письмо, так как я пишу не совсем четко, да притом с ошибками. Пишу к Вам как художник к художнику, с уверенностью, что вы чутко прислушаетесь к человеческим стонам и обидам; мне же будет почвой до известной степени знать, что добрый человек слушает, а право, теперь не все хотят выслушивать правду. Если это письмо удобоваримо для печати, то я просил бы Вас поместить его где-нибудь, конечно, под Вашей корректурой. Я слышал, что Вы не совсем здоровы. Дай же Бог Вам всего лучшего и долго здравствовать ради нас всех. С глубоким искренним уважением к Вам остаюсь душой любящий Вас.
Марк Антокольский
Во всяком случае прошу Вашего мнения и отчета.
Письмо Антокольского было отправлено из Парижа 4 июня. Почти через месяц, 1 июля, был написан ответ. Но не тот, который скульптор ожидал. "Художник художнику" ответил следующим образом:
С. Спасское-Лутовиново, Орловской губ.
г. Мценск, 1 июля 1881 г.
Любезнейший Антокольский.
Вы имеете право сердиться на меня за то, что я так долго не отвечал на Ваше горячее и замечательное письмо. Извиняюсь перед Вами и прошу не видеть в моем молчании отсутствие дружбы к Вам или несочувствие к правому делу евреев в России (здесь и далее выделено мной. — С Д.).
90
Напечатать же Ваше письмо, даже со стилистической корректурой, было бы немыслимо и, навлекши на Вас множество неприятностей, принесло бы только вред. К тому же ни один журнал (даже "Порядок") его бы не принял. Притом этот вопрос в настоящее время потерял свой острый характер.
Но это письмо остается у меня как документ, свидетельствующий и о силе Вашего патриотизма, и о глубине, и о верности ваших воззрений. Не теряю надежды, что придет время, когда можно будет обнародовать этот документ, но это время, пока еще далекое, будет временем свободы и справедливости не для одних евреев...
Ив. Тургенев20.
В тот же день, 1(13) июля 1881 г., "подстегнутый" письмом Антокольского Тургенев отвечал на аналогичную просьбу некоего Иосифа Николаевича Соркина. История этого обращения, на мой взгляд, весьма поучительна. Соркин, год рождения которого нам неизвестен, был в раннем возрасте крещен, но всю жизнь, будучи крупным петербургским домовладельцем, помогал соплеменникам. Детей своих воспитал как правоверный еврей и как всякий правоверный еврей пережил личную драму, когда одна из его дочерей, влюбившись в "гоя", переменила веру. Отец ходил крайне подавленный и жаловался: "У меня несчастье... дочь крестилась"21. (Забегая вперед, скажу, что погромы 1881 г., отношение к ним российской интеллигенции и личный финансовый крах Соркина окончательно доконали: в 1886 г. в Вильно он покончил жизнь самоубийством.)
В 1884 г. Соркин самостоятельно перевел с немецкого брошюру-протест против кровавого навета на евреев "Луч света в темном царстве" и издал на свои средства книгу "Effes Damim" Ицхака Бера Левенсона под названием "Дамоклов меч" с подробным очерком о деятельности автора*. Кроме того, Соркин настойчиво пытался подвигнуть русских писателей на защиту евреев — на свои средства он издал книгу положительных отзывов о евреях западноевропейских ученых и писателей, собранных Исидором Зингером (1886). Все изданные им книги Соркин рассылал бесплатно сотнями экземпляров представителям светской и духовной властей, стремясь убедить их в лживости предъявляемых еврейству обвинений. Надо отдать должное его адресатам: почти все прислали ему благосклонные отзывы и благодарности,
_____________
* И.Б. Левенсон (1788-1860) первым призвал свой народ вернуться к земледелию, примерами из Библии доказывая, что самые прославленные личности еврейской истории были земледельцами.
91
которые Соркин планировал издать отдельно, но не успел... Среди них были высшие иерархи русской церкви, губернаторы и генерал-губернаторы во главе с Петербургским градоначальником, боевым адмиралом Н.М. Барановым (командовал кораблями "Веста" и "Россия" во время русско-турецкой войны). Из отзывов явствует, что многие изменили прежние взгляды на еврейство. И хотя время правления Александра III не способствовало осуществлению благих намерений, торжествующий Соркин каждый день приносил в редакцию "Русского еврея" новые отзывы22.
Первым, к кому в мае 1881 г. обратился Соркин, был И.С. Тургенев.
Высокоуважаемый Иван Сергеевич!
Не удивляйтесь, что к Вам обращается человек, совершенно Вам неизвестный. При обыкновенных условиях я, конечно, не позволил бы себе подобной бестактности; но теперь момент — чрезвычайно важный, слишком исключительный, чтобы стесняться известными житейскими правилами и не вызывать Вас, высокоуважаемый Иван Сергеевич, на моральную помощь к погибающему народу-мученику.
Мне пришла в голову счастливая мысль воспользоваться Вашим пребыванием здесь для одного доброго, вполне Вас достойного дела.
Дело не шуточное... десятки, сотни тысяч евреев юго-западного края России буквально гибнут в настоящее время, нравственно и физически, под ударами разбушевавшейся буйной черни, разжигаемой, с одной стороны, видимым сочувствием многих интеллигентных граждан и значительной части нашей периодической прессы, а с другой — непонятным отсутствием быстрой, энергичной помощи со стороны местных властей. Целый край, густо населенный евреями, охвачен этим страшным потоком стихийной разрушительной силы, истребляющей и расхищающей с дикой яростию все достояния десятков тысяч семейств, остающихся без одежды, без крова, без пищи, без малейшего проблеска надежды на какую-либо возможность дальнейшего существования. Прибавьте к этому гнетущее чувство страха за самую жизнь, ничем не обеспеченную против варварского насилия от дикой орды негодяев-грабителей.
Как ни позорна для нашего века самая возможность... кровавой расправы над целым народом в стране европейской, имеющей для всех других своих граждан прочные охранительные законы, как ни гнусна сама по себе картина избиения евреев среди белого дня и отвратительный грабеж на глазах многочисленной "почтенной" публики на улицах и площадях больших русских городов, охраняемых значительным запасом разных войск, как ни отвратительно все это, говорю я, но еще несравненно более позорно то равнодушие, то худо скрываемое иезуитское злорадство, которым эти события были встречены большинством нашей периодической печати, не переставшим бросать грязью в несчастных жертв дневного грабежа и насилия! Трудно поверить даже, до
92
какой степени бесстыдства доходят иные органы печати, как, например, "Новое время", "Минута" и другие! Такого бессердечия, такого издевательства над страшным народным бедствием, такой гнусности едва ли можно найти даже среди самых варварских, диких народов. Отрадное исключение среди этих журналистов-дикарей составляют только "Порядок"*, "Голос", "Страна".
Вот почему я решился обратить Ваше просвещенное внимание на эти невероятные, но вполне верные факты, зная, что Вы своим вещим словом можете помочь, хотя нравственно, тому страшному горю, которое так неожиданно разразилось над бедной головой целого народа-страдальца.
Россия Вас любит, Иван Сергеевич, и глубоко уважает. Целые два поколения воспитывались на Ваших превосходных произведениях, и нет почти ни одного грамотного человека в России, которому не было известно Ваше знаменитое имя. Вот почему я уверен, что одно слово ваше, — одна маленькая статья, сочувственно относящаяся к безвыходному положению ограбленных и избитых евреев, — произведет на всех сильное впечатление и заставит многих призадуматься. Ваше слово будет иметь отрезвляющее значение для многих фарисеев и мрачных фанатиков из так называемой нашей интеллигенции, точно так же оно заставит умолкнуть многих литературных сыщиков и гнусных писак — разжигателей народных страстей, которые, как гады при виде света, запрячутся в свои темные подземные норы.
Позволю себе высказать свое глубокое убеждение, что страшная судьба русских евреев найдет в Вашем честном сердце некоторое сочувствие, и Вы не откажетесь им помочь своим могучим словом. Неужели, высокоуважаемый Иван Сергеевич, в жизни 3 миллионов русских евреев не найдете ни одной хорошей черты, кроме тех, которые служили Вам канвой к воспроизведению художественного, но глубоко оскорбительного для евреев рассказа "Жид"? (курсив мой. — С. Д.)
Вас по справедливости называют "лучшим из русских людей" — и поэтому было бы грешно лучшему русскому человеку не возвысить хотя один раз своего голоса в пользу униженных и оскорбленных евреев, во имя права и безусловной справедливости!
Покорнейше Вас прошу принять уверение в искренней, безграничной преданности и глубоком уважении, с которым
Имею честь быть
Вашим покорным слугою
И. Соркин
________________
* Журнал "Порядок" еще не раз будет упоминаться в переписке. Его, как и либеральный "Вестник Европы", издавал публицист и историк Михаил Михайлович Стасюлевич (1826-1911).
93
P.S. Считаю нужным оговориться, что, будучи по вере христианином (курсив мой. — С. Д.), я никем из евреев не уполномочен просить Вас о чем бы то ни было. Мысль эта принадлежит одному мне.
Le même.
Мая 6 дня 1881 г.
С. Петербург.
Лештуков переулок.
собст. дом, № 11, кв. № 623.
Вероятно, почти вслед за отправленным письмом произошла встреча Соркина с Тургеневым. И хотя писатель обнадежил просителя, его голос в защиту евреев не прозвучал. Неутомимый Соркин через три недели обращается к Тургеневу с очередным пространным посланием:
Высокоуважаемый Иван Сергеевич!
Если я навязчиво продолжаю адресоваться к Вам вновь, то в этом отчасти виноваты Вы сами, обещав уведомить меня о результате по известному вопросу, затронутому в моем первом письме к Вам и в личной нашей беседе. Я с понятным нетерпением следил за появлением статьи г. Кавелина, о которой Вы меня предупредили, так и равно и обнародованием Высочайшего разрешения на открытие подписки в пользу пострадавших евреев как результата аудиенции у Государя еврейской депутации. Первое осуществилось скоро, а второго до сих пор еще нет, да и, вероятно, не будет. Представители еврейских интересов оказались ниже своей задачи. Русские евреи, к сожалению, не имеют еще своих Кремье*. Речи представителей евреев, если верить газетным сообщениям, отличались своей бессодержательностью... отсутствием сознательной мысли и энергии в изложении перед Монархом истинного положения дел. При важности мотивов, заставивших евреев обратиться к Монаршему милосердию и справедливости, было слишком наивно и неуместно даже ограничиться известною фразою, что евреи, мол, приносят Вашему Величеству глубокую признательность за принятые меры и пр. Как! Евреев везде бьют, разоряют, грабят среди белого дня, на них охотятся в своем же отечестве, как на диких зверей, — на всем юге России совершаются над ними такие страшные насилия и злодеяния, которые могли бы сделать бесчестие любой Бухарии или другой дикой стране, и при всем том депутация ограничивается одной кисло-сладкой, ничего не значащей фразою, умалчивая о настоящем истинном положении дел, требующих не одних только временных мер к прекра-
______________
* Гастон Кремье, адвокат, радикал, возглавлял восстание в Марселе в период Парижской Коммуны 1871 г. После подавления восстания был расстрелян по приговору военного суда.
94
щению беспорядков, а немедленного, безотлагательного и полного уравнения прав евреев с остальным населением Империи; тогда никаких мер не потребовалось бы. Тогда русский народ и сам понял бы, что евреи такие же люди, как и другие, и что их нельзя трактовать как животных. Вот чего еврейская депутация должна была бы вымаливать у подножия Престола (курсив мой. — С. Д.). Точно так нужно было прежде всего исходатайствовать, согласно Вашему совету, Высочайшее разрешение на открытие подписки. К несчастью, ничего этого не было и нет, а евреев между тем продолжают бить и грабить еще с большею жестокостью. Этого еще мало! В газетах рассказывается, что один еврей умер в больнице от побоев, полученных им при Одесском "Погроме". (Благословенное время: слово "погром" взято в кавычки и написано с большой буквы. — С. Д.). Собрались все родные, близкие, знакомые хоронить этого мученика, и только что успели вынести его со двора больницы, как вдруг налетает отряд казаков, предводительствуемых каким-то капитаном Генерального штаба, которые, не предупредив никого, набросились на толпу, нанося удары нагайками направо и налево. При этом начальник отряда захлебывался от хохота при виде, как евреи и еврейки, избиваемые нагайками, кричали, разбегаясь в разные стороны. Покойника же внесли обратно в больницу и похоронили ночью тайком. Как Вам нравится эта картинка, живьем выхваченная из быта евреев? А ведь здесь не пьяная толпа негодяев-оборванцев, предводительствуемых каким-нибудь пьяным же солдатом. Во главе казаков стоял офицер Генерального штаба, значит, человек образованный. Может ли быть что-нибудь гнуснее и отвратительнее этого? Право, стыдно становится за русское общество! Ведь это просто звери, а не люди...
Глубоко разочарованный в надеждах, возложенных евреями на своих неумелых представителей, я, после появления в "Порядке" известной статьи г. Кавелина, с лихорадочным нетерпением стал следить и искать в газетах и журналах: не появится ли наконец обещанная Ваша статья как единственный в данном случае якорь спасения среди бури и страшных невзгод, как луч света в царстве тьмы, окружающей нас со всех сторон. Увы! Вашей статьи нет и нет!
Зная, к моему прискорбию, что мои навязчивые желания вызовут у Вас чувство неудовольствия, чего, конечно, менее всего желаю, Вы, пожалуй, скажите: "Какое право имеют евреи предъявлять ко мне какие-либо требования?" На это я Вам почтительнейше отвечу следующее: кому много дано, от того многого и требуется. Вы пользуетесь громкою славою, общим уважением во всех слоях общества как в России, так и на Западе. Вы всем этим пользуетесь, конечно, совершенно заслуженно, в чем согласны даже самые ярые славянофилы. Но именно эта заслуженная слава, эти приятные и исключительные права Ваши на славу налагают на Вас и исключительные обязанности. Вы не можете сказать, подобно тому, как года два тому назад заявила редакция либеральных
95
"Отеч. Записок": "Какое нам дело до евреев, они нам совершенно чужды"... Нет! Вы этого не скажете, во-первых, потому, что, защищая евреев, Вы защищаете дело простой справедливости, — ведь ничего нет справедливее, как стать на стороне обиженных, и, заметьте, незаслуженно обиженных. Во-вторых, защищая евреев в данном случае, Вы этим защищаете имя русского человека, иначе — право, стыдно будет честному человеку назваться русским. Стыдно, потому что не одно только активное насилие над ближнем позорно; и пассивное к нему отношение считается тоже делом далеко некрасивым. Также, я полагаю, Вы не станете обвинять "огулом" всех евреев за некоторые действительные несимпатичные черты их характера. По крайней мере, мне хочется верить, что Вы к ним отнесетесь без предубеждений и предвзятых идей, не так, как к ним постоянно относился покойный Достоевский, названный почему-то "великим учителем" чуть ли не всего человечества и создавший своего характерного "русского всечеловека", что, впрочем, не мешало ему в своей знаменитой речи, на торжественном акте в Москве по случаю открытия памятника Пушкину, — речи, замечу мимоходом, названной Аксаковым, вероятно в шутку, целым событием, — бросить публично комом грязи в лицо целой еврейской народности*. Повторяю: мне хочется верить, что Вы далеко не разделяете в этом отношении взгляда Достоевского. Если бы я имел повод думать противное, верьте мне как честному человеку — я бы никогда не позволил себе просить о заступничестве. Это ведь значило бы, что евреи просят о заступничестве. Но нет! Евреи не милости просят — они требуют должного, следуемого им по праву. Ничего нет оскорбительнее покровительственного тона некоторых лжелибералов, бросающих в виде жалкой милостыни несколько гуманно-утешительных слов по адресу евреев, вроде того, что мы-де, с одной стороны, всегда порицаем насилие над кем бы то ни было, хотя, с другой — не можем не высказаться против еврейской эксплуатации и т. д., и т. д. Такая защита, конечно, хуже всякого оскорбления. От Вас же, высокоуважаемый Иван Сергеевич, евреи могли ожидать совершенно другого. Я уверен, по крайней мере хочу верить, что Вы искренне сочувствуете этому несчастному народу. Его страдания (нравственные в особенности) уже слишком необыкновенны, чтобы не могли вызвать к себе искреннего сочувствия со стороны истинно достойных русских людей, которые в каждом человеке, даже еврее, видят прежде всего человека, которые, не задаваясь болезненно настроенной фантазиею к со-
_________________
* В опубликованной в Полном собрании сочинений Ф.М. Достоевского речи (Т. 26. С. 136-149) эти выпады отсутствуют, равно как в "Дневнике" (за август 1880 г.). Видимо, Достоевский их аннулировал. Вероятно, антисемитская филиппика находится в списке неизданных работ (см.: Там же. С. 440. Примеч.).
96
зданию русского "всечеловека" и не усматривая в каждой народной стихийной "вспышке" особого "подъема русского духа", в то же время не попирают ногами и других народностей; не бросают грязью во все то, что не "Русью пахнет".
Я готов признать, что в национальном характере евреев есть некоторые несимпатичные черты; но нельзя не сознаться, что эти черты вполне естественны и понятны для лиц, умеющих трезво и критически относиться к жизненным явлениям. И в самом деле, справедливо ли требовать от человека со связанными ногами, чтобы он свободно выделывал разные трудные "па" по всем правилам хореографического искусства? Кто вправе требовать рыцарской честности от человека, брошенного на всю жизнь в мрачную, холодную тюрьму, где он ничего не видит, кроме кулака и зуботычин? Какое право имеет русское общество требовать особой непогрешимости от еврея, над которым всякий считает за долг глумиться, которого всякий безнаказанно оскорбляет на каждом шагу: в школе, на суде, в храме науки и искусства, на подмостках театра, в произведениях писателей, в периодической прессе — словом, везде, всюду и всегда при каждом удобном и неудобном случае? Откуда же, спрашивается, набраться им, русским евреям, духа, стойкости характера, храбрости и вообще благородных качеств? Где им учиться всему этому и у кого позаимствовать высокие правила чести? Не у русских ли? Не у разных ли журналистов, представителей прессы, вроде Пихно, Сувориных, Баталиных и им подобных? Не у некоторых ли профессоров-сыщиков (Васильев, Коялович, О. Миллер), науськивающих на евреев в самую тревожную минуту общей смуты и сильного напряжения общественного внимания, указывающих на них пальцами как на главных виновников крамолы? Не у "Великого" ли учителя "всечеловека", который, проповедуя постоянно евангельские истины о "всепрощении" и "христианской любви", то и дело называет в своих произведениях целый народ "жидами" и, подобно мрачным средневековым фанатикам, не перестает их громить всеми карами небесными и земными? Не у некоторых ли педагогов мужеских и женских училищ и гимназий, имеющих похвальные привычки в классах, во время уроков, самым грубейшим образом издеваться над "жидами" и "жидовками" на потеху и назидание юным питомцам и питомицам? Наконец, не у офицера ли Главного штаба, захлебывающегося от хохота при виде разбегающихся под ударами нагаек евреев и евреек, плачущих над трупом своего варварски замученного родственника? Неужели евреям следует у них учиться правилам чести и порядочности: да избави их, великий Боже, от такого посрамления!..
Прошу у Вас, глубокоуважаемый Иван Сергеевич, тысячу извинений за эту длинную тираду. Она продиктована чувством глубокой сердечной боли, чувством величайшего горя и отчаяния. Сердце болезненно сжимается при виде такой людской несправедливости, при виде тех
97
кровных обид и оскорблений, которым мои бывшие единоверцы подвергаются в России со стороны не одной только "бессмысленной толпы", но и лиц, считающихся "интеллигенциею".
Заканчиваю настоящее письмо теми же словами, которыми было заключено первое мое письмо. Право, грешно будет лучшему русскому человеку не возвысить, хотя один раз, своего могучего голоса в пользу униженных и оскорбленных евреев, во имя права и справедливости.
Прошу принять уверение в моем безграничном, глубоком к Вам уважении и преданности.
И. Соркин.
29 Мая 1881 г.
С. Петербург.
Лештуков переулок, соб. дом № 1124.
Получив в течение месяца три письма, Тургенев вынужден был ответить (здесь и далее выделено мной. — С. Д.) и Антокольскому, и Соркину, скупо, почти в одинаковых выражениях:
Милостивый государь Иосиф Николаевич!
Прошу у Вас извинения в том, что так долго не отвечаю Вам. Отчасти причиной этого молчания было то, что я не мог Вам сказать ничего нового. К сожалению, я не успел, по-видимому, во время нашего свидания убедить Вас, что лично я ничего не могу сделать в этом деле. Статья г. Кавелина не была, как известно, письмом ко мне; стало быть, не приходится отвечать, да и сама статья прошла совершенно бесследно и не имела значения. Как беллетрист я, весьма вероятно, воспроизведу этот вопрос в отдельном произведении; как публицист я не имею никакого значения, и мое появление не только бы не принесло никакой пользы, но возбудило бы одно недоумение, пожалуй, даже насмешку. Люди всех партий увидели бы в этом одно притязание, одно неуместное желание навязать свое имя — или даже непростительное самомнение. Я бы, пожалуй, готов и на это, но убеждение, что я могу тем несколько повредить Вашему правому делу, удержало меня25.
В свою очередь потрясенный отказом Антокольский не мог успокоиться и осенью 1881 г. вновь написал Тургеневу:
Дорогой мой Иван Сергеевич!
Я опять пишу Вам, потому что продолжать безмолвствовать — это значит поддерживать теперешнее больное положение и дать ему еще более усилиться. Кому дороги правда, добро, человечество и свое отечество, тот первый должен протестовать против того, что происходит теперь у нас. С одной стороны, фанатизм и невежество разгорелись до того, что дальше им идти некуда. Девизом их, очевидно, стало: "Кто не за нас, тот
98
против нас!", на что, с другой стороны, им хором отвечают: "Чем хуже, тем лучше!" Но я убежден, что не вся Россия еще так больна и что там есть еще достаточное число людей здравомыслящих и честных, которые выслушивают правду, хотя бы и горькую...
Наше печальное положение началось с тех пор, когда лжепророки стали говорить во имя народа. Нам было приятно слушать их, заслушивались и увлекались... поверили им, будто бы народ требует войны за братьев-славян; поверили, что мы шапками забросаем турок, и повели полумиллионную армию на Балканы, похоронили сто тысяч голов, израсходовали пять миллиардов — чуть ли не остатки народного добра и победили! Навязали болгарам конституцию, когда сами победители ее не имеют, потом урезали эту конституцию, рассорились с братьями-славянами — вот и все!
Что ж, разве этого мало? Разве берлинский трактат не есть позор для нас? Разве Австрия не загребла жар нашими окровавленными руками? Разве финансовое и экономическое положение не страдает до сих пор от всего этого? Но наше патриотическое самолюбие до того ослепляет нас, что мы не хотим этого видеть, и вместо того чтобы поправить прежние ошибки, мы закусили удила и без удержу, без оглядки несемся стремглав вперед. Виновники [гибели] ста тысяч семей, создавшие столько же вдов и сирот и бесчисленное количество других бедствий, получили повышение, им доверили внутреннее управление! После этого, конечно, нетрудно было предвидеть результаты: ложь и фанатизм стали господствующим элементом! Эти доверенные люди, ободренные своим успехом, а также наградами, полученными за совершенные ими подвиги, повели атаку на всех пунктах: уже не против одних мусульман, а против всех, кто только не думает и не верует так, как они сами. В одно и то же время они стали травить либералов, немцев, поляков и жидов; обвинили их в неблагонадежности, в нигилизме; назвали их изменниками отечеству; одним словом, травили всех против всех, и цель была достигнута; и вот шпионство, доносы, взяточничество продолжают практиковаться в колоссальных размерах; везде оказываются недочеты, кража; общество деморализовано; подозрительность и недоверчивость друг к другу доходят до озлобления и вражды... и все это успело раздражить всех мало-мальски здравомыслящих людей до того, что из мирных граждан превратило их в недоброжелателей продлению подобного порядка вещей. Теперь все в один голос желают скорейшей развязки этого разлагающего положения. Но этого еще мало; наши охранители успели раздражить и соседние государства и вкоренить в них мнение, что Россия жаждет войны и что остановка только за деньгами. Более же всего несправедливо, бессердечно и жестоко они поступили с евреями. В то же время, когда организованная шайка совершает свой крестовый поход, ходит из города в город, возбуждает народ всякими
99
нечистыми средствами, грабит, разбивает и уничтожает мечом и огнем всякое попадающееся на пути еврейское добро, не обращая внимания ни на больных, ни на детей, ни на бедных, — наши охранители внутреннего порядка и благосостояния с своей стороны тоже принимают целый ряд серьезных мер, но, увы! Не против грабителей, а против тех же несчастных и разграбленных, — созываются комиссии из своих креатур, где обсуждается и решается ограничение прав евреев и, конечно, решается так, как желательно покровителям. При этом надо заметить, что, за немногими исключениями, евреев не допускают в эти комиссии — и это делается так... беззастенчиво, как будто этого требует закон справедливости; они забыли, что даже разбойнику на суде дают право слова и право защиты. Но это еще не все. Вот теперь, когда в Балте совершаются небывалые на нашем веку зверства, когда поджигают целые улицы с еврейскими домами, в которые вталкивают несчастных владельцев, когда грабят, насмехаясь над всем святым, когда обесчещивают жен на глазах мужей, девушек на глазах родителей и зубами вырывают груди у женщин, сопровождая все хохотом пьяных дикарей — охранители внутреннего порядка принимают все меры: выгоняют аптекарей да и вообще тысячи жителей из внутренних губерний России, выгоняют даже и тех, которые прослужили весь свой век государству и отечеству, и также не обращают внимания ни на больных, ни на детей, ни на бедность, ни на время года... После этого нечего удивляться, если все утверждают, что правительство... солидарно с виновниками этой дикой и безобразной оргии. А между тем недавно еще патриоты поведали всему миру, что мы, православные, идеалисты, воюем за угнетенных. Что это? Не бред ли больного ребенка или... насмешка над всем святым и над самими собой? Где же правда, совесть, жалость? Где же христиане, где религия, проповедующая "любить ближнего, как самого себя" и "у кого нет греха, пускай тот возьмет первый камень" и т. д.? Где передовые люди интеллигенции? Никто не промолвился ни одним словом сочувствия, ни одним словом протеста, если не в пользу евреев, то по крайней мере хоть для того, чтобы смыть то позорное кровавое пятно, которое положено на наш век, на все человечество вообще и на Россию в особенности. Неужто все, чему нас учили в школах и в церквах о правде, нравственности, религии и о всем добре, которое дорого человеку, неужто все это ложь, ложь и одна только ложь, или же что-то поверхностное, лишнее, которое стряхивается при малейшей буре человеческих страстей? Неужто вся наша цивилизация, вся наша гуманность, — только маска, под которой скрывается алчный эгоистичный зверь? А вы, либералы, и вы старец-поэт, смягчающий наши нравы, учащий нас всю жизнь любви, прощению, неужто не содрогается у вас сердце, не вырывается крик ужаса при виде того, как все это осмеяно и опозорено шайкой фарисеев, которая толкает восьмидесятимиллионный народ в пропасть, создает
100
смуты и междоусобия (курсив мой. — С. Д.), и все для того только, чтобы извлекать материальную пользу для себя?
Но оставим идеальные требования, перейдем на реальную почву и спросим, чего желают наши псевдопатриоты? Достигнуть единства? Очень хорошо! Но, во-первых, это не так легко, особенно насильственными мерами, да и притом, какая польза будет от этого русскому народу? Фердинанд католик, благодаря настойчивым требованиям инквизиторов, выгнал всех евреев и мавров, чтобы охранить католическую религию и этим достигнуть единства, но после этого страна пала... и теперь та же Испания приглашает к себе тех же когда-то изгнанных евреев как будто для того, чтобы загладить исторические ошибки, но в сущности для того, чтобы поднять и оживить торговлю и промышленность. Недавно еще турки побоялись поднять знамя пророка, несмотря на то, что их положение было крайне критическое; побоялись потому, что это орудие обоюдоострое. Не урок ли это нашим охранителям престола и отечества? Положим, что им удастся достигнуть своей цели — выжечь из своих мест всех неправославных (курсив мой. — С. Д.) — и все-таки единство не будет достигнуто просто потому, что абсолютного единства нет в природе. История всех народов учит нас, что политические страсти не менее сильны, чем религиозные, что за политические идеи ведется не менее отчаянная борьба, чем за идеи церковные (курсив мой. — С. Д.). Надо быть слепым, чтобы не видеть, как элементы для подобной борьбы быстро растут, как и сами охранители престола создают беспорядки и разлад! Каждый их нелогичный поступок создает массу врагов, каждый несправедливый поступок создает революционеров, каждое жестокое действие рождает нигилистов, уже не одних пролетариев. Бедствия, которые испытывает Россия, и их последствия падут на тех, кто создает разлад между престолом и его интеллигентными подданными, кто стал лжепророком, говорящим во имя народа, и на тех, на чьей совести лежат сотни тысяч невинных смертей.
Мы, евреи, униженные, осмеянные, попранные невежественными ногами, — мы не о мщении молим, а о прощении тех, которые не ведают, что творят; о том, чтобы Бог пробудил их совесть и укрепил их разум, и еще просим Бога о том, чтобы Он защитил Государя и Россию от внешних врагов, и, главное, от мнимых внутренних друзей26.
Вероятно, молчание Тургенева многими было воспринято с удивлением, тем паче, что погромы продолжались и "западники" ждали его реакции. Друг Тургенева — прозаик, критик и историк литературы Елисей Яковлевич Колбасин (1832-1885), в свое время ездивший с ним в Лондон на встречу с Герценом, — обратился к писателю с письмом. К сожалению, само письмо архивистами не обнаружено, но по ответу Тургенева можно реконструиро-
101
вать мысли Колбасина, приславшего вместе с письмом рукопись некоего Исаковича, как можно предположить, на еврейскую тему и брошюру A.M. Калмыковой "Еврейский вопрос в России" (Харьков, 1881)*. Пьеса никуда не годилась, и Тургенев с чистой совестью ее отринул. По поводу работы Калмыковой он писал 24 февраля (8 марта) 1882 г. из Парижа: «Брошюра г-жи Калмыковой... написана умно, благородно и дельно... Я уже собирался написать о ней небольшую статейку для "Порядка" — как вдруг этот несчастный журнал прихлопнули. Что было делать? Никакой другой журнал подобной статьи не примет. Если хотите, я Вам пришлю эту статейку; может быть, Вы найдете возможным поместить ее в одесском журнале. Дайте скорее ответ»27.
Но, может быть, маленькую заметку о книжице Калмыковой автор "Записок охотника" все-таки написал? Конечно, нет! Он писал Е.Я. Колбасину из Буживаля 29 мая (8 июня) 1882 г.: «Неудивительно, что я так и не удосужился написать статью о прекрасной брошюре г-жи Калмыковой. И какой был бы из этого толк? Единственным средством к прекращению всех этих безобразий было бы громкое царское слово, которое народ услышал бы в церквах (курсив мой. — С. Д.) (на что с обычной смелостью и прямотою указала "Страна"); но царское слово молчит, и что может значить отдельный голосок какой угодно интеллигенции! "Новое время" заплюет и уличит тебя в желании порисоваться или даже намекнет, что тебя евреи подкупили. Остается только краснеть (особенно здесь, в Европе), краснеть за себя, за свою родину, за свой народ — и молчать»28.
В промежутке между двумя письмами Колбасину Тургенев по тому же поводу — треклятый "еврейский вопрос" — объяснялся с писателем Григорием Исааковичем Богровым, который (в несохранившемся, к сожалению, письме) тоже умолял его заступиться за несчастный народ. В первой части письма Тургенев сообщает, что с "живейшим интересом" прочел его произведения, особенно "Записки еврея". Во второй части, насколько можно судить, отвечает на упреки Богрова:
Не знаю, известно ли Вам, что я в течение всей своей жизни не только не имел никаких предубеждений против Вашего племени, но, напротив, всегда питал и питаю живое сочувствие к евреям — и прежде имел и теперь имею близких друзей между ними. Очень был бы я рад публично высказать свое мнение о тех вопросах, которые по справедливости волнуют Вас; как это сделать, не придавая себе авторитета, кото-
_______________
* Александра Михайловна Калмыкова (1850-1926), племянница знаменитого педагога Н.А. Корфа, народоволка.
102
рого я в публицистике не имею и который, конечно, возбудил бы превратные толки? У меня явилась было следующая мысль: мне прислали из Одессы небольшую весьма умную и дельную брошюру г-жи Калмыковой "Еврейский вопрос в России", я хотел по ее поводу написать статью в "Порядок" — и уже начал ее... но тут "Порядок" прекратился — и я сделал запрос: не возможно ли будет поместить эту статью в одном из одесских журналов? Только на днях получил я утвердительный ответ, и, вероятно, недели через две моя статья появится. Ее можно будет тогда перепечатать. Я распоряжусь, чтобы Вам ее выслали.
Считаю излишним повторять сказанное мною выше насчет моих отношений к евреям — и прошу Вас принять, вместе с изъявлением моей благодарности, уверение в совершенном уважении.
Вашего покорного слуги Ив. Тургенева.
Короче: "Суждены им благие порывы, но свершить ничего не дано!"
Один из свидетелей нравственных мук Ивана Сергеевича, литератор И.П. Павловский-Яковлев*, вспоминал, как однажды Антокольский (дело, вероятно, происходило за границей, где скульптор и писатель довольно часто встречались) спросил Тургенева, почему он и другие очень известные представители художественной элиты с презрением относятся к евреям. «Тургенев был рассержен: "Это неправда... никогда я не выражал своего презрения ни к евреям, ни к другому какому-нибудь народу". "Почему же вы не скажете печатно свое слово о еврейском вопросе? В настоящее тяжелое... время, оно имело б большое значение", — сказал г. Антокольский. Не знаю, что помешало И.С. ответить устно на этот вопрос, но ответил он на него письменно (это письмо хранится теперь у барона Гинцбурга, которому в свою очередь писал Тургенев 1 мая 1882 г.: "Вы мне позволили не говорить о наших внутренних делах... что очень стыдно и больно... После того, что произошло в Балте, право, даже совестно быть русским в глазах европейца"). Сущность ответа заключается в следующем (к сожалению, он не может теперь быть напечатан целиком): еврейский вопрос составляет часть других вопросов русской жизни, более важных; когда последние будут разрешены, первый решится сам собою...»29. Увы, в Полном собрании сочинений Тургенева, вышедшем в советское время, этот ответ отсутствует, а ныне он, вероятно, мало кого интересует. Жаль. Обращаю внимание на аргумен-
_______________
* Псевдоним, настоящее имя Исаак Яковлевич Павловский. — Примеч. ред.
103
тацию Тургенева: еврейский вопрос — часть общерусских вопросов, и с разрешением последних, т. е. демократизации общества, он будет решен. "Блажен, кто верует, — тепло ему на свете..." Эта точка зрения чрезвычайно близка точке зрения Л.Н. Толстого: для него еврейский вопрос — тоже второстепенный.
Известно, что И.С. Тургенев критически относился к российской истории и российской жизни. Другими словами, "любил отчизну, но странною любовью": скорбел по поводу ее бед, но сомневался в ее грядущем благоденствии. Людей, которые верили в светлое будущее России, считал либо наивными, либо невежественными (от себя добавлю, а надо бы еще — прохвостами-лицемерами). История России представлялась ему мелкой, низкой, ничтожной. По свидетельству современника, побывав на Всемирной выставке, Тургенев обронил фразу: "Мы, русские, увы, ничего не создали, кроме кнута". Сокрушался, что в России ничего не удается, все куда-то проваливается — "страна всеобщего крушения"30.
Тот же И.П. Павловский-Яковлев приводит любопытный факт, В первых изданиях пресловутого рассказа "Жид" (1846) есть эпизод ограбления русским воинством еврейского семейства: "еврейка" тянула "из рук солдата своего поросенка". Тургеневу заметили, что евреи свинины не только не едят, но даже прикасаться к ней не могут — грех. Тургенев объяснил, что рассказ был записан со слов его дяди, военного, как действительный факт, но текст исправил, в чем каждый может убедиться: кирасиры тащат кур и уток, не считая другой добычи.
Еще крещеный еврей Павловский-Яковлев приводит некоторые высказывания Тургенева о русском фольклоре: «Речь шла о нашей народной литературе, которую я очень защищал, как ревностный поклонник ее. — "Русская народная литература! — горячо возражал И.С., — это дикость, татарщина, больше ничего. Что воспевается в ней? Как русский богатырь татарином помахивал, да себе дорогу прокладывал; или варварские понятия русского мужика о женщине, или тому подобные дикости. А мотив — это вой, а не пение! Да и что такое в самом деле русский народ, который у нас так модно превозносить! Это холоп, раб, который ничего не выдумал и не выдумает, который осужден историей вечно тащиться на запятках Западной Европы. Этот народ никогда не будет играть первенствующей роли в истории человечества, это народ без воли, без самосознания, без политического чутья»31. Эти слова Тургенева, если они подлинные, а не "вольная интерпретация", пожалуй, понравились бы П.Я. Чаадаеву. Мы же можем сравнить прошлое с настоящим...
104
Небезынтересно, что Тургенев помог брату Павловского Арону Яковлевичу Павловскому (1856-?). Как участник "хождения в народ" он проходил по "делу 193" — "Большой процесс" (1877-1878), однако сумел бежать в Америку, а в 1879 г. вернулся в Париж, где ранее какое-то время жил и где познакомился с Тургеневым, который устроил его в сельскохозяйственную школу в Монпелье и во время обучения поддерживал материально. После Арон Яковлевич оказался в Аргентине, где сделался финансистом и землевладельцем... Затем крестился, стал сотрудником "Нового времени" и соответствующих органов в Париже, где занимал должность синдика русской печати, боролся со всяческой "крамолой" и ратовал за франко-русский союз. Правда, в связи с делом Дрейфуса прекратил сотрудничество с "Новым временем"; Суворин совершенно искренне не понимал почему, в чем дело...32
Кажется, Тургенев был готов делить евреев на "хороших" и "плохих", но при этом "ни в коем случае не обобщать". "Плохие" — в "Жиде" или, скажем, в "Истории лейтенанта Ергунова", где содержательница притона — безобразная жидовка с "угрюмыми свиными глазками и седыми усами на одутловатой верхней губе" (кстати, рассказ писан в 1867 г. зрелым мастером). "Хорошие," но, увы, несчастные — в рассказе, который так и называется "Несчастная", или в "Смерти Чертопханова".
Рассуждая о становлении личности классика германской литературы Бертольда Ауэрбаха (1812-1882), Тургенев писал: "Было еще одно обстоятельство, которое придало его зарождающемуся развитию особое направление, его уму — особую окраску. Ауэрбах — еврей и с детских лет знал нужду... Вместе с поэтическим даром Ауэрбах унаследовал и ту остроту рассудка, ту отчетливую сообразительность, ту выносливую силу терпения — словом, те качества, которые составляют отличительные признаки еврейской породы. Эти качества пришлись ему в пользу — сперва при изучении Талмуда (с двенадцатилетнего возраста его предназначали в звание раввина) и он развил их потом еще сильнее, когда, будучи студентом в Мюнхене и Гейдельберге, променял свои прежние занятия на чисто спекулятивную философию. Поэт и философ, и еврей в Ауэрбахе сказались в самом выборе первого его научного труда и первого поэтического произведения: предметом того и другого было одно и то же лицо, по духу и по происхождению близкое и как бы родственное Ауэрбаху — Спиноза...33 Из этого пассажа следует, что Ауэрбах как бы собирательный образ еврейства, и все его успехи обусловлены национальной принадлежностью. Тургенев в данном случае не удержался от обобщения, которое, как всякое обобщение, в той или
105
иной мере ущербно. (Здесь нелишне напомнить, что Л.Н. Толстой в 1860 г. в Дрездене посетил "народного немецкого писателя" Ауэрбаха, который ему «очень понравился. Сейчас читаю его "Denkersleben". Он историю Спинозы по точным данным романтизировал... Мне было очень приятно: он был старый человек, я — молодой, и он ласково встретил меня»34).
Хищница, в частности хищница-еврейка, наличествует в нескольких произведениях И.С. Тургенева (рассказы "Жид", "История лейтенанта Ергунова"). Часть современников считала, что этот образ "навеян" отношением Виардо к Тургеневу, "попавшему в когти хитрой еврейки", о чем в Париже все "прекрасно знали". Что Виардо еврейка, упоминается в мемуарах, по крайней мере, дважды — у Панаевой: "В типе ее лица было что-то еврейское, хотя Тургенев клялся, что она испанка, но жадность к деньгам в Виардо выдавала ее происхождение"35; у С.У. (Уманец). В воспоминаниях И.П. Павловского читаем: говоря о героине романа Эдмона Гонкура "Faustine" (в русском переводе "Актриса"), И.С. назвал ряд возможных прототипов: Рашель, Полина Виардо, Сара Бернар36. Таким образом, подруга Тургенева вписывается в еврейский круг. Любопытно, что еще в 1876 г. в "Одесском вестнике" (№ 208) некто С.С. (вероятно, Н. Гольденберг) назвал Тургенева юдофобом. Сам Тургенев писал А.Ф. Писемскому 10 (22) мая 1871 г. в Лондон:
Любезнейший друг А[лексей] Ф[еофилактович]! Присланное вами письмо заключало отрывок из еврейского журнала "День", в котором упрекают меня за то, что я, говоря о скульпторе Антокольском, не упомянул, что он еврей. Я это сделал не из нерасположения к еврейскому племени (я скорее пристрастен к нему), а просто потому, что в сообщенных мне Антокольским биографических сведениях не было сказано ни слова о его происхождении37.
Ясно, что Тургенев хитрил: он-то точно знал, кто по национальности скульптор, но не хотел акцентировать на этом внимание читателя. Бдительный Адольф Ефимович (Арон Хаимович) Ландау (1842-1902), известный в то время публицист, тотчас отреагировал, напечатав в еженедельнике "День" 26-е "Петербургское письмо", в котором говорилось: "...даже наш лучший писатель И.С. Тургенев, сообщивший довольно подробные биографические сведения о нашем художнике, не упомянул о том, что г. Антокольский еврей. Что побудило их умолчать об этом обстоятельстве — желание ли не повредить художнику обнаружением его еврейского происхождения, так как у нас все еще существуют в этом отношении предубеждения и предрассудки, или что-ни-
106
будь другое — нам неизвестно. А между тем упомянуть было бы вовсе нелишне"38.
Вернемся, однако, к И.Н. Соркину, который еще дважды пытался подвигнуть русских писателей на доброе дело. Из его подвигов два, точнее полтора, можно назвать успешными. Половина относится к Л.Н. Толстому. Еврейская энциклопедия сообщает об этом скупо: "С той же просьбой (заступиться за евреев. — С. Д.) он обратился к Толстому, у которого возбудил интерес к еврейскому языку. Соркин рекомендовал Толстому Минора в качестве преподавателя"39.
Зато визит к М.Е. Салтыкову-Щедрину увенчался полным успехом. Из рассказа журналиста А.Е. Кауфмана узнаем, что однажды Соркин явился к нему в редакцию "Новостей" крайне взволнованный:
— Ну, батенька, я, кажется, оказал евреям медвежью услугу...
— Каким это образом? — спросил я.
— Я, как вы знаете, получил уклончивый ответ от Тургенева насчет его заступничества за евреев. Перебирая имена выдающихся русских писателей, которые могли бы откликнуться на еврейские невзгоды, я остановился на нашем знаменитом сатирике Щедрине и отправился к нему. Я объяснил цель визита, нарисовав картину ужасного положения угнетаемых евреев. Щедрин окинул меня своими большими глазами, так что я невольно поддался назад. "Какое вы имеете право обращаться ко мне? — крикнул он своим резким голосом. — Ступайте к Каткову, который с вашим Поляковым в большой дружбе: Поляков даже подарил ему дом под лицей!" — "Но какое евреям дело до Полякова? И неужели только за подношения и по дружбе надо негодовать по поводу несправедливой травли?" — возразил я. Но Салтыков еще пуще раскричался и схватился за спинку кресла; я машинально сделал то же, но скоро пришел в себя и ушел.
Соркин ошибся. Через некоторое время в "Отечественных записках" появилась июльская сатира Щедрина о вампирах самобытных и инородных. Сатира эта произвела сильное впечатление. Соркин торжествовал...40
«Что прикажете делать! — восклицал в 1876 г. упомянутый аноним в "Одесском вестнике". — Крупные писатели русские заражены... юдофобией. Тургенев еще в юности написал рассказ "Жид", где вывел отца, продающего офицеру свою дочь. Некрасов в последней своей поэме ("Современная песня". — С. Д.) написал еврейскую песню, где проводит самые нелестные для евреев мысли. Щедрин также не может встретиться с евреем, чтобы не щелкнуть его... И это русская интеллигенция. Это люди, которых нельзя упрекнуть в злостном пристрастии или глупых предрассудках... У Достоевского, наконец, это юдофобия доходит почти до мании»41.
107
Первое открытое письмо непосредственно главному редактору "Отечественных записок" Н.А. Некрасову после первого погрома 1871 г. в Одессе было опубликовано в "Вестнике русских евреев" в 1872 г. (в то время еще тлели надежды евреев на равноправие) и подписано неким юристом М. Хволосом. Думаю, что публикация "вынудила" десять лет спустя Салтыкова-Щедрина внять просьбе Соркина. Письмо Хволоса очень пространное, поэтому привожу его с купюрами:
М.Г. Николай Алексеевич!
Одна из характеристических и с первого взгляда совершенно загадочных черт злосчастного вопроса в России это — поразительное невежество, легкомысленное, а подчас даже просто недобросовестное отношение к нему большинства органов русской печати. Никакой мыслитель в мире, хоть будь он семи пядей во лбу, обладай гениальнейшим даром индукции, не в состоянии будет обобщить, найти какую-нибудь общую формулу, связное определение всей беспорядочной, разнокалиберной массе суждений, толков и пересудов, каким подвергается беспрестанно этот злосчастный вопрос в России. Мало того, нет никакой возможности составить себе хоть приблизительное понятие о том, чего именно хочет, добивается, какую цель преследует эта громадная клика столько лет спорящих, судящих и толкующих об этом вопросе публицистов...
Евреи то невежественны, трусливы и ленивы, то уж слишком умны, ловки, проницательны и смелы; то вредны, то весьма полезны; то их следует истребить, изгнать, уничтожить, то стараться об их обрусении, содействовать их сближению с русскими; то они замкнуты, сплочены, изолированы, то вдруг наводят страх своим стремлением расселиться по всем градам и весям великой и обильной земли русской; то они фанатичны и не податливы для русской цивилизации, то они слишком накинулись на образование и уже очень стремятся в гимназии и университеты, и пожалуй, чего доброго, станут во главе интеллигенции и государственного управления — что грозит особой опасностью, так как они, образованными, живо расстаются со своими религиозными преданиями, но не пристают к христианству и о, ужас! становятся самым радикальнейшим "нигилистическим", как выразился недавно один ворон в павлиньих перьях в одной комиссии, элементом государства...
Никогда пресловутое правило: ab uno disce omnes (Вергилий. Энеида. Кн. 2, стих 65-66. В. Брюсов и С. Соловьев перевели их так: "Данаев ныне коварство познай; одного по проступку / И обо всех них суди". — С. Д.) не исполняется так точно и непреклонно: какой-нибудь Ицко сплутовал, надул Ивана, какой-нибудь Давид эксплуатирует Ивана, где-то шинкарь Яков взял у блудного Лазаря 10% в месяц — сейчас сонм высоконравственных корреспондентов спешит протрубить об этих важных событиях во всех благочестивых и пекущихся о благе дорогого оте-
108
чества органах печати, которые поднимают неистовый шум и гвалт, бьют в набат, что евреи ужасный народ, что они все плуты и мошенники, эксплуататоры и ростовщики.
... Дело тут вовсе не в логике, не в желании добиться истины и правильной, справедливой постановки и разрешения вопроса. Во всей суматохе орудуют совсем другого рода пружины, действуют такие мотивы, которые по существу своему не поддаются логике, которых никакими разумными и спокойными разъяснениями не проймешь, которые, так сказать, логически не проникаемы... никакой разумный спор, никакие разъяснения были до сих пор невозможны.
Далее М. Хволос отдает дань времени: антагонизм между русскими и евреями подогревается польской партией, вплоть до того, что евреи чувствуют в антисемитских статьях польскую "дирижерскую палочку". В свое время я писал о влиянии польских юдофобов, обвинявших евреев в ритуальных преступлениях, на русскую литературу. Но после восстания 1863 г. это влияние в общем сошло на нет. Русский антисемитизм, хотя и зависимый от польского или германского, был вполне самостоятелен. "Дирижирование" автор усматривает даже в статьях почти либерального "Голоса", редактируемого вполне "приличным" человеком — историком В.А. Бильбасовым. Обращение М. Хволоса к Некрасову было продиктовано тем, что подобные юдофобские материалы стали публиковать "Отечественные записки", издатели которых не раз декларировали, что являются преемниками гуманистических традиций "Современника". Антисемитизм он находит в "Дневнике провинциала", принадлежащего перу некоего М.М.: «... держу пари, что и ему (Гейне) не удалось бы найти хоть малейший след элемента здравого смысла в таком неказистом ублюдке, каким представляются некоторые цинически развязные остроты "Дневника провинциала" ноябрьской книжки. Нам было особенно больно и обидно встретить в этом "Дневнике" такую грубую, ни к селу, ни к городу... пригнанную брань, что по некоторым литературным приемам, развязности и резкости стиля, а подчас, бесспорно, своеобразному, едкому юмору, в нем чувствуется как бы сатирическое перо г. Щедрина... Но кто бы ни скрывался под буквами М.М., нельзя не пожалеть о появлении такой брани в "Отечественных записках" рядом с произведениями Гуцкова* и с честными, открытыми и даже чересчур
_______________
* Карл Гуцков (1811-1878), немецкий писатель, автор трагедии "Уриель Акоста", перевод которой (второе издание) появился в "Отечественных записках" как раз в 1872 г.; с тех пор пьеса не исчезала из репертуара российских театров.
109
отрицательного направления "Записками еврея". Мы только заметим автору "Дневника", что его возгласы: "О, пархатые", "шайка пархатых жидов...", "жиды, наверное, ограбили меня из-за ненависти к христианам" и проч. не только не остроумно, но, при своей сальности и грубости, не имеют даже достоинства оригинальности и новизны. Такими блестками кабацкого юмора угощал и забавлял когда-то простодушную и терпеливую российскую публику прискорбной памяти Фаддей Булгарин».
Сравнение Щедрина с Булгариным по части ругательств справедливо лишь отчасти: Хволос не замечает, что у Булгарина — это голос автора, а у Салтыкова — чаще всего голос отрицательного героя. Попутно замечу, что в "Дневнике провинциала" появляется нарицательный Булгарин: "Правда, что тогда же был и Булгарин, но ведь и Булгарины бывают разные. Бывают Булгарины злобствующие и инсинуирующие, но бывают и добродушные, в простоте сердца переливающие из пустого в порожнее..." Евреи из "Дневника провинциала" — горе-предприниматели (Гершка, Зальцфиш, Иерухим), говорящие на ломаном русском языке, — такими их видит русский антигерой, требующий, чтобы «пархатый крестился, отрезал кудри и оставил "жидовскую" веру»42.
"Записки еврея" Григория Исааковича Ба/о/грова совершили переворот в русско-еврейской литературе. Будучи фанатиком просветительства (Хаскалы) в еврейской среде, он, по мнению некоторых критиков, доходил "до крайности" в отрицании затхлого быта местечек.
Далее М. Хволос позволяет себе весьма смелый для подцензурной печати пассаж, отдавая должное толерантности осужденного и сосланного Н.Г. Чернышевского, имя которого было под запретом: «Затем вспомним, что в начале шестидесятых годов "Современник" проповедовал в лице одного из талантливых и главных своих редакторов, что даже последняя торговка тряпьем — еврейка всегда честно и добросовестно поступает с людьми честными, а провозгласившие себя преемниками этого журнала "Отечественные записки" проповедуют в начале семидесятых годов в лице автора "Дневника", что вообще "жиды наверно ограбят христианина из-за ненависти к нему». Эпизод относится к роману Чернышевского "Что делать?", в котором "одна из самых оборотливых евреек", Рахель, — "добрая знакомая Веры Павловны, с которой Рахель была, безусловно, честна, как почти все еврейские мелкие торговцы и торговки со всеми порядочными людьми" (курсив мой. — С. Д.)43.
110
Затем М. Хволос обращается к истории. Когда-то два еврея-журналиста, И.А. Чацкий и М.И. Горвиц*, выступили против антисемитской статьи В.Р. Зотова, опубликованной в "Иллюстрации" под названием "Западнорусские жиды и их современное положение". Почти все собратья по перу — от Ивана Аксакова до... Фаддея Булгарина — их тогда поддержали. Но, как правильно заметил профессор Ш. Эттингер, общий протест был обусловлен не столько антисемитизмом, сколько проблемой свободы печати. Отсюда такое единодушие представителей самых разных лагерей. Увы, кроме одного лагеря — "Современника": ни Добролюбов, ни Некрасов этот протест не подписали, Чернышевский подписал. Более того, Н. Добролюбов считал, что подобные протесты отвлекают общество от подлинных проблем: "Зачем это, думал я, русские ученые и литераторы ополчились в крестовый поход для доказательства, что клевета гнусна", — резонерствовал он в "Письме из провинции", опубликованном в "Свистке". Некрасов в анонимной заметке "Кювье в виде Чацкина и Горвица" утверждал примерно то же самое и цитировал лихие стишки из "Свистка":
О гласность русская! Ты быстро зашагала,
Как бы в восторженном каком-то забытье:
Живого Чацкина ты прежде защищала,
А ныне добралась до мертвого Кювье.
Добролюбов не без ехидства подсчитал число подписавших протест "знаменитостей": из 150 имен более половины — 77 — никому не известны. Есть, например, три Хомякова, но нет Н.А. Некрасова. Вероятно, "зубоскальская" статья Добролюбова вызвала внутренние трения в редакции "Современника". Статью предварительно посылали И.С. Тургеневу, который ответил, что он против публикации, ибо тон статьи не соответствует важности произошедшего. Статья появилась лишь в "Свистке" с пропусками отмеченных Тургеневым слов — "кривляний", как он выразился44. Из великих, кроме И.С. Тургенева, протест не подписали И.А. Гончаров, Л.Н. Толстой и, конечно, Ф.М. Достоевский. (Вскоре произошел разрыв Тургенева с "Современником" — дискуссия по поводу статьи Добролюбова была не единственной тому причиной. Некрасову пришлось выбирать, и он выбрал...).
М. Хволос утверждает, что публикация "Дневника" в "Отечественных записках" — в первую очередь дело антирусское:
________________
* М.И. Горвиц (1837-1883), профессор Медико-хирургической академии;
И.А. Чацкин (?-1902), врач и журналист.
111
"...взгляд на трех миллионов евреев как на государственный нарост, подлежащий неизбежно ампутации — после знаменитых экспериментов Испании и средневековой Германии, — невозможен больше для общества и государства, считающих себя членами европейской международной семьи". Увы, не прошло и нескольких десятков лет, и ампутация еврейства в Европе была проведена весьма успешно, и слово "гуманизм" стало ругательством.
Заключительная часть письма касается непосредственно Некрасова:
«Обращаюсь посредством специального еврейского органа с этим письмом к Вам, Николай Алексеевич, как к истинно народному русскому поэту, поэтические творения которого служат для всех без исключения образованных евреев настольными книгами и любимейшими, светлыми источниками, откуда они черпали и черпают материалы для знакомства с русским народом, его горем и нуждою, силою и цельностью его духа... — и надеюсь, что будете настолько справедливы и беспристрастны и не откажетесь перепечатать это письмо в ближайшем номере "Отечественных записок"45. Напрасно автор ждал публикации — ее не последовало. "Ответ", как уже сказано, десять лет спустя дал Салтыков-Щедрин. И это был реванш Соркина.
В серии очерков Салтыкова-Щедрина "Признаки времени", в главке под названием "Хищники", есть такой пассаж: "Взгляните, например, на такого-то Икса! — прибавляют другие: не проходит дня, чтобы он чего-нибудь не надебоширничал, однако его не знает ни полиция, ни мировой суд! Почему-с, смею я вас спросить? А просто потому, что это мужчина сильный и из себя видный! Взгляните, напротив того, на такого-то Зета! Вот он не дебоширничает, даже по середке тротуара никогда не пройдет, а все к сторонке жмется, а из части да и суда не выходит! А отчего, спрашиваю я вас? А все оттого, милостивые государи, что Зет видом жидок и что за такую его провинность всякого порядочного человека так и подмывает ковырнуть ему масла, ушибить поленом или сделать всяческую другую неприятность!"46. Блестящий пример сатиры и ничего оскорбительного в употреблении слова "жидок" здесь нет. А вот и авторский голос, почти сразу после процитированного фрагмента: "Мало-помалу в этой компактной толпе упраздняются понятия о добром и злом, о правом и неправом, о полезном и вредном". Ясно, что русский Свифт говорит это о собственном народе, — говорит то, о чем стыдливо молчали десятки лет, например — об иностранном происхождении русских былин и их героев вплоть до самого Владимира
112
Красное Солнышко. А как гениально описаны Салтыковым "тайное общество" и его правила: "Устав Вольного Союза пенкоснимателей"... Что ни говори, еврейство не главный объект его сатиры.
Салтыков признался в "Недоконченной беседе": "Я русский литератор и потому имею две рабские привычки: во-первых, писать иносказательно и, во-вторых, трепетать". Здесь же целую главку он посвятил еврейству и вполне сознательно отказался от полуправды: "История никогда не начертала на своих страницах вопроса более тяжелого, более чуждого человечности, более мучительного, нежели еврейский. История человечества есть бесконечный мартиролог, но в то же время она есть и бесконечное просветление. В сфере мартиролога еврейское племя занимает первое место; в сфере просветления оно стоит в стороне, как будто лучезарные перспективы истории совсем до него не относятся. Нет более надрывающей сердце повести, как повесть этого бесконечного истязания человека над человеком. Даже история, которая для самых загадочных уклонений от света к тьме находит соответствующую поправку в дальнейшем ходе событий, и та, излагая эту скорбную повесть, останавливается в бессилии и недоумении". Салтыков пытается ответить на им же поставленные вопросы: антисемитизм — почему? Главная причина — религиозная рознь. К сожалению, пришлось прибегнуть к "иносказанию-эвфемизму: "В ряду этих запутанностей главное место, несомненно, занимает предание, давно уже утратившее смысл, но доселе сохранившее свою живость" (выделено мной. — С. Д.); затем расовые различия и экономические причины, когда примеры берутся не из толщи еврейской массы, а из немногочисленной буржуазной среды, частично или полностью порвавшей со своим лоном.
И далее: "Нет ничего бесчеловечнее и безумнее предания, выходящего из темных ущелий далекого прошлого и с жестокостью, доходящей до идиотского самодовольства, из века в век переносящего клеймо позора, отчуждения и ненависти. Не говоря уже о непосредственных жертвах предания, замученных и обезглавленных, оно извращает целый цикл общественных отношений и на самую историю накладывает печать изуверской одичалости. Но бесчеловечность явится еще более общедоступной как предание, и что, следовательно, последнее прежде всего становится достоянием толпы, и без того обезумевшей под игом собственного несчастья. Именно этою-то общедоступностью и обладает предание, поразившее отчуждением еврейское племя. Когда я думаю о положении, созданном образами и стонами исконной
113
легенды, преследующей еврея из века в век на всяком месте, — право, мне представляется, что я с ума схожу. Кажется, что за этой легендой зияет бездонная пропасть, наполненная кипящей смолой, и в этой пропасти безнадежно агонизирует целая масса людей, у которых отнято все, даже право на смерть". Пожалуй, так о религиозной нетерпимости по отношению к еврейству из русских писателей или мыслителей никто не писал.
Салтыков ставит себя на место страдальца: "Ни один человек в целом мире не найдет в себе столько творческой силы, чтобы вообразить себя в положении этой неумирающей агонии, а еврей родится в ней и для нее. Стигматизированный (здесь и далее курсив мой. — С. Д.) он является на свет и стигматизированный агонизирует в жизни, и стигматизированный же умирает. Или лучше сказать, не умирает, а видит себя и по смерти бессрочно-стигматизированным в лице детей и присных. Нет выхода из кипящей смолы, нет иных перспектив, кроме зубовного скрежета. Что бы еврей ни предпринял, он всегда остается стигматизированным. Делается он христианином — выкрест; остается при иудействе — он пес смердящий. Можно ли представить себе мучительство более безумное, более бессовестное?"
Повторю: так о евреях и еврействе в российской публицистике никто никогда не писал. Если бы Салтыков ничего более на эту тему не написал, то и этого было бы достаточно. Салтыков же одним из первых отметил, что даже высокий уровень образования не спасает от антисемитизма, пример — Германия, явно угодив этим либеральным кругам. Через полстолетия именно Германия уничтожала еврейский народ на базе "высокой" науки, теоретической и практической. На решение еврейского вопроса Михаил Евграфович смотрел пессимистически и не потому, что был мизантропом, а потому, что верил в непобедимость Зла.
Салтыков понимал, что непредвзятому читателю будет тяжело читать правду, и смягчил удар: «Даже в литературу нашу только с недавнего времени начали проникать лучи, освещающие этот агонизирующий мир. Да и теперь едва ли можно указать на что-нибудь подходящее, исключая прелестного рассказа г-жи Ожешко "Могучий Самсон". Поэтому те, которые хотят знать, сколько симпатичного таит в себе замученное еврейство и какая неистовая трагедия тяготеет над его существованием, — пусть обратятся к этому рассказу, каждое слово которого дышит мучительною правдою. Наверное, это чтение пробудит в них добрые здоровые мысли и заставит их задуматься в лучшем, человечном значении этого слова». (Говоря "наша литература," Салтыков, однако, ссылается на рассказ польской писательницы Элизы
114
Ожешко (1841-1910). Видимо, отечественного "луча" не нашлось.)
В самом конце "Дневника" Ф.М. Достоевского сказано: "А все-таки братство". В братство, по Федору Михайловичу, не верится после всех инвектив против еврейства. В братство Салтыкова верится: "Знать, — писал он, — вот, что нужно прежде всего, а знание, несомненно, приведет за собой и чувство человечности. В этом чувстве, как в гармоническом целом, сливаются те качества, благодаря которым отношения между людьми делаются прочными и доброкачественными. А именно: справедливость, сознание братства и любовь"47.
Примечания
1 Будущность. 1902. № 33. С. 653.
2 Гинцбург И.Я. Из прошлого: Воспоминания. Л., 1924. С. 25.
3 Цит. по: Горнфельд А. Письма Антокольского // Восход. № 47/48. С. 76.
4 Репин И.Е. Далекое-близкое. М., 1964. С. 442-443.
5 Гинцбург И.Я. Из прошлого. С. 98-99.
6 И.Е. Репин — Н. Прахову, 28 мая 1867 г. // Прахов Н.А. Страницы прошлого. Киев, 1958. С. 31.
7 Репин И.Е. Письма к писателям и литературным деятелям, 1880-1929. М., 1950. С. 97-98.
8 Крамской И.Н. Письма. Статьи: В 2 т. М., 1965. Т. 1. С. 127, 270, 389.
9 М.М. Антокольский: Его жизнь, творения, письма и статьи. СПб.; М., 1905. С. И.
10 Там же. С. 70.
11 Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма: В 13 т. М.; Л., 1960-1968. Т. XIV: Письма. С. 246.
12 Цит. по: Кропоткин П.А. Записки революционера. М., 1966. С. 376.
13 Olietti U. Cose d'arte // Fanfulla. 1874. № 78. Цит. по.: Прахов Н.А. Указ. соч. С. 232-233.
14 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. М., 1983. Т. 24. С. 205.
15 Там же. Т. 25. С. 227.
16 Г. Меньшикову // Восход. 1904. № 7/8.
17 Гинцбург И.Я. Воспоминания о М.М. Антокольском // Еврейская жизнь. 1904. № 1.С. 185.
18 Цит. по: Прахов Н.А. Указ. соч. С. 237.
19 М.М. Антокольский: Его жизнь... С. 144.
20 Там же. С. 1005-1008; Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем. Т. XIII: Письма. С. 99-100.
115
21 Кауфман А.Е. За много лет: Отрывки из воспоминаний старого журналиста // Еврейская старина. 1913. Т. VII. С. 336.
22 Там же. С. 337; Кауфман А.Е. За кулисами печати: Отрывки воспоминаний старого журналиста // Ист. вестник. 1913. Т. СХХХП. С. 127-129.
23 Щукинский сборник. 1909. Вып. 8. С. 198-199.
24 Там же. С. 200-203.
25 Там же.
26 М.М. Антокольский: Его жизнь... С. 1009-1012.
27 Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем Т. XIII: Письма. С. 205.
28 Там же. С. 268-269.
29 Павловский-Яковлев ИЛ. Воспоминания об И.С. Тургеневе: Из записок литератора // Русский курьер. 1884. N° 164.
30 Цит. по: Мещерский В.П. Мои воспоминания. СПб., 1912. Т. 3: 1881-1894. С. 127.
31 Павловский-Яковлев И.П. Указ. соч. // Русский курьер. 1884. № 137.
32 Кугель А.Р. (Homo Novus) Литературные воспоминания. Пг., 1924. С. 124-126.
33 Тургенев И.С. Роман Б. Ауэрбаха "Дача на Рейне" // Полн. собр. соч. Т. 11 С. 351.
34 Маковицкий Д.П. У Толстого, 1904-1810: Яснополянские записки: В 4 кн. Литературное наследство. М, 1979. Т. 90, кн. 1. С. 119.
35 Панаева (Головачева) А.Я. Воспоминания. М., 1956. С. 112; СУ. (Ума-нец). Мозаика // Ист. вестник. 1912. Т. СХХХ. С. 1025.
36 Павловский-Яковлев И.П. Указ. соч. // Русский курьер. 1884. Ms 150.
37 Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем. Т. IX: Письма. С. 95.
38 Там же. С. 491. Коммент.; День. 1871. 19 марта, № 12.
39 Еврейская энциклопедия. СПб., 1908-1913. Т. XIV. Стлб. 487.
40 Кауфман А.Е. За кулисами печати. С. 128; Он же. За много лет. С. 337-338.
41 С.С. Журнальные очерки // Одесский вестник. 1876. № 208.
42 Салтыков-Щедрин М.Е. Полн. собр. соч. СПб., 1900. Т. 8. С. 225; см. также: С. 343-344.
43 Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч. М., 1939. Т. XI. С. 195.
44 Добролюбов Н.А. Собр. соч.: В 9 т. М.; Л., 1963. Т. VII. С, 325; Он же. Письмо из провинции // Свисток. М., 1981. С. 21, 441-442; Некрасов Н.А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1966. Т. 5. С. 500-501.
45 Хволос М. Письмо к Н.А. Некрасову // Вестник русских евреев. 1872. №24. Стлб. 743-751.
46 Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1965-1977. Т. 3. С. 197.
47 Салтыков-Щедрин М.Е. Полн. собр. соч. Т. 8. С. 609-624.
Заметки на тему
Знал ли уголовный мир антисемитизм? Этот вопрос я поднимал в "Истории одного мифа". Русская литература, за редким исключением, замечала еврея в тюремных казематах. Обычно вспоминают "Мертвый дом" Ф.М. Достоевского с малоправдоподобным Исайей Фомичом Бумштейном. У Л.Н. Толстого в романе "Воскресение" тоже есть персонаж, которого можно принять за еврея — Симонсон. "Смазанная" фамилия не должна вводить в заблуждение — среди народовольцев англичан не было: "...черный лохматый человек с глубоко ушедшими под лоб глазами" — не правда ли, весьма далекая от арийской внешность? Биография, данная Толстым Симонсону, очерчена лишь пунктиром, извлечь из нее что-нибудь существенное трудно: его отец был нечистым на руку интендантом — отсюда уход из семьи в революцию. Симонсон не уголовник, он политический, и отношение к нему идущих по этапу не может приниматься в расчет.
Антон Макаренко и его труд
Во времена перестроечные началась продолжающаяся и поныне переоценка прошлого. Как это обычно бывает в переломные эпохи, из "исторической ванны" вместе с водой нередко выплескивают и младенцев, что, разумеется, обидно...
Педагог и писатель Антон Семенович Макаренко (1888-1939) известен как автор системы перевоспитания в коллективе юных правонарушителей. У этой системы, одобренной некогда на государственном уровне, всегда были сторонники и противники. Макаренко писал, что на заре его педагогической деятельности чиновники вышестоящих инстанций зачастую разговаривали с ним "по-аракчеевски": "Мы этот ваш жандармский опыт прихлопнем. Нужно строить соцвос (социалистическое воспитание. — С. Д.), а не застенок"1. Теперешние критики системы Макаренко называют ее "чекистской". Между тем, не вдаваясь
117
в полемику, отмечу, что труды Макаренко (независимо от давления Советов) были переведены на многие европейские языки и не только в восточноевропейских странах. Уникальный опыт Макаренко был отмечен даже в Израиле, а его система воспитания признана чуть ли не классической. (Израиль — удивительная страна: переведенную на иврит книгу Александра Бека "Волоколамское шоссе" здесь изучали в военных училищах — никогда не следует пренебрегать полезным опытом других). В конце концов, я думаю, Макаренко займет достойное место в ряду таких великих педагогов, как Ян Амос Каменский, П.П. Блонский, И.Г. Песталоцци, Пауль Наторп, Ж.Ж. Руссо, К.Д. Ушинский.
Как ученый-педагог Макаренко честен. Например, он признался, что потерпел фиаско на ниве перевоспитания женской половины криминального мира. (Да и сексуальная тема у него почти отсутствует — то ли это следствие самоцензуры сформировавшегося на рубеже веков человека, то ли советская цензура — не очень понятно.) "В деле перевоспитания, — писал Макаренко, — нет ничего труднее девочек, побывавших в руках... Другие девушки — зелень против нее, девчонки, в то время когда она уже женщина, уже испытавшая то, что для других тайна, уже имеющая над мужчинами особую власть, знакомую ей и доступную. В этих сложнейших переплетах боли и чванства, бедности и богатства, ночных слез и дневных заигрываний нужен дьявольский характер, чтобы наметить линию и идти по ней, создать новый опыт..."2 Кажется, это единственный пассаж на эту тему.
Главным воспитательным рычагом Макаренко считал труд. Собственно, все его книги посвящены одному — созидательному труду, способному увлечь подростка и дать ему профессию для будущей жизни. Слово "труд" на страницах книг Макаренко повторяется немыслимое число раз. В русской литературе, где Обломов воспринимается как слепок с натуры, Антон Семенович, можно сказать, исключение. Как ни покажется странным, но его деятельность я сравнил бы с деятельностью С.Ю. Витте — в другой сфере и с другими задачами, но с общей конечной целью — благом человека. Академик Е.В. Тарле суть характера С.Ю. Витте определил как "пафос труда". И великого педагога всю жизнь окрылял "пафос труда".
В 1920 г. Макаренко организовал под Полтавой маленькую колонию из несовершеннолетних преступников, переживших вместе со всеми ужасы Гражданской войны. Большинство колонистов были украинцами. Евреи-подростки, случайно уцелевшие во время тотальных погромов того времени, составляли незначительное меньшинство, в основном это были круглые
118
сироты, не имевшие даже дальних родственников. Колония, само собой, была заражена бациллой антисемитизма. Рассказ Макаренко, который я привожу ниже, интересен, но в нем много недомолвок: "Неожиданно у нас открылся антисемитизм. До сих пор в колонии евреев не было. Осенью в колонию был прислан первый еврей, потом один за другим еще несколько. Один из них почему-то раньше работал в губрозыске, и на него первого обрушился дикий гнев наших старожилов.
В проявлении антисемитизма я сначала не мог даже различить, кто больше, кто меньше виноват. Вновь прибывшие колонисты были антисемитами просто потому, что нашли безобидные объекты для своих хулиганских инстинктов, старшие же имели больше возможности издеваться и куражиться над евреями.
Фамилия первого была Остромухов.
Остромухова стали бить по всякому поводу и без всякого повода. Избивать, издеваться на каждом шагу, могли отнять хороший пояс или целую обувь и дать взамен их негодное рванье, каким-нибудь хитрым способом оставить без пищи или испортить пищу, дразнить без конца, поносить разными словами и, самое ужасное, всегда держать в страхе и презрении — вот что встретило в колонии не только Остромухова, но и Шнайдера, и Глейсера, и Крайника. Бороться с этим оказалось невыносимо трудно. Все делалось в полной тайне, очень осторожно и почти без риска, потому что евреи прежде всего запугивались до смерти и боялись жаловаться. Только по косвенным признакам, по убитому виду, по молчаливому и несмелому поведению можно было строить догадки...
Все же совершенно скрыть от педагогического персонала регулярное шельмование целой группы колонистов было нельзя, и пришло время, когда разгул антисемитизма в колонии ни для кого уже секретом не был..."3
Макаренко оказался в очень трудном положении. Как заявил один из воспитанников, евреев надо было защищать от всей колонии. В свою очередь, положение евреев день ото дня становилось тяжелее: они ходили с синяками, их избивали ежедневно, особенно усердствовал некий Осадчий. По словам Макаренко, он не был антисемитом, но безнаказанность вдохновляла его на очередные дикие выходки, которые воспитанники считали геройством.
Развязка, однако, неумолимо приближалась. После очередного эксцесса в столовой Макаренко вызвал Осадчего в кабинет и, показав на избитых евреев, спросил, не его ли эта работа. Ответ был прост и ужасен: «"Ну что такое! Подумаешь, два жидка.
119
Я думал, вы что покажете". И вдруг педагогическая почва с треском и грохотом провалилась подо мною. Я очутился в пустом пространстве. Тяжелые счеты, лежавшие на моем столе, вдруг полетели в голову Осадчего. Я промахнулся, и счеты со звоном ударились в стену и скатились на пол. В полном беспамятстве я искал на столе что-нибудь тяжелое, но вдруг схватил в руки стул и ринулся с ним на Осадчего. Он в панике шарахнулся к дверям, но пиджак свалился с его плеч на пол, и Осадчий, запутавшись в нем, упал. Я опомнился: кто-то взял меня за плечи...».
Собственно, на этом рассказ об антисемитизме заканчивается. Макаренко или не мог, или не хотел объяснить природу антисемитизма в обществе изгоев. И борьба с этим злом для него не более чем борьба с любым нарушением дисциплины, как, скажем, обыкновенная драка или игра в карты. Возможно, Антон Семенович искренне считал, что другого не дано. Он не стал проводить душеспасительные беседы, хотя тогда лекции на тему социальной природы антисемитизма были в моде.
Понятно, что сам Антон Семенович принадлежал к славной плеяде филосемитов. В своих записках «Типы и прототипы персонажей "Педагогической поэмы"» Макаренко досказал судьбу евреев-колонистов. И здесь налицо честность гражданина и художника: все они без исключения добились успеха на интеллектуальном поприще:
«Остромухов. Он приходит в Куряж (с 1926 г. — место нахождения колонии, близ Харькова. — С. Д.) стройным колонистом... Мечтает быть инженером. Поступает на рабфак.
Шнайдер. Проводит все время линию на квалифицированного рабочего и добивается своего.
Глейзер. Уже с первой главы в нем проявляются наклонности юриста. Он подает свои советы "в строго официальной форме" во всех конфликтах. Поступает в социально-экономический институт.
Крайник. Он успокаивается после всего пережитого, у него обнаруживается спокойное остроумие типа Векслера. Он музыкален, попадает в оркестр и всегда носится со скрипкой или с другими музыкальными инструментами. На все события отзывается спокойным юмором, его любят. Поступает в музыкальный техникум»4.
Я говорил о главном методе перевоспитания — труде. У героя "Педагогической поэмы" Соломона Борисовича Когана был прототип — Борис Самойлович Клямер. Его появлению на страницах "Поэмы" предшествовал разразившийся над колонией финансовый кризис. Безымянный "шеф" из ЧК в качестве послед-
120
него средства спасения посоветовал использовать "этого энергичного человека". Возможно, рекомендация этим не ограничивалась, но писатель спрятался за многоточием. "Приобретение" было неоценимое. Через несколько дней по колонии забегал шестидесятилетний еврей с больным сердцем, ожирением, одышкой и прочими болячками, но: «...у этого человека внутри сидит демон деятельности, и Соломон Борисович ничего с этим демоном поделать не может. Соломон Борисович не принес с собой ни капиталов, ни материалов, ни изобретательности, но в его рыхлом теле без устали носятся и хлопочут силы, которые ему не удалось истратить при старом режиме: дух предприимчивости, оптимизма и напора, знание людей и маленькая простительная беспринципность, странным образом уживающаяся с растроганностью чувств и преданностью идее. Очень вероятно, что все это объединялось обручами гордости, потому что Соломон Борисович любил говорить: "Вы еще не знаете Когана! Когда вы узнаете Когана, тогда вы скажете". Он был прав. Мы узнали Когана, и мы говорим: это человек замечательный»5. В итоге простительная беспринципность демона инициативы привела колонию Макаренко к экономическому "расцвету" — своего рода нонсенс в условиях социалистического реализма. Правда, это было на исходе нэпа. Логика Когана сводилась к тому, что несколько сот трудолюбивых людей в состоянии себя прокормить: "Что такое? Сто пятьдесят коммунаров не могут заработать себе на суп? А как же может быть иначе? Разве им нужно шампанское? Или, может, у них жены любят наряжаться?" Вот эпизод с приобретением дешевой одежды для детей: "Какой может быть вопрос? Мальчикам же нужны штаны... И не нужно за триста, это плохие штаны, а нужно за тысячу...
— А деньги? — спрашивают хлопцы.
— У вас же есть руки и головы... Прибавьте четверть часа в день в цеху, я вам сейчас достану тысячу рублей, а может, и больше, сколько там заработаете". И действительно, мастерили всё: клубную мебель, кроватные углы, парты, стулья, ударники для огнетушителей, масленки, шили трусики и ковбойки и т. п. Но вершиной бурной деятельности неугомонного еврея стал настоящий завод электроинструментов с импортными станками —"Вандереры", "Самсоны Верке", Тильдмейстеры", "Рейнекеры"; затем он организовал производство фотоаппаратов — знаменитой "лейки". В то время это было равнозначно производству электронной техники. Но самое удивительное, что мудрому Соломону удалось добиться введения зарплаты для коммунаров. Указание на непедагогичность этого шага было мгновенно парировано.
Возможно, под словом "непедагогичность" автор скрыл недопустимое выражение "капиталистические отношения". Диалог не утратил актуальности по сей день: "Мы же должны воспитывать, я надеюсь, умных людей. Какой же он будет умный человек, если он работает без зарплаты.
— Соломон Борисович, а идеи, по-вашему, ничего не стоят?
— Когда человек получает жалованье, так у него появляется столько идей, что их некуда девать. А когда у него нет денег, так у него одна идея: у кого бы занять? Это же факт"6.
Обвинив великого педагога в насаждении буржуазных отношений и "сугубо меркантильных" идей, его лишили любимого детища: «Советская педагогика стремится воспитать в личности свободное проявление творческих сил и наклонностей, инициативу, но ни в коем случае не буржуазную категорию долга... Мы не можем входить в обсуждение всех заявлений автора, касающихся производства. Может быть, с точки зрения материального обогащения колонии это и полезное дело, но педагогическая наука не может в числе факторов... воспитания рассматривать производство и тем более не может одобрить такие тезисы автора, как "промфинплан есть лучший воспитатель"»7. Удивительно, что в период апогея сталинской диктатуры Макаренко сумел (в печати!) представить полный абсурд идей социализма. Я не мог поверить, читая эти строки. Заключительные слова "Поэмы" были написаны в 1935 г., и она не раз переиздавалась при жизни Гения всех времен и Отца всех народов. Умеющий читать между строк поймет. Пути Господни неисповедимы.
Макаренко был не единственным чекистом, "брошенным" на перевоспитание неблагополучных детей. Один из самых опытных чекистов, Павел Судоплатов, вспоминал: "...я получил новое — весьма необычное, но весьма важное — задание, которое совместно контролировалось руководителями ОГПУ и партийными органами. Моя новая должность называлась: комиссар спецколонии в Прилуках для беспризорных детей. После Гражданской войны подобного рода колонии ставили своей целью покончить с беспризорностью детей-сирот, которых голод и невыносимые условия жизни вынуждали становиться на путь преступности. На содержание этих колоний каждый чекист должен был отчислять десять процентов своего жалованья. При них создавались мастерские и группы профессиональной подготовки: трудовой деятельности ребят придавалось тогда решающее значение. Завоевав доверие колонистов, мне удалось организовать фабрику огнетушителей, которая вскоре начала приносить доход". Нелишне отметить, что генерал Судоплатов не был антисе-
122
митом, женился на еврейке и осуждал репрессии против евреев и с негодованием писал о квотах для евреев при приеме в вузы и на работу. Первая устная директива подобного рода относится, по словам Судоплатова, к 1939 г.8
Книга Макаренко имела "продолжение". Изначально педагог, а затем писательница и правозащитница Фрида Абрамовна Вигдорова (1915-1965), — автор трилогии "Дорога в жизнь", "Это мой дом" и "Черниговка", посвященной продолжателю дела Макаренко, его ученику Семену Калабалину (в книге он Семен Афанасьевич Карабанов). Конечно, это не биография Калабалина, а "свободно исполненная книга о работе одного из учеников Макаренко", — писала в послесловии Л.К. Чуковская. Трилогия читается "залпом". Описанные в ней события происходят в основном в годы Великой Отечественной войны. Как Ф.А. Вигдорова обошлась с "еврейской темой" в заброшенном в эвакуации детским домом, будучи ограничена несравненно более жесткой, чем Макаренко, цензурой? Удивительно! Она мастерски справилась с запретной темой, приравняв антисемитизм к ксенофобии.
Один из трудных и "интеллигентных" воспитанников, Игорь Булатов, столкнувшись случайно в дверях с мальчиком по фамилии Сараджев, бросает: "Эй, армяшка, посторонись!". За Сараджева заступается девочка, похожая на героиню чудного рассказа Аркадия Гайдара "Голубая чашка": «Стоявшая подле Наташа схватила его за галстук: "А еще пионер называешься! Фашист, вот ты кто!"». Между мальчиками начинается потасовка, перевес на стороне "сытого" Игоря, ибо Тема Сараджев — физически слабый блокадный ленинградский ребенок. Тема дрался отчаянно. Бывший воспитанник детского дома Репин, а ныне учитель Андрей Николаевич проводит маленькое расследование и выясняет, что Игорь не стыдится своих слов: «Я ему сказал "армяшка"». Воспитатель прибегает к софистике. Зная, что брат Игоря на фронте, он объясняет, что война ведется за равенство людей, за их достоинство, чтобы никто не мог оскорблять их такими подлыми словами, как "армяшка" или "жид"... Игорь оправдывается тем, что его самого девочка с замечательной фамилией Шереметьева назвала фашистом и тоже этим его оскорбила. Андрей Николаевич объясняет, что каждый, кто неуважительно отзывается о другой нации — фашист. Упрямый Игорь не внемлет доводам педагога и повторяет: "Значит, если обзывать фашистом — это ничего, а если армяшкой..." Преподаватель капитулирует
123
и продолжает урок, а вечером, отчитываясь, говорит: "Речь шла о сложноподчиненных предложениях, но я как-то сомневаюсь, усвоили ли они то, что я им толковал..."9. И хотя история на этом не заканчивается, отсылаю заинтересованного читателя к трилогии. Добавлю лишь, что во время объяснения по поводу инцидента с классным руководителем Андрей Николаевич вспоминает рассказ Аркадия Гайдара "Голубая чашка", в нем мальчишка оскорбляет еврейскую девочку подлым словом, которое у Вигдоровой отсутствует.
Вообще Ф.А. Вигдоровой, можно сказать, повезло: ее книга вышла в эпоху позднего "реабилитанса", в 1967 г. Кроме того, автор послесловия Л.К. Чуковская сообщила в нем едва завуалированную крамольную информацию: Ф.А. Вигдорова присутствовала на процессе Иосифа Бродского и стенографировала прения сторон10.
Константин Паустовский
Много лет назад мне попалась добротно написанная книга Ч.У. Геккерона "Тайные общества всех веков и стран" (СПб., 1876). Мое внимание в ней привлекла фраза — по сути ключ к пониманию того "положительного", что можно увидеть в таком обществе: "Каждое тайное общество есть действие размышления, следовательно совести. В таком случае, тайные общества в некоторой степени служат выражением совести в истории"11. Слово "положительное" я не случайно заключил в кавычки: были и есть тайные общества, ничего общего с совестью не имеющие. Впрочем, и сам Геккерон оговаривается, что практикующие мистерии, скажем перуанские и мексиканские общества, весьма далеки от европейского понимания слова "совесть". Существуют и воровские и бандитские объединения, строго соблюдающие тайну и иерархию, но ничего общего с благородными целями, скажем масонов, не имеющие.
Есть и еще один пример организации — это союзы нищих. Геккерон их не касается. Вообще вся литература о тайных обществах неубедительна, в ней много недосказанности, что, как мне кажется, обусловлено вовсе не внешними или внутренними запретами. Ведь, существуют такие понятия, как "государственная военная тайна". Промышленные концерны и маленькие кустарные предприятия также имеют свои тайны. Короче, существует множество тайн — судебные, врачебные, семейные (не обязательно позорные), тайны природы и бытия...
124
Я очень люблю книги Константина Георгиевича Паустовского (1892-1968). Какое-то время он был одним из самых читаемых советских писателей и едва ли не единственным в своем цехе, кому удалось избежать — во всяком случае в творчестве — компромиссов и социальной демагогии.
В то же время жил-был советский ученый, специалист по этимологии О.Н. Трубачев. Ходили слухи, что именно он составил для соответствующего ведомства словарь "подозрительных" фамилий. Из опубликованного в 1968 г. в виде статьи фрагмента якобы именно этой работы я почерпнул много интересного — например, что художник Куинджи не грек, а, вероятно, крымчак. Прямо не сказано, говорится лишь о татарском происхождении фамилии. В одной из биографий Куинджи сказано, что его предки жили в районе Чуфут-кале (еврейском городе) в Крыму и фамилия его обозначает "золотых дел мастер" (по типу Гольденман)12. Кстати сказать, антисемиты прошлых времен причисляли Куинджи к евреям.
В "святцы" попала и фамилия Паустовский. С фамилией или писателем (сказать наверняка не могу) автор расправился на славу: выдал с головой евреям:
"Паустовский ... — образование на -ский по распространенному среди еврейских фамилий географическому типу от названия населенного пункта Паустов в Бессарабии... Фамилеобразование осуществлено здесь по славянской (польской) модели, тоже весьма популярной в фамилиях евреев Восточной Европы..."13.
Ну что ж, филосемитствующий писатель, несмотря на свою убедительную польско-малороссийскую генеалогию, удостоился быть причисленным к племени гонимых.
У Паустовского во второй книге автобиографической эпопеи "Повесть о жизни" есть пассаж, имеющий отношение к тайным обществам.
Тогда я впервые услыхал удивительный рассказ о знаменитых могилевских дедах. После этого рассказа время сдвинулось и перенесло меня на сто лет назад, а может быть, и еще дальше — в средние века.
Издавна, еще со времен польского владычества, в Могилеве на Днепре начала складываться община нищих и слепцов. У этих нищих — их звали в народе "могилевскими дедами" — были свои старшины и учителя — майстры.
Они обучали вновь принятых в общину сложному своему ремеслу —пению духовных стихов, умению просить милостыню — и внушали им твердые правила нищенского общежития.
Нищие расходились по всему Полесью, Белоруссии и Украине, но майстры собирались каждый год в тайных местах — в корчмах на
125
болотах или в покинутых лесных сторожках — для суда и приема в общину новых нищих.
У могилевских дедов был свой язык, непонятный для окружающих.
В неспокойные времена, в годы народных волнений, эти нищие представляли грозную силу. Они не давали погаснуть народному гневу. Они поддерживали его своими песнями о несправедливости панской власти, о тяжкой доле замордованного сельского люда14.
Речь, вне всякого сомнения, идет о масонской ложе. Во-первых, этот союз тайный, в котором соблюдается иерархия — старшины, майстры и ученики, что соответствует гроссмейстерам, мастерам и непосвященным (профанам) какого-нибудь закрытого ордена. Во-вторых, есть свой, тайный язык, дабы сберечь от посторонних свою деятельность, и суды и обряды для посвящения новых членов. В-третьих, "нищие не давали погаснуть народному гневу" против сильных мира сего. (Вспомним донос опального вельможи М.Л. Магницкого*, поступивший на имя Николая I в феврале 1831 г., в котором говорилось, что цель масонов — "низвержение алтарей и тронов".)
Паустовский считал, что "могилевские деды" появились в средние века. (Вспомним картину Питера Брейгеля "Слепые", 1568: времена "гёзов" — нищих.) Посмею предположить, что общины нищих и слепцов существовали задолго до средневековья, а по антимасонским мифам их, пожалуй, можно "обнаружить" во времена древних ессеев. Я думаю, что первым настоящим врагом масонов был легендарный воложский господарь Дракула: собрав всех нищих и попрошаек Трансильвании, он их попросту истребил. Думаю, нужно избрать его почетным членом какого-нибудь современного отнюдь не тайного общества — вроде общества "Память"...
Нелишне отметить, чтo пели "народные рапсоды". Историк Н.И. Костомаров (1817-1885) доказывал, что поэт, музыкант и нищий философ Григорий Саввич Сковорода (1722-1794) "был лицо народное", и «странствующие слепцы усвоили его песни; на храмов праздник на торжище нередко можно встретить толпу ... окружающую группу этих рапсодов и со слезами умиления слушающих "Всякому граду свой нрав и права"». Некоторые песни Сковороды вошли в сборники народных песен анонимно. По некоторым сведениям, Сковорода был масоном или, во всяком случае, находился под сильнейшим влиянием немецкого философа-мистика Якоба Бёме (1575-1624), труды которого перевел на свой, смешаный русско-малороссийский язык. Как писал
______________
* Подробно о нем см.: Дудаков С.Ю. История одного мифа. М., 1993. С. 56-60.
126
архиепископ Филарет, эти произведения Бёме "навеяли нечистую пыль на его (Сковороды. — С. Д.) душу". Вл.Д. Бонч-Бруевич считал украинского философа одним из главных теоретиков "духовных христиан"15.
Ну, а как прослеживается пресловутая связь между "союзом нищих" и евреями в рассказе Паустовского? Прежде всего — место! Действие происходит в еврейских местечках, где на синагогах приколочены деревянные звезды Давида (Моген Довид), а тайная встреча "дедов" происходит в корчме старого еврея Лейзера — ну прямо съезд мировых заговорщиков в духе Гёдше, Шабельской или Вагнера. И еще одна любопытная деталь: в еврейском местечке по заросшим мхом крышам домишек разгуливали козы — оказывается, Марк Шагал не фантаст...
Загадка Афанасия Фета
Война 1812 года — это не только слава России. Это еще и некий рубеж, пожалуй, культурный взрыв. Сколько военнопленных французов осталось в России? Никто не считал. Но у очень многих российских господ тогда появились гувернеры-французы, уцелевшие от кораблекрушения, называемого наполеоновскими войнами. Случалось, однако, что из заграничных походов русские офицеры привозили себе жен. Так, дворянин Афанасий Шеншин, имевший странное отчество Неофитович (от греч. пео-phytos — новообращенный, которым мог быть перешедший в православие выкрест), во время марша русских войск на Париж в буквальном смысле слова умыкнул прекрасную еврейку у мужа. В России она родила мальчика — в будущем известного поэта. Все было хорошо: мальчик носил фамилию Шеншин, но когда в результате доноса выяснилось, что он родился до заключения его родителями официального брака, Афанасию Афанасьевичу Шеншину (1820-1892) пришлось превратиться в Фета. Всю сознательную жизнь он боролся за возвращение родовой фамилии. В конце концов великий князь Константин Константинович (тоже известный в свое время поэт К. Р.) помог учителю вернуть отцовскую фамилию:
И пусть он в старческие лета
Менял капризно имена:
То публициста, то поэта.
Искупят прозу Шеншина
Стихи пленительного Фета.
А. Жемчужников
127
Фет был крайне правым публицистом, писал для катковского "Русского вестника", порицал "за вольности" студентов и евреев. Женился по расчету на Марии Петровне Боткиной сестре миллионеров-чаеторговцев, был рачительным хозяином, умел считать копейку и очень сдержанно отнесся к реформе 1861 г. (Относительно недавно появилась весьма хвалебная статья о хозяйственной деятельности Фета16.) Те, кого это интересовало, знали, что поэт еврейского происхождения. Но документы? Фет тщательно скрывал свои корни. Правда, в Германии встречался с родственниками по материнской линии...
Вероятнее всего, любопытство подвигло Николая Николаевича Черногубова (1873-1942), "человека особенного, не на каждом шагу встречающегося", проникнуть в тайну происхождения поэта. Будучи хранителем Третьяковской галереи, он через художника и коллекционера Илью Остроухова, родственника жены Фета (т. е. Боткиных), выяснил следующее: "...отец Фета, офицер русской армии двенадцатого года Шеншин, возвращаясь из Парижа через Кенигсберг, увидел у одной корчмы красавицу еврейку, в которую влюбился. Он купил ее у мужа, привез к себе в орловское имение и женился на ней. Не прошло несколько месяцев, как она родила сына, явно не от Шеншина, который и стал впоследствии знаменитым поэтом, взявшим в качестве псевдонима фамилию матери. Отцу стоило больших усилий усыновить его, что удалось лишь много лет спустя благодаря связям. Официально считалось, что Фет — законный сын Шеншина. Что он был сыном кёнигсбергского корчмаря, было секретом полишенеля, но сам поэт это категорически отрицал". Однако объективных доказательств, что он сын Шеншина, противного не существовало.
Черногубов задался целью их добыть. Заручившись рекомендациями Остроухова, он отправился к нелюдимому Фету в имение, сумел снискать его полное доверие и прожил там целое лето. Старик не подозревал, с какой целью поселился у него этот милый, с приятным вкрадчивым голосом и пушистыми русыми усами остроумный человек. Он бывал у Фета и после еще не раз, был даже в день смерти Афанасия Афанасьевича и присутствовал на его похоронах. Черногубов знал, что в спальне поэта, под подушкой, лежит конверт с надписью "Вскрыть после моей смерти", что и было сделано родными без посторонних, после чего конверт положили в гроб, тоже под подушку. У Черногубова хватило духа достать конверт и ознакомиться с его содержанием. То было письмо матери поэта, на конверте он прочел те же слова: "Вскрыть после моей смерти". "Фет не был Шеншиным и больше его не интересовал..."17.
128
Н.Н. Черногубов опубликовал весьма пространный очерк о происхождении Фета, но ни разу не обмолвился о его еврейском происхождении, в то же время сообщая об этом своим знакомым. О покупке жены отцом Фета читаем: "Знакомые и дворовые Шеншина говорили мне, что жену свою Елизавету Петровну он купил за сорок тысяч рублей у ее мужа"18.
Легенда о письме матери с некоторыми вариациями кратко пересказана в книге И.Г. Эренбурга "Люди, годы, жизнь" (место действия не Кенигсберг, а Гамбург). Просветил Илью Григорьевича племянник поэта Пузин: "...Фет завещал похоронить письмо вместе с ним, видимо, хотел скрыть от потомства правду о своей яблоне"19.
Серьезный исследователь творчества Фета Борис Яковлевич Бухштаб назвал сущим вздором сведения о купленной шинкарке. Возможно, полагал он, это следствие того, что И.-П. Фет шантажировал бывшую жену, требуя денег за развод. Достоверно лишь то, что семьи Фетов, живших в Германии, поддерживали отношения с Шеншиными20.
Есть несколько, на мой взгляд, неординарных свидетельств о жизни Фета. Например, один из биографов иронически заметил, что Фет считал себя русским и «оборонял свою национальность от неметчины (!) умно и деятельно. Занимался физическим трудом, на собственноручно изготовленном станке точил шахматные фигуры. Был уверен, что, если разорится, сумеет себе заработать хлеб "пятью ремеслами"»21. И еще: мать Фета оставила в Германии дочь Лину (Каролину), которая приезжала в Москву для встречи с матерью и братом и прожила в родовом имении Шеншина Новоселках почти год, а затем вернулась в Дармштадт. Дальний родственник Шеншиных Александр Павлович Матвеев (1816-1882), профессор Киевского университета, известный специалист по женским и детским болезням, автор одного из первых в России руководств по акушерству, будучи в командировке в Германии, познакомился с Линой, влюбился и сделал предложение. Правда, и в этой истории много неясного, много неточностей и путаницы, в частности с городами (Дармштадт, Кенигсберг); род занятий настоящего отца Фета — корчма или городской совет?.. Принадлежность к лютеранской конфессии. Видимо, родители Фета были давно крещеными евреями — в Германии это практиковалось не реже, чем в России. В Москву приезжал и родной дядя Фета — поэт Эрнст Беккер, адъютант принца Александра Гессенского.
Внешность Фета у современников не вызывала никаких сомнений: "Наружность Афанасия Афанасьевича была характерна:
129
большая лысая голова, высокий лоб, черные миндалевидные глаза, красные веки, горбатый нос с синими жилками, окладистая борода, чувственные губы, маленькие ноги и маленькие руки с выхоленными ногтями. Его еврейское происхождение было ярко выражено..."22
Пожалуй, никакое другое стихотворение Фета не породило столько эпиграмм, как это:
Когда мои мечты за гранью прошлых дней
Найдут тебя опять за дымкою туманной,
Я плачу сладостно, как первый иудей
На рубеже земли обетованной.
Амос Шишкин [А.Л. Ситкин]:
Когда в ночной тиши я вспоминаю вдруг о ней,
Как с ней ложились мы вдвоем на это лоно, —
То плачу я тогда, как плакал иудей,
Влекомый в дальний плен от стен родных Сиона...
Дм. Минаев:
Когда наплыв противных мне идей
К нам ворвался, смирить не в силах стона,
Стал плакать я, как плакал иудей,
Лишенный стен родимого Сиона.
Когда меня журнальный асмодей
Преследовал как лирика салона,
Стал плакать я, как плакал иудей,
Лишенный стен родимого Сиона.
Когда табун соседних лошадей
Топтал мой хлеб, — увидя то с балкона,
Стал плакать я, как плакал иудей,
Лишенный стен родимого Сиона.
Когда один из нынешних судей
Оправдывал работника Семена,
Стал плакать я, как плакал иудей,
Лишенный стен родимого Сиона.
Когда в мой сад явился гусь-злодей
Для похоти гусиного мамона,
Стал плакать я, как плакал иудей,
Лишенный стен родимого Сиона23.
130
К.Г. Паустовский, неистовый адепт и пропагандист поэзии Фета, писал: «Ядов (одесский поэт Яков Петрович Давыдов, 1874-1940. — С. Д.) показал мне тростью на гряду облаков и неожиданно сказал:
И как мечты почиющей природы,
Волнистые проходят облака.
Я посмотрел на него с изумлением. Он это заметил и усмехнулся: "Это Фет... Поэт, похожий на раввина из синагоги Бродского"»24. Порой доходило до анекдота: одного из своих знакомых К.Г. Паустовский, сидя "в деревенской баньке, намыленный, читая его дивные строфы" убеждал в том, что поэзия Фета необычайно мудра 25.
Терпсихора и Купидон
Много лет назад, читая биографию великой балерины Анны Павловой, я обратил внимание на ее двойное отчество и "социальное происхождение": "Анна Павловна (Матвеевна) (31.1(12/2) 1881, Петербург — 23.1.1931, Гаага), рус. артистка. Дочь солдата из крестьян и прачки. В 1891 г. принята на балетное отделение Петерб. теат. уч-ща..."26. Вспомнив закон "о кухаркиных детях", я удивился тому, что правительство действовало порой в обход собственных законов. В конце концов Петербургское балетное училище, как утверждали злые языки, было борделем Зимнего дворца, и социальное происхождение жриц Афродиты не имело значения: первыми ученицами училища были дочери слуг и певчих. Но меня ожидали "маленькие" открытия. Очутившись в 1971 г. на Западе, я обнаружил источники, в которых сообщалось, что Анна Павлова была внебрачной дочерью банкира и еврейского общественного деятеля, тайного советника Лазаря Соломоновича Полякова (1842-1914). При этом американская "Юдаика" и "Краткая еврейская энциклопедия" ссылаются на труды О. Керенского и С. Юрока*. Впрочем, эти данные повторяются в десятках изданий. Кажется, первым об этом сообщил представителям прессы вдовец Павловой Владимир Дандре.
______________
* Соломон Юрок (1888-1974) эмигрировал из России в 1905 г. Был известен на Западе как крупный антрепренер и пропагандист русского балетного и музыкального искусства. Автор, вероятно, имеет в виду его книгу "Impressario" (N.Y., 1946). — Примеч. ред.
131
Я вспомнил, что черносотенная пресса называла Анну Павлову "жидовкой". Вот тебе и дочь отставного солдата из крестьян! Почему из крестьян? Да потому, чтобы никто не подумал, что балерина — дочь еврея-кантониста. Но вот мать прачка?.. Странно. Однако через какое-то время в книге Остина Стюарта о Рудольфе Нуриеве я прочел, что и мать балерины была еврейкой27. Сообщая эту подробность, автор ссылается на свидетельство известного балетного критика Ричарда Бакла.
Гроза 1812 года...
Мне уже приходилось писать об участии евреев в Отечественной войне: это и военные поставки, и денежные средства, и разведданные, наконец, посильное участие в боях. Были среди них и волонтеры. Канцлер Пруссии писал своему посланнику в Гамбург: "Обстоятельства последней войны против Франции недавно доказали, что они (евреи. — С. Д.) выказали свою преданность государству, принявшему их в число своих сынов. Юноши из евреев были товарищами по оружию их сограждан христиан, и мы имеем среди них примеры геройского мужества и самопожертвования в минуты военной опасности; прочие из их населения, в том числе и женщины, отличались разного рода самопожертвованиями наравне с христианами"28.
Война пришлась на царствование Александра I, который относился к еврейской проблеме как миссионер. Его правительство еще раз (со времени Екатерины Великой) предоставило еврейскому меньшинству немало прав, в частности на духовную свободу, открыло двери учебных заведений, привлекло к земледельческому, ремесленному и фабричному труду, расширило торговые права, упразднило двойные подати (введенные Екатериной), уравняло повинности и даже несколько "отодвинуло" черту оседлости. Кроме того, государь поощрял переход в православие и оказывал покровительство неофитам. Историк Н.Н. Голицын, кстати сказать, недоброжелатель еврейства, писал: «... он (Александр I. — С. Д.) смотрел на потомков Израиля с уважением, как на живые остатки ветхозаветного народа "избранного", к которому он — прилежный читатель Св. писания — не мог не питать чувства удивления и благоговения; его занимали мысли о величии иудаизма, о будущности его, о призвании царей и народов по отношению к судьбам этого племени»29.
Один из участников заграничного похода в Европу, офицер царской свиты С.Г. Хомутов, записал в дневнике 3 января 1813 г.:
132
"Пришли в Краснополь... Жиды вышли с ковчегом на встречу с императором и были нам очень рады... 6-го января. Пришли в Роски. Жиды приняли нас с большой радостью, а тот Жид, у которого мы стояли, напился пьян, чтоб лучше доказать нам свое удовольствие и надоел нам своими россказнями и похвалами... 5-го февраля. Пришли в Коло. Жиды устроили великолепный балдахин для императора и многие поехали ему навстречу в богатых одеждах..."30. Ему вторит официальный историк: "...евреи каждого местечка, лежащего по дороге, где проходили войска, выносили разноцветные хоругви с изображением вензеля государя; при приближении русских они били в барабаны и играли на трубах и литаврах"31. Это же место из книги Н.К. Шильдера процитировал в своей книге об Александре I великий князь Николай Михайлович. (И даже будущий император Николай I, путешествуя в молодые годы по западным губерниям, внес в свой журнал следующую запись: "В Белоруссии дворянство, состоящее почти все из весьма богатых поляков, отнюдь не показало преданности к России, и, кроме некоторых витебских и южных могилевских дворян, все прочие присягнули Наполеону. Крестьяне их почти все на тяжелом оброке и весьма бедны, притом общая гибель крестьян сих провинций, жиды здесь совершенно вторые владельцы, они промыслами своими изнуряют до крайности несчастный народ. Они здесь все — и купцы, и подрядчики, и содержатели шинков, мельниц, перевозов, ремесленники проч. ... так умеют притеснять и обманывать простой народ, что берут даже в залог незасеянный яровой хлеб и ожидаемую незасеянную жатву; они настоящие пиявицы, всюду всасывающиеся и совершенно источающие несчастные сии губернии. Удивительно, что они в 1812 году отменно верны нам были и даже помогали, где только могли, с опасностью для жизни"32.) Налицо неприязнь Николая I к полякам и евреям. Возможно, он читал "Мнение..." Г. Державина. Может быть, кто-то из читателей сочтет, что Николай был прав, осудив "пиявиц" края. Спор на эту тему бессмыслен. Приведу, однако, такой факт: внутренние губернии России, куда евреи не допускались, жили неизмеримо хуже, беднее, невежественней, чем угнетаемые белорусы и малороссы. И лишь сравнив уровень жизни Западного края и Великороссии, можно сделать соответствующие выводы, но вряд ли они убедят антисемитов...
Будущий декабрист генерал-майор Сергей Григорьевич Волконский (1788-1865) свидетельствовал, что при наступлении на Витебск, недалеко от Бабиновича, к генералу Ф.Ф. Винценгероде явились несколько евреев с захваченным французским каби-
133
нет-курьером, имевшим при себе важные документы, присланные из Парижа Наполеону. Депеша была доставлена в Петербург, а "преданному еврею" пришлось остаться в русском отряде, ибо его местность была занята французами и он боялся мести. "Я его взял и содержал при себе, — писал Волконский. — Я об этой частности упоминаю как о факте преданности евреев в то время России; и точно, большая смелость для трусливых евреев, несмотря на неопределенность еще событий, решиться... схватить курьера и представить его в русский отряд; это было смелое и заслуживающее быть упомянутым; жаль, что не помню его имени, но помню то, что он был в том местечке, где жил, близ Витебска, неаттестованным медиком"33.
О том, что евреи помогали русской армии доставкой информации, писал и генерал А.П. Ермолов: "Чрезвычайной важности сообщения о дислокации войск маршалов Виктора и Удино от графа Витгенштейна князю Кутузову было доставлено неким Евреем"34.
Вероятно, многие помнят историю кавалерист-девицы Дуровой. Но вряд ли известен факт участия в военных действиях против Наполеона кавалеристки Эстер Манюэль, служившей во втором Кёнигсбергском ландверном уланском полку. Ее муж служил в русской армии, был участником заграничного похода и погиб в перестрелке под Парижем35.
От того далекого времени остались некоторые статистические данные. Известно, например, что евреи собирали средства на нужды армии. Маленький городок Дубосары выставил для ополчения 30 ратников, которым евреи выделили "на харчи и водку" 122 рубля. Всего горожане-христиане собрали 2117 рублей, иудеи — 2742 рубля. В Одесском архиве хранятся документы, относящиеся к созданию эскадрона добровольцев неким Скаржинским. Среди набранного им пополнения в количестве семи человек значится один из "выкрещенных евреев"36.
Интересные сведения о жизни евреев Западного края сообщают мемуаристы, побывавшие в России с Великой армией. Русские евреи Литвы и Белоруссии физически превосходили своих немецких единоверцев. Они не трусливы и то и дело вступали в драки с названными пришельцами (можно предположить, что в данном случае евреи защищали честь своих женщин): "Они не боятся никакой опасности, умны и изворотливы", а кроме того, прекрасные наездники и знают извозное дело37. Этот же источник сообщает, что евреи — не только торговцы и мастера по изготовлению водки и меда, но и ремесленники, среди которых есть настоящие художники. К сожалению, нам известно немного лич-
134
ных еврейских имен того времени. Среди богачей города Могилева славился миллионер Орлов.
В одной правительственной листовке сказано следующее: «При вступлении армии нашей в Белоруссию торжественная и всеобщая радость евреев превосходит наше ожидание. По вернейшим и достоверным разведываниям дознано, что во время бытности края сего в узах чуждой власти они постились, прося Всевышнего о пособии русскому оружию и о погибели врага. Здесь помещается пример, достойный сведения и служащий важным доказательством на приверженность рода людей сих к престолу всеавгустейшего монарха: один из евреев, явясь к командующему авангардом генералу от инфантерии Милорадовичу, предложил ему свои услуги. Добрая воля его была не отринута, и он тотчас был употреблен к собиранию некоторых сведений; а дабы более приохотить его к сей обязанности, генерал Милорадович, по известной его щедрости, приказал выдать ему несколько денег, но еврей, отвергая милость сию, сказал: "Теперь такое время, ваше превосходительство, что и жиды должны служить без денег". Последствие оправдало ревность сего доброго жида, и он с точностию выполнил свое дело»38. Сохранился лишь один экземпляр этой листовки, датируемый 7 ноября 1812 г. Ссылка на генерала М.А. Милорадовича подтверждается другими источниками. Будучи генерал-губернатором Петербурга, М.А. Милорадович сквозь пальцы смотрел на незаконное проживание евреев в столице. Доносившим об этом чиновникам он неизменно отвечал, что евреи являются самыми преданными слугами государя и, если бы не их усердие, он лично не имел бы тех многочисленных наград, которые получил за кампанию 1812 года39.
Но, увы, слова из песни не выкинешь. Война — жесточайшая, сословные предрассудки сильнейшие. И посему адъютант великого князя Константина Павловича полковник А.С. Шульгин "выпорол шестерых жидов без причины, а только для примера другим, как он говорил"40. Для какого такого примера, неизвестно. Историк С.М. Гинзбург не без иронии отметил, что лишь еврейки находились в сравнительно безопасном положении. Ирония понятна: там, где проходила армия, обычно не оставалось ни одной неизнасилованной женщины, но по крайней мере их не убивали. Этот же историк считает, что опыт войны 1812 года привнес в русскую литературу два образа — прекрасной еврейки и омерзительного жида, продающего все и вся и мешающего счастью дочери, успевшей оценить все преимущества христианского общества41.
135
В иностранных источниках зафиксированы жалобы на жестокое обращение евреев с отступавшими солдатами, хотя описаны случаи и обратного порядка. Один из отечественных мемуаристов, тайный советник и администратор A.M. Фадеев поведал о зверском истреблении раненых французов в Коломенском госпитале: «Между прочим, брат мой возил нас в село Коломенское, где жили удельные крестьяне... показали нам огромные чаны, в которых обыкновенно крестьяне квасили капусту на продажу в Москву. В 1812 году, при неприятельском погроме, они лишились этого дохода по причине истребления капусты французами. В отмщение им за то, когда французы выходили, а русские команды еще не вступили, крестьяне вытащили из находившихся в Коломенском лазарете нескольких больных французов, бросили их в чаны и искрошили вместо капусты. Кровь так и въелась в стенки и дно чанов, что следы ея еще были видны. Я не понимал бессмысленной жестокости крестьян. Мое недоумение рассеял рассказ Дворы Цайхнер, родом из Польши: эти действия были "целесообразны" — польские крестьяне в 1945 г. ловили отступавших немцев и превращали их в крошево в капустных чанах»42. (Фадеев недоговаривает: человечьим мясом откармливали свиней... И это христиане... Что сказал бы по этому поводу Иван Аксаков?..)
Судковские. Еще одна загадка
Много написано об ужасах рекрутчины во времена Николая I и об "игрушечной" армии малолетних еврейских кантонистов. Меня потряс опубликованный в сборнике "Пережитое" рассказ о судьбе отца известного художника Руфина Гаврииловича Судковского (1850-1885). Его отец, Гавриил Дионисович, священник из Аккермана, не скрывал своего еврейского происхождения. Мать Гавриила Дионисовича, чтобы избавить его от военной службы, отрезала ему большой палец правой руки. Батюшка демонстрировал свое увечье как печальный факт "еврейского изуверства". Конечно, это был не единственный случай сознательного членовредительства, причина которого не в изуверстве, а в самой военной службе, напоминавшей скорее каторгу. В рассказе довольно подробно описана леденящая душу процедура ампутации пальца. По свидетельству очевидца, доктора С.А. Вайсенберга, за короткое время таким образом были искалечены сотни еврейских мальчиков!43
136
Гавриил Судковскии родился в 1816 г. По окончании Одесской духовной семинарии был рукоположен в священники в Очаковский собор и прослужил в нем 60 лет. В чем загадка? А в том, утверждает другой источник, что его отец, тоже священник, служил в этом соборе 36 лет! Здесь какая-то неувязка. Отец Гавриила Дионисовича не мог быть священником. Объяснение может быть лишь одно — речь идет о крестном отце кантониста. Тогда все становится на свои места. Отмечу, что Гавриил Дионисович был участником Крымской войны. 22 сентября 1854 г. союзная эскадра подвергла ожесточенной бомбардировке Очаков. Отец Гавриил добровольно явился на батарею и, "войдя в самое пекло сыпавшихся неприятельских снарядов", с крестом в руке ободрял защитников города. За свои заслуги перед отечеством он удостоился многих наград, включая орден св. Анны I степени. Авторитет пастыря был очень высок, начальство ценило его проповеди. В адресе, поднесенном ему по случаю юбилея, говорилось, что он олицетворяет собой образец высокого служения, будучи выдающимся законоучителем и примерным семьянином. Что же для престарелого священника (судя по опубликованной в "Ниве" фотографии, похожего на ветхозаветного пророка), столь высокая оценка была, вероятно, своего рода бальзамом для души44.
Сын священника Р.Г. Судковский поначалу пошел по стопам отца, поступив в Очаковское духовное училище (по другим сведениям, в херсонское), а затем перевелся в одесскую семинарию. Как это бывает с настоящими подвижниками, он буквально разрывался между семинарией и рисовальной школой одесского Общества любителей искусств. Чарующая красота моря, певцом которого он стал, победила. В 17-летнем возрасте он поступил в Академию художеств в Петербурге, в которой проучился три года, получив за время обучения две серебряные медали. Он заканчивал Академию в несколько приемов. В 1873 г. совершенствовал свою технику в Германии, что принесло результаты: в 1877 г. он получил звание классного художника 2-й степени, а в 1879 г. — художника 1-й степени. Наконец, в 1882 г. Академия присудила ему звание академика. Судковский прожил короткую жизнь (35 лет), но оставил заметный след в изобразительном искусстве. (На мой взгляд, он является русским "аналогом" француза Эжена Будена.) Поэт Яков Полонский посвятил Судковскому восторженную статью. Художник А.А. Рылов (1870-1939) высоко оценил его известное полотно "Мертвый штиль"45. Незадолго до смерти Р.Г. Судковского в Петербурге состоялась его персональная выставка, заставившая говорить о нем как о боль-
137
шом мастере. После смерти художника в Академии была отслужена панихида, а в Одессе учреждена стипендия его имени.
Я.П. Полонский писал, что Р.Г. Судковский "был в полном смысле слова добрый, честный человек, на все отзывчивый, вечно сомневающийся в своем таланте и в то же время вечно порывавшийся вперед, чтоб создать что-нибудь достойное мaстерской кисти"46. Как всякого настоящего художника, его мучила неуверенность в себе и преследовала зависть. По поводу картины "Прозрачная вода" ("...каменистый мелкий берег моря в тихую солнечную погоду, когда сквозь кристалл тихо набегающих волн видно уходящее и постепенно исчезающее дно его, покрытое каменьями и водорослями", — Я. Полонский) в печати разгорелась полемика, кто раньше начал изображать в подобной манере воду — Куинджи или Судковский, что отравляло жизнь обоим живописцам.
Так "Миниатюра из еврейского мартиролога" доктора С.А. Вайсенберга вывела меня на еще одного потомка крещеного еврея, и, видит Бог, небесталанного. Сохранился портрет художника, снятый известным фотографом Шапиро (тоже крещеным евреем, о судьбе которого стоило бы рассказать). На фото симпатичный молодой человек с необыкновенно пышной курчавой шевелюрой и внимательным, задумчивым взглядом.
Макашов, Кожедуб и Покрышкин
Когда однажды по телевидению я услышал выступление генерала Альберта Макашова, то испытал нечто похожее на шок. Генерал Макашов свои звезды наверняка заслужил в послевоенные годы — за участие в походе на "братскую" Чехословакию в 1968 г. или бесславной войне в Афганистане, или за кровавую вакханалию в Тбилиси. Если бы он был участником Отечественной войны, то, возможно, не опустился бы до уровня столь примитивного юдофобства: солдатское братство этого не допустило бы. Я далек от мысли, что среди военных не было антисемитов. Но это были главным образом бойцы тылового фронта. Большинство же тех, кто имел хоть какое-то образование, определяли в связь, в артиллерию и т. п. Боже, сколько интеллектуалов полегло в 1941 г. во время обороны Москвы и на подступах к Ленинграду, принеся ничтожнейшую пользу! Но и в окопах были евреи...
Известный историк шахмат Яков Исаевич Нейштадт, попав в окружение в июле 1942 г., вышел к своим с оружием в руках
138
во второй половине января 1943 г., дважды бежав из немецкого плена. Его лицо напоминало слепок с карикатуры на Геббельса: прямо два еврея. Летом 1943 г. в районе Кривого Рога командир пехотной роты лейтенант Нейштадт принял на себя командование батальоном в критической ситуации: немцы нанесли контрудар, советские танки горели, как свечки, и пехота побежала. Нейштадт с трудом пресек панику, приказал занять оборону и окопаться. Ночью прибыло дивизионное начальство. В темноте послышались крики: "Кто командир?" Кто-то указал на окоп, где находился наш герой. Его лицо осветил фонарик, и невидимый обладатель властного баритона, видимо, приняв его за взятого в плен Геббельса, произнес: "И они еще говорят, что мы не воюем!" и тотчас скрылся в непроницаемой тьме. Сам Нейштадт все с ним случившееся считает кафкианской историей. Это сейчас, но 55 лет тому назад бравый защитник отечества (без иронии) и не слышал о Кафке...
Шашист, литератор и бывший рядовой Борис Миронович Герцензон, провел в окопах все четыре года войны. Что касается фразы "Они в тылу сражались за Ташкент", она правдива: большинство бежавших от немецкого наступления людей были евреями, к сожалению, бежали не все. Участь оставшихся на оккупированных территориях всем известна. Многочисленный контингент беженцев составляли польские евреи ("Полька Моисеева Закона", как сказано в одном стихотворении о беженках). Почти все они оказались в Средней Азии и поначалу их даже не брали в армию. Лишь время спустя значительный процент евреев пополнил ряды польской армии, а в латышской бригаде и литовской дивизии их процент достигал более половины состава, из коих 90% были рядовыми пехотинцами. Кроме того, евреи составляли 75% 1-го Чехословацкого отдельного батальона генерала Людвика Свободы.
В 60-80-е годы в издательстве Министерства обороны вышли в свет мемуары нескольких участников Второй мировой войны, главным образом маршалов и генералов. Все они, не сговариваясь, написали о бойцах-евреях. Конечно, цензура к ним, мягко говоря, придиралась. Приведу анекдотичный случай. Один генерал перечисляет фамилии своих фронтовых друзей: здесь и русский Иванов, и украинец Петренко, и татарин Ахметов, и белорус Петрункевич, и даже некий инженер Абрамович по национальности — ленинградец!
Кажется, абсолютный рекорд в перечислении еврейских фамилий в книге воспоминаний на 350 страницах принадлежит генерал-лейтенанту А.Д. Окорокову — около 100 фамилий.
139
В процентном отношении они занимают первое место. Это не случайность. В свое время моя "краткая" аннотация этой книги заняла почти две страницы. В этой же книге есть редчайшее описание научных экспериментов нацистов, например в "Анатомическом институте" в Данциге. Под этой вывеской творились чудовищные преступления: "Мы видели обезглавленные трупы, огромные чаны для вываривания жира, куски человеческой кожи. Самое страшное находилось в подвале-холодильнике... сотни... голов мужчин, женщин и детей. Они стояли в строгой последовательности — русские, поляки, узбеки, казахи, евреи, грузины, цыгане..."47 Жаль, что ни Макашов, ни Баркашов этого не видели...
Кто в России из числа моих ровесников и людей постарше не слышал имен двух прославленных летчиков Великой Отечественной войны — Ивана Никитовича Кожедуба и Александра Ивановича Покрышкина? Трижды Герои Советского Союза и настоящие патриоты в самом высоком смысле слова. Пожалуй, юдофобы, но судите сами.
Перед самым началом войны А.И. Покрышкин (1913-1985) попал в только что присоединенную к СССР Молдавию. Снимал с товарищами комнату у бывшего торговца-еврея, который не любил пришельцев. Он избегал встреч с квартирантами. За несколько дней до войны немецкие "юнкерсы" летели над территорией СССР, приказа их сбить не было, да и угнаться за ними на отечественных самолетах было нелегко. В один из таких дней на пороге комнаты Покрышкина появился хозяин. Далее цитирую их диалог, не избежавший, разумеется, цензуры:
— Видели их?
— Кого? — пожал я плечами, хотя сразу понял, о ком идет речь.
— И ваши ничего им не могут сделать. Ничего! — горячо продолжал хозяин. — Как-то в разговоре с вами, господин офицер, я наугад сказал, что через год немец будет здесь. И не ошибся: год прошел — и вот он появился.
— Что ж, — притворно вздохнул я, — все складывается по-вашему. Может быть, и магазин вам скоро вернут.
— Не шутите, господин офицер. Я всегда считал вас серьезным человеком. О них, — он... поднял руку вверх, имея в виду пролетевшего фашистского разведчика, — мы, евреи, кое-что знаем. Немец мне возвратит магазин? Ай, зачем вы это говорите?.. Я старый человек и готов дожить свой век при какой угодно власти, только не при Гитлере.
140
— Но вы же рады тому, что немцы пролетают над Бельцами?
— Кто вам сказал, что я рад?
— По вас вижу.
— Зачем так говорить? Я думаю о Румынии. Там остались мои братья, сестра...
Спустя некоторое время старик сообщил о близком нападении на Советский Союз:
— Послушайте, на этой неделе Германия нападет на Советский Союз.
Мне пришлось изобразить на лице безразличие к его сообщению, назвать эти слухи провокационными. Но старик не унимался:
— Это не слухи! Какие слухи, если из Румынии люди бегут от фашиста Антонеску. Они все видят. Армия Гитлера стоит по ту сторону Прута, и пушки нацелены на нас! Что будет, что будет? Куда нам, старикам, податься? Если бы я был помоложе, сегодня же уехал бы в Россию. Мы сейчас молимся за нее, за ее силу. Гитлер здесь должен разбить себе лоб, иначе беда...
Я поспешил на аэродром. По дороге думал о старике, о его словах. Сколько пренебрежения к нам было в нем раньше! Потом оно сменилось безразличием, а теперь вот искренними симпатиями... В этот город я вернулся лишь через три года. Вся семья старика была убита немцами48.
Ясно, что старику не нравилась советская власть. Александра Ивановича, понятное дело, это коробило. Правоту еврея он смог понять лишь в ходе и после войны.
В полку А.И. Покрышкина служил некий капитан Яков Жмудь. Как ни странно, но человек с такой фамилией был евреем. Рассказ относится ко времени освобождения Северного Кавказа: "Однажды ко мне на аэродроме подошел инженер по вооружению капитан Жмудь. Разрешите, говорит, обратиться по личному вопросу. На нем лица не было, бледный, осунувшийся, даже руки дрожат. Я сразу догадался, о чем он меня попросит. Вчера наши войска освободили Ногайск. А там перед войной жили родители, жена и дети инженера. Он ничего не знал о них. Очевидно, они остались в оккупации. Я тоже полагал, что это так, но очень не хотел, чтобы инженер сам узнал страшную правду о гибели своих родных и близких. Мне было жаль этого замечательного человека. А на радостную весть ему было трудно рассчитывать. Ведь в Таганроге, Жданове и Осипенко немцы уничтожили всех евреев. Ногайск стоит на той же большой дороге. Но, подумав, решил, что мой отказ будет еще более бесчеловечным.
141
— Что ж, дорогой, — сказал я инженеру, — если такая беда случилась, ее уже не поправишь. Надо крепиться. Бери машину и поезжай.
Он ушел, подавленный горем. И у меня защемило сердце". Действительность была страшной: "Вечером, возвратившись с задания, я увидел инженера Якова Жмудя в окружении однополчан. Он рассказывал им о своей поездке в Ногайск. Голос у него был тихий, надломленный, глаза красные. За один день он, казалось, постарел на несколько лет.
— И детей постреляли? — услышал я чей-то возмущенный вопрос.
Стало тихо.
— Все в одной яме лежат: сестра, старики, дети... Все...
— Вот изверги!
Жмудь заплакал. Гнетущая тишина, казалось, давила на плечи. Все стояли окаменев, словно видели перед собой могилу, заваленную окровавленными телами"49.
— Не плачь. Слезами горю не поможешь... Обещаю тебе завтра же в отместку за гибель твоей семьи уничтожить несколько немецких самолетов. Инженер поднял заплаканное лицо, посмотрел на меня и молча протянул руку. Я крепко пожал эту трудовую руку, умеющую так искусно налаживать наши пулеметы, пушки и навигационные приборы...50. (Жаль, что этот искусный инженер не сидел в одном окопе с Астафьевым. Дело в том, что Яков Жмудь усовершенствовал убойную силу пушек и пулеметов, соединив их одной кнопкой).
Ясно, что Покрышкин сочувствует капитану, называет его замечательным человеком, которого он не вправе был не отпустить на пепелище. Собственно, на этом можно было бы и оборвать рассказ. Но Покрышкин его не обрывает, он рассказывает, как при посадке самолета случайно обнаружил могилу расстрелянных советских военнопленных, в которой без различия национальностей лежали русские и татары, евреи и украинцы — всех их уравняла смерть.
Покрышкин сдержал обещание, правда, не обошлось без "приключения"... Вспомнив, как немцы расстреляли его друга, спускавшегося на парашюте, он без жалости расстрелял экипаж сбитого им "юнкерса"... На аэродроме его ожидал капитан Жмудь.
— Как я волновался за вас, товарищ гвардии майор... При всех такое пообещали, а могло быть...
А.И. Покрышкин был незаурядной личностью, мужественным солдатом и гражданином — редкое сочетание качеств в одном человеке. Он о многом сумел рассказать в своей книге —
142
и о бездарном сталинском командовании, и о том, как его исключали из партии, и о том, как те, кто его хаяли, потом хвалили. "Вечером меня вызвали на заседание партийного бюро... Жалкими выглядели те товарищи, которые два месяца тому назад... голосовали за исключение меня из партии. Сегодня они как ни в чем не бывало выступили в мою защиту. Я ненавидел их беспринципность..."51 Поведал прославленный летчик и о своей дружбе с начальником штаба дивизии полковником Абрамовичем, который помог Покрышкину, когда он принимал на себя командование этой дивизией. Советую всем моим читателям прочесть эту правдивую книгу.
Есть одно место в Библии — диалог между Господом и Авраамом, когда патриарх умоляет Всевышнего о прощении грешного града, если в нем найдутся десять праведников. Тяжкий грех совершили украинцы перед Богом, подняв руку на Его народ, они запятнали свою совесть неслыханными и жестокими убийствами евреев во времена хмельнитчины, "колииевщины"*, Гражданской войны. Они были приспешниками немцев и добровольными убийцами мирного населения. Но и среди малороссов найдется десять праведников, которые спасут свой народ от гнева Всевышнего. Одним из этих праведников был Иван Никитович Кожедуб (1920-1991), да будет благословенно его имя.
Во время учебы Кожедуба в летном училище ему очень помог преподаватель тактики ВВС майор Гуринович, который, изучив опыт боев, составил по данному предмету альбом. Некоторые выводы Гуриновича звучали как афоризмы и посему легко запоминались: спустя 20 лет Кожедуб их привел по памяти. Под стать этому майору был старший инженер полка Фрайнт, опытнейший специалист, энтузиаст своего дела, воевавший с первого дня войны и погибший в самом ее конце. Много теплых слов в адрес этих людей было сказано летчиком. Но самый удивительный рассказ "Сын полка" — о прибившемся к полку и исполнявшем должность ординарца Кожедуба мальчике Давиде Хайте. История мальчика из Риги трагична. Его семья погибла в фашистском концлагере Саласпилс. Давид спасся, отступая с советскими частями. Вначале он очень плохо говорил по-русски и был очень слаб физически, но все летчики, все — от командира до
_______________
* От украинского слова "колiй" — повстанец; крестьянско-казацкое восстание на Правобережной Украине в 1768 г. против крепостничества и национального гнета. — Примеч. ред.
143
моториста ему помогали. Я выделил эти слова, чтобы подчеркнуть, что среди этих людей не нашлось бы места Макашову. Смею думать, что после первой же антисемитской выходки его пристрелили бы. Мальчик работал на аэродроме не покладая рук. Кожедуб научил его водить машину, а во время наступления при захвате военнопленных мальчик был незаменимым переводчиком. При передислокации полка в район Прибалтики Давид не отходил от Кожедуба и наконец решился попросить его отомстить немцам за смерть своих родителей. Летчик обещал и выполнил просьбу мальчика. Когда однополчане Кожедуба пленили группу немецких офицеров, первым, кто ворвался в их землянку, был Давид Хайт. Кожедуб с ненавистью пишет о нацистах и сетует на то, что часть из них избежала наказания52. Думаю, попадись ему тогда его земляк Иван Демьянюк, он расстрелял бы его на месте...
Жаль, что оба знаменитых летчика ушли из жизни до "перестройки". Им по праву принадлежит почетное место среди праведников — оба могли бы посадить дерево в "Яд вашем".
Как создаются сюжеты
В свое время я писал об ашкеназах Средней Азии. Есть еще одна история, не вошедшая в повествование о завоевании Русского Туркестана, рассказанная советским драматургом Александром Петровичем Штейном (1906-1993). Его отец, влекомый неизвестностью, бежал на окраину империй из Каменец-Подольска, не поладив с отчимом. "Влекомый неизвестностью"? Может быть, юноша начитался рассказов Николая Николаевича Каразина?* Поступил конторщиком на строительство Закаспийской железной дороги. 15 мая 1888 г. в Самарканд прибыл первый поезд и, возможно, на нем и приехал Петр Штейн. Со строительством среднеазиатских дорог начался хлопковый бум, в Туркестан хлынули дельцы, предприниматели, авантюристы. В эти же годы П. Штейн и женился на дочери николаевского солдата, который в составе экспедиционного корпуса генерала К.П. Кауфмана прошел путь завоевателя имперских окраин. К.П. Кауфман, с 1867 г. Туркестанский генерал-губернатор, благоволил евреям и наделил их правом иметь земельные участки. При его преемниках началось
_______________
* Подробно о нем см.: Дудаков СЮ. Парадоксы и причуды филосемитиз-ма и антисемитизма в России. М., 2000. С. 380-388.
144
постепенное вытеснение евреев с земли и ограничение их гражданских свобод. (После погромов 1882 г. родилось "палестинофильство" — прототип будущего сионизма, и, как в сионизме, появилась идея "Уганды", так в противовес "палестинофильству" возникла идея переселения евреев в Сибирь или Среднюю Азию.)
Авторами проекта переселения евреев в только что завоеванные Кауфманом и Скобелевым Ахалтекинские степи были отец и сын Цедербаумы, пославшие сей гениальный проект министру внутренних дел графу Н.П. Игнатьеву. За "игнатьевский план" ухватился профессор Ис.Г. Оршанский, сочинивший переселенческий устав и получивший за это от критиков кличку "лжемессии". Что это был не полный бред, свидетельствует тот факт, что проект одобрил известный миллионер Лазарь Поляков53.
Вернемся, однако, к деду А.П. Штейна, к солдату. Выйдя на поселение, он выписал из родных мест невесту, которая "вместе с другими солдатскими невестами, оберегаемая казачьим конвоем от нападения кочевников, продвигалась на верблюде в глубь Средней Азии. В новых местах пообвыкла. Женщина деловая и, видимо, прижимистая. Когда умер мой дед, она стала домовладелицей, построила номера для приезжающих, вела дела уверенно, детей обучала в гимназии, посылала учиться в Россию и даже во Францию". Ну чем не гимн еврейской женщине. На всю жизнь будущий драматург запомнил ее афоризмы: "Давать в долг все же лучше, чем в долг брать", "Нарядное платье — это еще не барыня", а особенно поговорку: "Кто жалуется, что у него суп жидкий, а кто, что жемчуг мелкий". "Направленность бабушкиной мудрости была очевидна": замужество дочери, которая связала судьбу с неимущим человеком, считала мезальянсом. Неприятие этого брака усугублялось тем, что дед, несмотря на длительный отрыв от еврейства, был глубоко верующим человеком. А зять — безбожник, глумился над религией — знакомая по многим воспоминаниям семейная драма.
Вспомнил драматург и о своих бухарских туземных сородичах: "Здесь издавна жили бухарские евреи, будто бы прямые потомки испанских беглецов, скрывшихся от очередных гонений то ли испанского короля, то ли великой инквизиции. В кривых, пыльных, нищенских кварталах прозябали ремесленники, извозчики, мелкие торговцы, неизвестно чем и на что существовавшая голь, в мутных арыках плескались грязные ребятишки. Жили скученно, дурно, однообразно, храня фанатическую верность Древней религии и всем ее установлениям; переселялись из дома в ивовые шатры, когда наступал Судный день; покупали только мясо, клейменное своими мясниками; одевались, как узбеки и
145
таджики, в стеганые ватные или шелковые халаты, но перепоясывались не кушаками, а веревкой — упрямо сохранявшийся след средневекового унижения, каковое, как известно, паче гордости. Обитавшие в русской части города (Ташкента) приехавшие из России евреи, главным образом потомки николаевских солдат, вполне обрусевшие и ассимилировавшиеся, относились к своим единоплеменникам снисходительно, но чаще — высокомерно. Разбогатевшие бухарские евреи при первой же возможности переселялись в Новый город"54.
В этом описании есть несколько неточностей, в частности в том, что касается происхождения бухарских евреев (я писал об их происхождении в статье, посвященной К.П. Кауфману, которого А. Штейн не раз упоминает, причем вполне нейтрально), не сведущ автор и в названиях еврейских религиозных праздников: Иом-Кипур путает с Шавуотом (Судный день и праздник Кущей, отсюда "ивовые шатры"). Но последнее понятно: комсомольская молодость несколько потеснила в памяти прошлое, и к тому же мальчик был крещен "вольнодумцем отцом". Родители Штейна в 1912 г. отправились в Латвию, точнее в Юрмалу, а еще точнее, в Майоренгоф (ныне просто Майори), но не с целью перехода в лютеранство. История каждого "мешумида" грустна, вот как ее описал А. Штейн: «Смутно помню двор хлопкоочистительного завода богатых бухарских евреев, братьев Потеляховых...
Здесь, в хлопке, полиция искала прячущихся людей, не имевших права жительства...
На этом заводе служил мой отец, которого я помню так же смутно, как и двор, все сквозь далекую-далекую дымку...
Однажды у хлопковых гор появились люди в белых форменных рубахах, с красивыми кокардами на фуражках, с шашками, бившими по черным штанам, заправленным в белые полотняные сапоги.
Обнажив шашки, стали протыкать хлопок, то в одном, то в другом месте. Меня очень развлекало это зрелище, и я не мог от него оторваться. Мать стояла рядом, судорожно сжимая мою руку в своей, — это я тоже запомнил. Потом люди с шашками ушли со двора. Мать все стояла недвижно, по-прежнему до боли сжимая мою руку. Темнело.
Мать подошла к горке хлопка со стороны глиняного дувана, ткнула в него рукой. Отряхиваясь, вылез из хлопка отец. Помню, в чем он был — костюм чайной китайской чесучи — тройка. Покрытый неочищенной хлопковой ватой, бледный, молчаливый, не взглянув ни на мать, ни на меня, закурил. Руки тряслись. Чуть пошатываясь, пошел к дому. Мы медленно поплелись за ним.
146
Городовые искали отца. Кто-то донес на него. Он не был революционером. Просто у него не было права жительства в Туркестане. Оно, это право, было у братьев Потеляховых, "туземцев", на которых не распространялся этот закон (вспомним Кауфмана, закрепившего за бухарскими евреями эти права. — С. Д.), было это право и у моей матери, поскольку посчастливилось ей родиться дочерью бывшего николаевского солдата из кантонистов, отслужившего двадцатипятилетнюю службу, и оно, это право, было у нас, детей, поскольку были мы внуками деда, завоевывавшего Туркестан, и мы, дети, пользовались наравне с матерью всеми полагающимися завоевателям и их семьям льготами... Потому-то в 1912 году родителям пришлось развестись. А затем — вновь обвенчаться.
Мне было пять лет тогда, но я запомнил, как шел отец после облавы, не глядя на нас с матерью, шел, чуть пошатываясь...
Вскоре после этого происшествия отец, устав от вечной и унизительной боязни быть пойманным и высланным из Средней Азии, надумал сменить иудейское вероисповедание на христианское. Он не признавал ни того, ни другого — он был атеистом. Его фанатически религиозные хозяева братья Потеляховы и моя верующая бабушка резко осуждали отца за это решение, однако их реакция еще более его ожесточила.
Приняв решение, позвал к себе моих брата и сестру — двенадцатилетнего гимназиста и десятилетнюю гимназистку. Разумеется, меня не позвал, я еще ничего не смыслил. Сказал им он так:
— Вообразите себе, дети, попали вы на остров, где живут дикари. Дикари предложили бы вам выбор: либо стать такими же дикарями, как они, то есть подчиниться их дикарским законам, принять их веру и поклониться их идолам, либо вам тут же отрубят головы. Как вы бы поступили?
— Я бы сделала вид, — подумав, ответила сестра, — что поклоняюсь их идолам, а сама тихонько загнула бы мизинец, то есть это значило бы, что моя клятва недействительна.
Помолчав, отец посмотрел на брата.
— А ты?
— Я бы умер за веру! — воскликнул брат со всей пылкостью.
— Ну и дурак, — сказал отец и, озлившись, уехал в Майоренгоф — креститься»55.
Добавить к этому рассказу нечего. Назвав свои воспоминания "Повестью о том, как возникают сюжеты", А. Штейн процитированный сюжет еще и комментирует, вкладывая комментарий в уста своего близкого друга драматурга Александра Вампилова (1937-1972): "Да, это драматургия, негромко говорит Вампилов,
147
внимательно выслушав мой рассказ, бросая чайкам хлебные корки, поглядывая на остроконечный шпиль лютеранской церкви, торчащий в прибрежном леске..."
Певец театральной Москвы
«Меня часто спрашивали: "Вы ярый филосемит?" — Нет, но несть для меня ни эллин, ни иудей. — "Кто же вы?" Я отвечал: рассказчик, желающий быть искренним».
Человек, которому принадлежат эти слова, историк театра и критик, долгие годы был директором Императорского театра. Он происходил из старинного русского рода (основатель рода некий Владислав Каща из Нилка Неледзевского, гордого герба Правдзии, муж знатный короны Польской, участник Куликовской битвы). Исторический анекдот: их прозвище волею великого князя Ивана III было "Отрепьевы", и лишь в 1671 г. им позволили вновь именоваться Нелидовыми. Были Нелидовы стольниками, постельничьими, послами, генералами, фрейлинами. Пожалуй, самая знаменитая в этой фамилии Екатерина Ивановна Нелидова, подруга императора Павла I и, безусловно, одна из самых образованных женщин XVIII в. (ее заброшенную и почти утраченную могилу незадолго до своей смерти в 1905 г. восстановил философ князь С.Н. Трубецкой).
Наш герой Владимир Александрович Нелидов (1869-1926), родившийся в Москве и умерший в Нью-Йорке, никогда не кичился своим происхождением. Московский старожил, блестящий рассказчик, он не конкурент "дяде Гиляю". Конечно, интеллектуальный уровень В.А. Нелидова не сравним с таковым автора "Трущобных людей", хотя зачастую он писал о тех же персонажах, что и В.А. Гиляровский (1853-1935), — похоже, но не так... Читать В.А. Нелидова — истинное наслаждение.
Есть у Нелидова рассказ о театре "Габима", к судьбе которого в советское время он имел отношение. Привожу этот редкий текст полностью: «Был в Москве и существует и по сейчас (писалось до переезда театра на Запад и в Палестину. — С. Д.) еврейский театр Габима. Габима по-древнееврейски "подмостки театра". Произносится это слово с ударением на третьем слоге, а первая буква мягко, как французское "h". О Габиме необходимо рассказать.
В 1917 г. явился к Станиславскому человек, по фамилии Цемах, еврей, и заявил, что хочет организовать театр на древне-
148
еврейском языке, а учиться актерскому творчеству у него, Станиславского. Ответ был: год работать, и потом показательный спектакль. Работать не со Станиславским, а с его помощником Вахтанговым. Условия были приняты.
Первый показательный спектакль был осенью 1918 г. в студии на Кисловке. Приглашены были люди театра и печать. Входим в прекрасно оборудованное помещение, человек на сто. Скромно, но с огромным вкусом. Большинство приглашенных — ни звука по-еврейски. Кто-то успел усвоить, что "да" по-древнееврейски "кэн". В программе три одноактных пьесы: драма, лирическая драма и веселая комедия. Вахтангов хотел изложить нам содержание пьес. Ему говорят: не надо. Коли работа правильна, мы и так должны понять. И вот после первой же пьесы мы, не знающие языка, все верно сами передали ее общее содержание. Со второй и третьей пьесой было то же. Три одноактных вещи люди, не покладая рук, более года разрабатывали по системе Станиславского. Победа Габимы была полная.
Я, к сожалению, видел потом только одну их постановку — "Вечный жид". Помню, как в начале был показан базар. "Где это я раньше видел?" И чем дальше, тем мысль все назойливее. Вспомнил: в Иерусалиме. Пересчитал "толпу". Девять человек. А не выходят из головы шум Иерусалимской толпы, ее красочность, зной востока и т. д.
Я надеюсь, что высокодаровитый руководитель студии Цемах пишет ее историю. Габима — живой пример достижения системы Станиславского. Был поднят вопрос о предоставлении этой студии небольшой субсидии, как и прочим академическим театрам, как бывшие Императорские, Художественный, Частная опера и Драма. Евреи-коммунисты подняли бунт и через влиятельных друзей достигли того, что был поднят вопрос о закрытии Габимы.
Решено было публично, "коллегиально" решить, нужен или нет, этот театр. Место решения — Камерный театр. Председателем собрания выбирается его директор А.Я. Таиров. Ораторам предоставлено каждому по десяти минут. Один из нас предложил выпустить сначала противников. Они вздору наболтают, а мы воспользуемся.
Докладчик Цемах временем ограничен не был. Помню конец его речи: "Габима — это наша весна, это ледоход наших душ, мы не хотим больше слез, мы хотим песен радости и веселья". Много веселья потом доставили нам наши противники. Один, например, заявил (прочие были не лучше): "Почему надо поощрять Древнееврейский язык и культуру, а не готтентотскую?" Когда
149
наступила моя очередь, я заявил "моему глубокоуважаемому противнику", что, разумеется, как только у готтентотов окажутся Соломон и пророки, появится Библия, культура в 6000 лет, Рубинштейны и Спиноза, то, думаю, все мы, "буржуазные недоумки", как вы в своей талантливой речи нас назвали, горой станем за культуру готтентотов. Вдруг реплика "места": "оставьте, это идиоты!" Кончаю и подсаживаюсь к подавшему реплику, сидевшему рядом с князем С.М. Волконским, тоже, конечно, из числа защитников.
Сидит с нами четвертый, коммунист бухаринского толка, но на сей раз он поддерживает "буржуазное скудоумие". Сидим и мирно беседуем. Кстати, наше мнение победило. Сказавший "идиоты" оказался милым собеседником, очень любезным, но с виду калабрийским бандитом, с черной как уголь бородой. "Знаете, с кем Вы сидите?" — слышу шепот сзади. "Нет!" — "Это Блюмкин, убийца Мирбаха, первого германского посла".
Я обратился к своей компании с заявлением: "А ведь только в России могут подобраться подобные единомышленники — гофмейстер, князь Рюриковой крови, его бывший сослуживец и подчиненный, а ныне друг, политический террорист и, наконец, коммунист, для которого "Ленин — белый". Мое непонимание не уменьшилось. Напротив»56.
Приведу еще одно свидетельство на тему "Габимы" — упомянутого Нелидовым "Рюриковича" князя С.М. Волконского (1860-1937), в свое время управляющего Императорских театров (после революции преподавал в театральных студиях актерское и сценическое мастерство): «"Габима"... студия, ставящая пьесы на древнееврейском языке. Председателем ее был некто Цемах, он же был и отличный актер. Я был ими приглашен для того, чтобы ознакомить их с моей теорией читки. Я нашел такое внимание, такое понимание не только приемов моих, но и их воспитательного значения, как ни в одной из знакомых моих студий; а знал я их штук двадцать пять, если не больше. Когда я увидел, что они освоили мои принципы, я им откровенно заявил, что дальше нам продолжать занятия ни к чему; они по-русски все-таки никогда читать не будут, акцент им всегда будет мешать, а теперь их задача в том, чтобы применить к их древнееврейской читке то, что я им по-русски показал. Мы расстались, но остались в добрых отношениях; они всегда приглашали меня на свои репетиции и спектакли. Они в то время... дали интересную пьесу, "Пророк". Должен родиться Спаситель мира, но в момент рождения ребенок пропадает. Народ у подножия городской стены в волнении ждет вести о рождении и потом с ужасом слышит весть
150
об исчезновении. Встает Пророк, берет свой посох и объявляет, что он идет его искать. Это "Вечный жид", это неутомимая жажда, неугасимое искание Мессии... Цемах был прямо прекрасен в роли Пророка. Но сильнейшее впечатление было не от отдельных лиц, а от общих сцен. Это сидение народа перед стеной, суета и говор базарного утра, — кто только знает восток, тот не мог не восхититься красочностью... одежд, образов, говора, шума. И затем — переходы! Восхитительны своею незаметностью и своим нарастанием переходы от радости к ужасу, от всхлипываний к рыданию... Незабываемы некоторые подробности: синее платье жгучей прелестницы, фигура нищего, грязного, в рубищах, валяющегося в пыли базарной площади... Должен сказать, что это представление дало мне давным-давно уже не испытанное чувство настоящей трагедии. Незнание языка облегчалось розданной на руки русской программой...
Я сказал, что с "Габимой" связано интересное воспоминание. "Габима" получала государственную субсидию. Некоторая часть московского еврейства восстала против субсидирования такого учреждения, которое играет на древнееврейском, для многих непонятном, языке. Это-де никому не нужно, это "буржуазная затея". Они сильно действовали в правительственных кругах, дабы сорвать эту ассигновку и добиться ассигновки для театра, где бы давались представления на жаргоне. Тем временем "Габима" разослала приглашения на диспут, который она устроила в одном из театров, и пригласила представителей театрального мира и своих недоброжелателей на генеральное сражение. И вот тут я увидел картину, которая раскрыла мне неизвестные для меня стороны еврейства. Нужно ли говорить, что противники "Габимы", восставшие против "буржуазной затеи" и требовавшие театра на жаргоне, были коммунисты? Здесь, что было интересно, во-первых, картина евреев-коммунистов.
Много я видел людей яростных за эти годы, людей в последнем градусе каления, но таких людей, как еврей-коммунист, я не видал. В его жилах не кровь, а пироксилин: это какие-то с цепи сорвавшиеся, рычащие, трясущиеся от злобы. Но затем, второе, что было интересно, — ненависть еврея-коммуниста к еврею не коммунисту. Опять скажу: много я видел распаленных ненавистью, и в жизни... и на сцене... видел расовую ненависть, ненависть классовую, ненависть ревности, но никогда не видал, на что способен родич по отношению к родичу только за разность убеждений. В далеких, тайных недрах истории должны лежать корни этой ненависти. До чего доходило! Габимистов обвиняли в "деникинстве"... в спекулятивных целях: постоянно выплывало в
151
качестве ругательного слово "сухаревцы"; это потому, что на Сухаревке был тайный рынок в то время, когда продажа имущества была запрещена. Но самое страшное для них слово, даже только понятие, при далеком ощущении которого они уже вздымались на дыбы, это — "сионизм". Это стремление некоторой части всемирного еврейства устроить в Палестине свое государство, это стремление к национализму, перед глазами евреев-коммунистов-интернационалистов вставало каким-то чудовищным пугалом. Можно себе представить, что для них зарождение национальной идеи, идеи отечества в самом чреве, в самой матке коммунизма... Было много интересных моментов. Помню великолепную речь Цемаха... он говорил о жизненной... силе, которую они черпают из соприкосновения с древнееврейским духом...
Немало было блестков еврейского юмора. Один старичок сказал: "Много здесь спорят о том, что древнееврейский живой или мертвый язык? Собственно, не так это важно; но думаю, что если бы он был мертвый, то о нем бы не говорили или говорили бы одно хорошее"... В результате "Габима" получила правительственную субсидию. И это была победа культуры над бескультурьем. А для меня результат: интересный вечер и несомненное убеждение, что есть два еврейства. Одно ищет пробуждения всех сил своей древней природы:
Кто скажет мне, какую измеряют
Подводные их корни глубину?
для того чтобы положить их угловым камнем того национального здания, которое должно из Палестины встать соперником прочих народов. Другое еврейство ищет напряжение всех своих способностей для того, чтобы, не теряя своего духа, спрятать свой лик, просочившись в другие народности...»57
Воспоминания Нелидова и Волконского во многом перекликаются. Но князь, пожалуй, иносказательно говорит об участии евреев в революции, неистовстве, ненависти коммунистов. Безусловно, для него евреи — дрожжи революции. Конечно, не все. Он это подчеркивает. И пытается найти источник ненависти евреев не только друг к другу... Ему ясно, что эта ненависть выше классовой и расовой. Так какую же ненависть должно испытывать еврейство по отношению к "гоям"?! Думаю, эта ненависть ассоциировалась у князя Волконского с расправой над Иисусом. Князь убежден в существовании еврейского заговора, несмотря на разность взглядов противоборствующих сторон. Перечитаем еще раз: сионисты хотят построить свое государство в Палестине, чтобы стать "соперником прочих народов", а интернационали-
152
сты, "не теряя своего духа", спрятать свой лик, просочившись в другие народности. Браво, князь! Вы читали "Протоколы Сионских мудрецов" и усвоили их. И вправду, кто еще может подсказать князю глубину подводных течений иудаизма?
Нелидов и Волконский безоговорочно сходятся в одном: борьба против "Габимы" — это дуэль культуры с бескультурьем. Нелидов упоминает человека, застрелившего императорского посла, Якова Блюмкина, который был не только убийцей, но и поэтом и большим поклонником театра "Габима". А знание древнееврейского языка помогло ему создать просоветскую агентуру в Палестине. Таковы уж превратности судьбы: "нам не дано предугадать", что, где и когда пригодится...
Довольно подробно рассказал В.А. Нелидов об участии евреев в театральной жизни столицы, назвав множество имен ныне почти забытых актеров. Порой он иронизирует над их "общечеловеческими" слабостями, но при этом не скупится на похвалу их профессиональных достоинств. "Чисто русскому таланту Рыбакова" Нелидов противопоставляет талант актера Малого театра Осипа Андреевича Правдина. Еврей Иосиф Трайлебен, изменив «свою фамилию на русскую, сообщал окружающим, что он швед по происхождению, блестяще этим языком владел, но за его спиной наивно злословили, что Правдин имеет предком одного из пленных после Полтавского боя, где Петр I разбил шведа Карла XII, что будто этот предок остался жить по капризу судьбы в черте оседлости для русских евреев.
Человек блестяще образованный, владеющий в совершенстве многими... языками... культурный, Правдин может быть назван "европейцем" Малого театра. Европеизм сказывался у него во всем...» Нелидов считает Правдина выдающимся актером, если не бриллиантом "дома Щепкина", то, безусловно, украшением. Лучшие его роли — прекрасный Шуйский в "Борисе Годунове" Пушкина и Растаковский в гоголевском "Ревизоре". А его игру в "Талантах и поклонниках" (он играл Васю) хвалил сам Островский. Этот швед или "полтавец" сроднился с Москвой и, бывало, вполне по-российски пускался в загул. Выбранный управляющим Малым театром, он ходил туда каждый день и после Октябрьского переворота, не боясь быть застреленным поставленным у входа часовым. Пьяная солдатня ограбила театр. Правдин умер в своем кабинете на 74-м году жизни от голода и холода. По мнению Нелидова, после смерти Правдина осталось лишь два актера его калибра — Ермолова и Южин58.
Другой актер из "золотой" плеяды Малого театра, Федор Петрович Горев (1850-1910), сыграл более 300 ролей. Горев —
153
еврей, приемный сын помещика Алферова. Этот красавец, "с лицом старинной камеи", пишет Нелидов, был человеком "трагически необразованным, наивным и даже глуповатым. Энциклопедия сообщает о нем лаконично: недюжинный актер, вызывавший восторги одних и строгую критику других. Любопытная деталь: в молодости Горев был судим за подделку векселей, причем в это время он уже работал в театре!.. Среди его ролей критика выделяет героев Шиллера — Карла, Фердинанда, Дон-Карлоса и других. Нелидов подробно комментирует игру Горева в "Плодах просвещения" (он играл Григория) и роль еврея-миллионера в неназванной им современной пьесе: «Герой пьесы — добрый человек, но когда его затронули, тысячелетняя ненависть потомков (Израиля), ненависть к "гоям" проснулась и не знает пощады. "Мщу до седьмого колена", — чувствовал зритель». И далее о Гореве: в нем были задатки гения, казалось, он мог сыграть Шейлока, Мефистофеля, Грозного, но он даже не претендовал на такие сложные роли.
Сын Горева, Аполлон Федорович Горев (1887-1912), тоже талантливый актер, сыграл в поставленном К.С. Станиславским "Ревизоре" Хлестакова — мэтр отзывался о нем с похвалой. Увы, карьера Горева-младшего прервалась очень рано: в 25 лет он умер от туберкулеза59.
Существуют различные точки зрения на отношение театрального мира к еврейству. Без всякой натяжки можно констатировать, что эта среда менее других... заражена антисемитизмом. Вот что писал по этому поводу известный до революции антрепренер и актер Вениамин Никулин (Ольковицкий): «...считаю уместным выразить мое глубокое чувство преклонения перед тогдашней русской актерской громадой. Торжественно подтверждаю, что у русских актеров никакого юдофобства вообще и никаких признаков антисемитизма не было. Даже если встречался молодой актер —еврей из южан, говоривший вместо "вы" — "ви", вместо "барыня" — "бариня" и так далее, то русские актеры добродушно посмеивались и настойчиво советовали таким начинающим товарищам сделать все возможное, чтобы выбраться из родной Одессы, Елизаветграда, Родомысля или Каменец-Подольска — на север, поближе к Москве, Волге, Сибири. Но тут-то и возникал трагический вопрос о праве жительства вне черты оседлости.
С одной стороны, евреи являлись очень желательными актерами в русском театре. Трезвые, трудолюбивые, аккуратные, не картежники и никак не хулиганы. Часто они обладали к тому же выразительной хорошей наружностью, приятным голосом, темпераментом и чуткостью. Будучи в большинстве начитанными и
154
умственно развитыми, они сильно способствовали и оздоровлению закулисных нравов.
С другой стороны, они оказывались загнанными в злополучную черту оседлости, где преобладала южная, не чисто русская литературная или бытовая речь. Конечно, это было трагично...
Еще раз с радостью и гордостью отмечаю, что русские актеры за малым уродливым исключением были вполне на высоте, относясь к евреям и другим инородцам идеально по-товарищески»60.
Пожалуй, нелишне процитировать и сказанное В. Никулиным о Е.Б. Вахтангове, который вместе с Никитой Балиевым (будущим директором московского театра "Летучая мышь") начинал свою театральную карьеру во Владикавказе с участия в бесплатных гимназических постановках Никулина: «Потом, много лет спустя, я имел счастье видеть его гениальную работу в "Потопе", "Принцессе Турандот" и бессмертном, благодаря его, Вахтангова, воплощению, "Дибуке" в Габиме. Невозможно постичь и понять, как кавказец по рождению, армянин по национальности и христианин по вере, этот великий ясновидец Вахтангов мог... выявить тот дух народа, показать до осязаемости тот таинственный цемент, которым спаяна эта стойкая и вечная библейская нация»61. (Неточность: Вахтангов наполовину русский.)
Вернемся, однако, к воспоминаниям В.А. Нелидова.
При чтении большинства мемуаров или иных сочинений я ощущаю некое напряжение авторов (если угодно — натяжки), когда они пишут о евреях или еврействе. Нелидов подобного ощущения во мне не вызывает. Он совершенно свободно говорит о евреях, об их достоинствах и недостатках, правда, слишком уж часто подчеркивает их национальность. Например, для Нелидова миллионер Лазарь Поляков, которого ненавидел московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович, — гениальный делец и "идеальный человек". Нарушая все законы, Поляков стоял на страже интересов умирающей княгини: "мягкий и добрый Поляков был в этом вопросе, как скала, и спас состояние для законных наследников". И далее: «Фигура Полякова настолько интересна, что о ней стоит сказать... Маленький еврейчик из черты оседлости, он начал с содержания небольшой почтовой станции, стал крупнейшим железнодорожником, председателем Земельного банка и десятков других учреждений, а от Александра III получил дворянское достоинство. На редкость гуманный и просвещенный, он был горячо любим и почитаем всеми, кто его знал. Его похороны напоминали похороны великого князя. Около ста придворных мундиров явилось его хоронить. Трудно себе представить тогдашнюю Москву без Полякова. Его доброта была без-
155
гранична. Рассказывали, например, что когда у него сидели по делам в кабинете, то часто за спущенной драпировкой восседала его супруга Розалия Павловна и, когда Поляков начинал по доброте поддаваться на просьбы, из соседней комнаты раздавался предостерегающий оклик его благоверной: "Лазарь!" И Лазарь бил отбой.
Сия Розалия, верная Сарра своего Авраама, ни разу за свою жизнь не проглотила куска ни в одном христианском доме, отклоняя приглашения великих князей, министров и послов. Поляков являлся на обеды один, а Розалия Павловна "всегда очень сожалела", у нее "болела голова", и она на следующий день делала визит хозяйке дома»62.
Краткий комментарий: Лазарь Соломонович Поляков (1842-1914) действительно был выдающимся предпринимателем и филантропом. Он дружил с генерал-губернатором Москвы князем В.А. Долгоруковым и с публицистом М.Н. Катковым. Отстоять права евреев во времена губернаторства великого князя Сергея Александровича ему не удалось. Нелидов оговорился: похороны Полякова напоминали похороны не великого князя, а князя Долгорукова, которого москвичи обожали.
Жена Полякова свято чтила кашрут и поэтому избегала посещать дома христиан. И, пожалуй, самое интересное в контексте нашего "театрального" повествования: внучка Полякова — великая балерина Анна Павлова. Так что вклад семейства Поляковых в русскую культуру весьма велик!
На мой взгляд, интересен рассказ Нелидова о его пребывании в стенах Катковского лицея. Одним из самых любимых преподавателей лицеистов был преподаватель немецкого и древнегреческого языка и директор лицея Владимир Андреевич Грингмут (1851-1907), впоследствии стяжавший печальную славу погромщика. (В свое время С.Ю. Витте жаловался Теодору Герцлю на выкреста Грингмута, препятствовавшего гражданской эмансипации еврейства.) Вот что пишет о нем В.А. Нелидов: «Директор был тот самый Грингмут, проклинаемый впоследствии всеми прогрессивными кругами, когда он сделался главным редактором правительственного органа "Московские ведомости". Статьи любимого учителя мне было больно читать. Я отправился к нему и спросил его: "Как вы, который так нас учили, можете так писать? Вы, который добились от нас добровольной просьбы давать на лишний час больше греческого языка в неделю?" Мне отвечено было: "В чем же разница того, чему я учил тогда и пишу теперь?" Я увидел, что тот, прежний Грингмут умер, и после этого я видел его только раз в жизни, когда он лежал в гробу»63.
156
С неменьшей теплотой, чем об отечественных актерах, рассказывает Нелидов о гастролях в России их зарубежных коллег, причем, когда того требует материал, оговаривает их еврейское происхождение, если ему об этом известно. Так, великому немецкому актеру Эрнсту Поссарту он посвятил целую главу, не преминув отметить: "Его враги-немцы считали его евреем", и далее в скобках: "Заметили ли вы, что, когда возражения слабы, упрек в еврейском происхождении — якорь спасения для ничтожеств?". Что ж, мудрое замечание видавшего виды человека. И еще о Поссарте: «Сам он упорно выдавал себя за германца, но любимыми его ролями были "Meine drei Iuden" (Мои три еврея), "Шейлок", "Натан Мудрый" и раввин Зихель в пьесе "Друг Фриц"». Далее Нелидов дает, на мой взгляд, один из самых интересных анализов образа Шейлока в пьесе "Венецианский купец". Со времени Шекспира и до конца XVIII в. пьесу играли как водевиль. Английский актер Дейвид Гаррик (1717-1779), новатор и просветитель, первым оценил роль купца. После него образ трактовали либо позитивно, либо негативно. Нелидов был с этим не согласен, полагая единственно правильным — не отступать от замысла автора. (Существует мнение, что по-новому купца в 1814 г. сыграл другой англичанин, Эдмунд Кин (1787-1833), согласно старой Еврейской энциклопедии, он еврейского происхождения. Возможно, фамилия Кин, искаженное Кон. В сцене суда Кин-Шейлок достигал максимального драматизма: "Отнимая у меня имущество, вы отнимаете у меня жизнь". С тех пор эта трагическая нота во многих постановках доминировала. В XX в. Макс Рейнгардт, тоже еврей, трактовал эту пьесу как легкую интригу, затеянную на фоне знаменитого Венецианского карнавала.) Великий Поссарт играл не просто мстителя, а самого бога мести. В московской околотеатральной и интеллектуальной среде этот спектакль живо обсуждался. Не случайно на страницах книги появляется симпатичная фигура философа: «Я — тогда юноша — с несколькими товарищами был в одном доме, где об этом спектакле беседовали сам B.C. Соловьев и молодой приват-доцент князь С.Н. Трубецкой. Мы, молодежь, слушали. Соловьев, всегда к молодежи милостивый (мы его обожали за доступность и не боялись "учить его", что футбол, только что родившийся лаун-теннис, лапта и прочее "есть вещь", причем Соловьев любил это слушать)... обращаясь к одному из нас сказал: "А вы что скажете?" И получил в ответ: "Злой он, противный, а его жалко". —"Вот видите, — продолжал Соловьев разговор с Трубецким, — молодежь говорит жалко, а не думаете ли вы, что еврейским вопросом, антисемитизмом мы обязаны католичеству? Оно евреев гна-
157
ло и возбуждало их ненависть 2000 лет. Конечно, у евреев есть недостатки и даже пороки, как у всех. Они обращались с нами всегда по-еврейски, ну а мы с ними никогда по-христиански, — вот и вырыли пропасть". Мысль этой фразы повторяется в статье Соловьева "Христианство и еврейский вопрос"»64. Нелидов обращает внимание на то, что эту мысль — о вине католичества — Соловьев постулировал, несмотря на свою многим известную тягу к католичеству. Мы же обратим внимание на то, что "старику"-философу тогда минуло аж 33 года...
Драматическую поэму Готхольда Эфраима Лессинга (1729-1781) "Натан Мудрый" (1779) Поссарт интерпретировал как задушевную беседу о свободе духа в костюмах своего века. Рассказывая об этом спектакле, Нелидов делает два отступления, имеющие отношение к нашей теме.
Будучи уже в эмиграции, он с актрисой О.В. Гзовской и актером В.Г. Гайдаровым был приглашен в Мюнхене на просмотр фильма "Натан Мудрый", освистанный в Баварии прессой католической партии. Нелидов по этому поводу пишет: «Плохой христианин, я тем не менее восхищаюсь евангельским: "Несть вам эллин, ни иудей" и принимаю эту истину. Но, смотря на ленту "Натан Мудрый", у меня буквально "стояла шерсть"... против еврейства, ибо Натан был выведен одной краской (жертвой всеблагой и всепрощающей), а христиане и магометане — чудовищами жестокости. Другими словами, тут исказили идею Лессинга. По-моему, много мужества и... честности проявила Гзовская, сказав еврею — хозяину фирмы и еврею-режиссеру (артистка впоследствии в этой фирме работала): "Ваша преступная ошибка в том, что Вы поставили умышленно не "Натана Мудрого", а "Натана Святого"»65.
Еще одна роль Поссарта — реб Зихель, человек, творящий добро. В 1918 г., т. е. много лет спустя после того, как он видел Поссарта в ролях Натана Мудрого и Зихеля, Нелидов, встретившись со знаменитым московским раввином Мазе на постановке "Габимы", спросил его, что он думает о бурной деятельности Троцкого. Ответ известен из разных источников: «Векселя-то выдает Лев Давидович Троцкий, а боюсь, что платить по ним придется Лейбам Бронштейнам... Я почему-то вспомнил Зихеля — Поссарта. Мудрое ли добродушие моего собеседника-реба, картина ли подлости и ужаса, когда этих Зихелей Бронштейнов громят, само ли поссартовское исполнение — не знаю, но милый теплый спектакль "Друг Фриц" через 22 года воскрес в моей памяти»66.
Свидетель роковых лет, Нелидов вряд ли без горечи констатировал, что обыск у него в доме проводили три молодых еврея.
158
"Еще один" факт участия евреев в революции, но в данном случае без педалирования... (Иногда Нелидов, вероятно по незнанию, не сообщает национальность актеров. Так, в одной постановке М. Реингардта играл великий Моисеи — оба принадлежат германской культуре, оба еврейского происхождения, Моисеи — редчайшего, албанский еврей! Можно привести еще несколько случаев подобной "забывчивости" — но, повторюсь: Нелидов не писал мемуары о евреях-актерах или евреях-режиссерах, он писал о пережитом.)
Много страниц посвятил В.А. Нелидов биографии и творчеству Антона Григорьевича Рубинштейна. Однако все по порядку.
Если судить по воспоминаниям современников, Рубинштейн был лучшим пианистом XIX в. Например, князь С.М. Волконский, выросший в музыкальной семье и серьезно занимавшийся композицией (эти занятия, в общем, одобряли А. Рубинштейн и П. Чайковский), писал: "Рубинштейн был, конечно, высшее, что я слышал, в смысле фортепиано. Его прикосновение к клавишам было совсем особенное; и его туше я мог бы узнать на расстоянии годов (курсив мой. — С. Д.). Я не слышал Листа, но не могу себе представить, чтобы он был лучше. Что это бывало в концертах Дворянского собрания! Какое расстояние было у него от ласки до ударов, от шепота до грохота; как он умел распределять незаметность своих нарастаний. Казалось, уже дошел он до высшей степени возможного, — нет, еще и еще возрастала его мощь. Изумленно раскрывались глаза слушателей, вытягивались шеи; какое-то неверие поднимало людей, вся зала вдруг начинала вырастать, привставать со стульев, глаза впивались в движение рук, и под внешней затаенностью внимания накипала буря, которая наконец разражалась громом, когда он умолкал". Далее весьма редкое описание внешности артиста: "Его голова была изумительна. Совсем бетховенский лоб, с сильно развитым рельефом; проницательные глаза, проницательность которых еще увеличивалась тем, что верхняя часть века свисала, он смотрел как бы из-под завесы; рот большой, очень сжатый и крепко притиснутая челюсть; длинные волосы, откинутые назад, своенравно топырились над левым ухом, и пряди часто спадали на лоб в пылу музыкального увлечения"67. Пожалуй, это описание дает большее представление об Антоне Рубинштейне, чем его портреты кисти Перова или Репина. Но более всего в рассказе Волконского меня поразила фраза, что он спустя годы мог бы узнать игру волшебника, которому были присущи прямота, суровость и даже резкость, впрочем, все эти качества, по свидетельству Волконского, очень ценились его друзьями.
159
Певец Москвы Нелидов в первую очередь вспоминает о кумире москвичей Рубинштейне-младшем, Николае. Он называет его богом Москвы. В частности, он описывает его грандиозные похороны — около 200 тысяч человек провожали в последний путь своего любимца. "Голова процессии входила в старинный, XII в., Даниловский монастырь, а хвост тянулся на много верст".
Антон был обожаем Москвой не менее. (Сообщая некоторые биографические данные о Рубинштейнах, Нелидов не забывает упомянуть, что по документам они евреи из Одессы.)
Рисуя словесный портрет старшего брата, Нелидов, подобно многим, отмечает схожесть его львиной головы с изображениями таковой Бетховена. Он пишет о его необыкновенной "царской щедрости" и называет "венценосцем искусства". Молодое поколение было "отравлено" его игрой: "Рубинштейна можно назвать убийцей всех исполненных им вещей: никогда никакой потом самый архизнаменитый виртуоз вас в этой вещи не удовлетворял. Когда я теперь хочу слушать рояль, я закрываю глаза и слушаю... умершего в 1894 году Антона Рубинштейна". И далее по поводу исполнения Рубинштейном шопеновского "Marche funibre": «Вся зала чувствует, что жизнь погибла, шествует неумолимая судьба, человеческие слезы (адажио) слышны не только в музыке, они льются из глаз четырехтысячной толпы, заполнившей все, до эстрады включительно. Когда Рубинштейн заканчивал тем, что он называл "веяньем ветров над могилой", без носового платка у глаз слушателя не было. Пауза, зовущаяся "вечной", а потом энтузиазм... представьте его себе сами». И еще Нелидов рассказывает, как в 1914 г., застигнутый войной в Германии, он был арестован как русский шпион и посажен в камеру смертников. Соседа его расстреляли. Трудно поверить, но в эти трагические часы он утешал себя тем, что в ином мире услышит волшебную игру Рубинштейна68. Я же, в свою очередь, признаюсь, что за всю свою жизнь никогда и ни о ком таких восторженных и благоговейных слов не слышал и не читал...
Поэт и литератор Николай Минский (1855-1937) посвятил Антону Рубинштейну, на мой взгляд, прекрасное стихотворение, но вряд ли оно может конкурировать с панегириком В.А. Нелидова:
Рубинштейну
Когда перед столичного толпою
Выходишь ты, как лев, уверенной стопою,
И твой небудничный, величья полный вид
Приветствует она восторга громким гулом, —
160
Мне кажется: опять Давид
Играть явился пред Саулом...
Явился в этот век, безумный и больной,
Чтоб в гордые умы пролить забвенья чары,
Чтоб усыпить вражду, чтоб разогнать кошмары,
Чтоб озарить сердца надеждой неземной...
И вот ты сел играть, вот клавиши проснулись,
И полились, журча, хрустальные ключи.
От мощных рук твоих горячие лучи
Ко всем сердцам незримо протянулись,
И растопили в них забот упорный лед.
Средь моря бурного столицы многолюдной
Ты вдруг создал, как Бог, какой-то остров чудный.
Ты крылья дал мечтам — и молодость вперед
На этих крыльях полетела,
Вперед, в страну надежд, где силам нет преград,
Измены нет в любви и счастью нет предела.
А старость грустная умчалася назад,
В заглохший край воспоминаний,
Невинных слез и трепетных признаний.
И высоко над бездной суеты,
Прильнув к твоей душе, взнеслась душа поэта,
Туда, перед лицом бессмертной красоты,
В эдем негаснущего света.
Ты в мертвые сердца огонь любви вдохнул,
Ты воскресил все то, что опыт умерщвляет.
И молится толпа, и плачет, как Саул,
И гений твой благословляет...69
1886 г.
Аннибалова клятва
Сколько литературы о погромах? Несть числа. И все же, каждый раз натыкаясь на описание погрома, я испытываю боль и ненависть...
Шесть суток продолжался страшный погром в Одессе. Обыватели одного из домов открыли у себя лазарет, собрав общими усилиями минимум необходимого, — кто-то дал подушку, кто-то простыню, кто-то посуду; оборудовали 16 или 18 лежачих мест, которые уже на следующий день были заполнены. Постоянно дежурила одна медсестра, забегали врачи из соседних больниц,
161
которые, надо думать, были переполнены. Свидетель, великий русский актер Николай Федорович Монахов (1875-1936), вспоминал: "Среди раненых нашего лазарета мне запомнилась еврейская девушка, жившая на Молдаванке. К ней ворвалась толпа хулиганов и разгромила ее нищенскую, убогую квартиру; кто-то ударил ее чем-то тяжелым по голове, она упала и дальнейшего не помнила... Дальнейшее нам рассказала уже сестра милосердия, которая привезла ее к нам в лазарет".
Девушка эта зарабатывала на жизнь себе и престарелому отцу шитьем рубашек и штанов, которые продавала на рынке. Молдаванка — и поныне самый бедный квартал Одессы — подверглась тогда полному разгрому: "Стены этого квартала были обрызганы кровью растерзанных евреев (здесь и далее курсив мой. — С. Д.). В тот момент, когда девушка упала от удара, в комнату вбежала сестра милосердия и, присев над ней, прикрыла ее своим платьем, тем самым спасая ее от убийства. Затем она с трудом выволокла раненую и в бесчувственном состоянии привезла к нам...
В наш лазарет привозили, в общем, легкораненых. Все раненые через десять-двенадцать дней уже уходили; в конце концов, в лазарете осталась одна девушка, не решавшаяся уйти. Она поправлялась... Гораздо больше опасений внушало состояние ее психики. Она боялась выйти из лазарета". Организаторы лазарета не знали, что делать с девушкой, прописать? Но у нее не было даже паспорта, и посему студенты гостиницы, где был размещен лазарет, уступали несчастной по очереди каждый день свою комнату...
Рассказ о девушке имеет "счастливый конец": ее нашел старик-отец. При этом потрясение, пережитое обоими, да и самим свидетелем, навсегда осталось в его памяти: "После погрома, который и без того достаточно растрепал мои нервы, я еще съездил на еврейское кладбище, где были выставлены обезображенные трупы для опознания. Я не хочу говорить о деталях этой ужасной выставки, но никогда не забуду громадной площади, на которой были рядами выложены сотни трупов, окруженных плотным кольцом стонущей, плачущей толпы. В течение многих месяцев я видел во сне эту ужасную выставку и кошмарные подробности одесского погрома...
Я дал себе слово никогда больше не приезжать в Одессу. Мне казалось, что, если я опять увижу этот изумительный город, ужасные картины пережитого погрома снова оживут в моем мозгу и лишат меня покоя"70. И эту Аннибалову клятву Н.Ф. Монахов сдержал.
162
У рассказа об одесском погроме есть продолжение. Потеряв душевный покой, Н.Ф. Монахов бежал в Киев, но и там бесчинствовали погромщики, правда, менее организованные, чем в Одессе, они в основном грабили магазины и лавки, обошлось без жертв. Однако во время Гражданской войны головорезы "наверстали упущенное": на Украине не осталось ни одного местечка, где не пролилась бы еврейская кровь. Преждевременная смерть избавила великого актера от того, чтобы быть свидетелем убийства шести миллионов евреев, к которым он испытывал искреннюю симпатию.
Потомок Аввакума
Владимир Пименович Крымов (1878-1968) родился в семье староверов. Его родословная по материнской линии восходит к неистовому протопопу Аввакуму Петрову (1620/1621-1682). Крымов прожил долгую и интересную жизнь. Здесь и путешествия в Южную и Центральную Америку, и два кругосветных плавания. Учился в Петровской лесной академии, окончил Московский университет, был успешным предпринимателем. Не разделял взглядов своего патрона А. С. Суворина, будучи коммерческим директором "Нового времени". Самый значительный вклад Крымова в культуру — издание "роскошного журнала" "Столица и усадьба" (1914-1916). Человек незаурядный, он умел делать деньги, общался с сильными мира сего и даже... писал письма тов. Сталину, призывая его не отдавать власть, "никого не щадя", укреплять армию и не преследовать за веру. Насколько тов. Сталин внял его советам, известно. К счастью, призывал он Отца всех народов из далекого зарубежья...
Книги В.П. Крымова имели некоторый успех, в частности заметки о прошлом, в которых он широко использовал фрагменты газетных сообщений. Не чурался Крымов и еврейской темы; например, забавно читать такую запись: «В Петербурге, среди многих других вырезок, у меня хранилась одна из "Ведомостей С. Петербургского градоначальника". Для руководства полицейских чинов напечатано: "Штундистов, баптистов, гугенотов и прочие малоупотребительные вероисповедания считать за евреев"»71. Доступно для невежд, просто и убедительно. Но чутье ищеек безошибочно: любой "протестантизм" следует искать "в нише" между Новым и Старым заветом, тенденция очевидна.
Земля Офирская и земля российская
Дед объявленного по "высочайшему повелению" сумасшедшим философа П.Я. Чаадаева князь М.М. Щербатов (1733-1790), известный в свое время историк и публицист, был автором первой в России антиутопии "Путешествие в землю Офирскую" (1784). Правда, сам князь свою землю Офирскую считал идеалом человеческого общежития. Меня привлекла одна деталь, характерная не только для утопий, но и для российского бытия. Какую роль в своей утопии историк отвел религии и духовенству? Роль эта, согласно Щербатову, такова: религия необходима лишь для охранения порядка, как часть полиции нравов, и чины полиции являются для офирцев священнослужителями! "Во имя этой религии, проникнутой действительно полицейским духом, ее служители имеют право вступаться в частную жизнь людей"72. Вывод Щербатова однозначен: эта религия идеального государства.
Прошло 100 лет, и другой писатель, И.А. Гончаров, отнюдь не радикальных взглядов, в одном из черновиков своих воспоминаний записал следующий анекдот: «...священник, исповедуя умирающую девяностолетнюю купчиху, между прочим, спрашивает, "не принадлежит ли она к тайному обществу"»73.
Шашечница и пирамида
Когда в январе 1862 г. в Петербурге образовался шахматный клуб, то, согласно его уставу, доступ туда был ограничен числом членов, не превышавшим числа клеток шашечницы — 64. Бдительное око полиции следило за этим собранием, и осведомитель сообщал, что клуб — лишь прикрытие для политической пропаганды, проводимой его членами, например Н.Г. Чернышевским. Я имею в виду вторую попытку официально основать в России шахматный союз. Клуб был открыт в доме Елисеева у Полицейского моста (символическое название). Вот выписка из агентурного донесения в III отделение от 12 января 1862 г.: "Подозревая в учрежденном ныне вновь шахматном клубе какую-нибудь тайную цель (курсив мой. — С. Д.), так как члены, записавшиеся до сих пор, принадлежат исключительно к сословию литераторов и ученых, приложено было старание узнать, на каком основании образовался этот клуб"74. Агенты полиции утверждали, что клуб был открыт по инициативе А.И. Герцена, который передал по-
164
койному Н.А. Добролюбову свой план. Ясно, что сей "шахматно-масонский" форум существовал всего пять месяцев, с 10 января по 9 июня 1862 г., и был закрыт военным генерал-губернатором Петербурга на следующем основании: "...считая в настоящее время своею обязанностью принимать все меры к прекращению встревоженного состояния умов и к предупреждению между населением столицы, не имеющим никакого основания для толков о современных событиях, признал необходимым закрыть, впредь до усмотрения, шахматный клуб, в котором происходит и из коего распространяются ... неосновательные суждения"75.
В развитии международных связей шахматистов решающим было создание в июле 1924 г. FIDE (Federation Internationale des Echecs) — Международной шахматной федерации. Основанная во Франции, она впитала в себя многое из французского масонства, равно как идеи всеевропейского и мирового сообщества, вплоть до введения единой шахматной нотации — общего разговорного языка всех адептов древней игры. Основной целью учредителей FIDE было объединить человечество, о чем, в частности, свидетельствует ее масонский девиз "Gens una — sumus" (Мы — одна семья). Девиз этот побуждает вспомнить просветителя, писателя и масона Н.И. Новикова (1744-1818), вице-президента Императорской академии художеств масона и мистика А.Ф. Лабзина (1766-1825), профессора и масона И.Е. Шварца.
Один из современников великого шахматиста А.А. Алехина, Лев Любимов, писал о его парижской жизни 20-30-х годов: «По-настоящему Алехин царил в Париже лишь в белом, обвитом растениями павильоне, где в саду Пале-Рояль помещался шахматный центр французской столицы, там постоянно слышалась русская речь и тон задавали, кроме Алехина, Л. Бернштейн, С. Тартаковер, Е. Зноско-Боровский и еще другие эмигранты. (Среди других поэт Петр Потемкин и гроссмейстер Виктор Кан — инициаторы создания FIDE, Потемкин еще предложил тот самый девиз "Gens uns — sumus"76.) Встречал я Алехина и в парижской русской масонской ложе "Астрея", но скоро масонские "радения" надоели ему, и он нередко превращал и ложу в шахматный клуб, усаживаясь за шахматную доску с гроссмейстером Бернштейном. И в домашней обстановке, и в масонской ложе я наблюдал в Алехине надрыв, неудовлетворенность собой»77. Увлечение Алехина масонством несомненно. Об одном из основателей в 1922 г. в Париже упомянутой ложи "Астрея", Осипе Соломоновиче Бернштейне (1882-1962), написала в своей книге "Люди и ложи. Русские масоны XX столетия" Н.Н. Берберова.
165
На вопрос, почему Алехин и ему подобные (из числа спасшихся в эмиграции от революции, вину за которую они не раз возлагали на пресловутых жидомасонов) хлынули в масонские ложи, один из современников, бывший белый генерал Н. Белогорский, ответил так: «Теперь... в эмиграции братьев стало больше; и все прибавлялось.
Мода. Короткая и тоже обманчиво иллюзорная. Но она была.
Причем — по самому составу зарубежья — широкий офицерский наплыв в ложи. Особенно много, кажется, масонов было между кавалергардов...
Нет сомнения, что некоторые вступали в ложи по той причине, что были в глубине души родственны духовной сущности масонства. Но большая часть новых братьев, военных, пришла не по этому, а по другому...
Потому, что верно правильным казалось изъяснение высоких градусов масонских того, почему мы не победили, а вот сидим по заграницам; и что требуется, чтобы победить завтра.
Формулировка наияснейшая.
Не победили, главным образом, потому, что не поддержал нас должным образом Запад, французы с англичанами. А... всего лишь кое-как, между прочим, оттого, что у них в Париже и Лондоне на первейшем месте масоны; мы же "белые" масонам чужды и подчас враждебны.
Так для того, чтобы победить завтра, надо сойтись, чтоб помогли.
И для сего русское масонство. Для союза и будущей победы. В общем, хоть и каменщики, а в своем роде полувоенная проповедь»78.
Что Белогорский — человек неординарного мышления, ясно из следующего примера. Генерал сел играть в шахматы с банкиром Куффелером: "Ибо несправедливо мнение, будто евреи — это только ростовщическая проза с процентами. И Давид, и Соломон, кроме всего остального, великие поэты, знаменитость которых самая длинная в мире. Куда длинней, чем не только у Шекспира, но вот даже у воображаемого Гомера. И вчерашний сионизм, как и сегодняшняя израильская Палестина, — хоть она и не всем нравится, — опять в высшей степени поэзия. Подумайте: пронести это в душе своей народной две тысячи лет..." В сыгранной партии генерал победил. Конец был красив, и банкир произнес: "Благодарю вас... я восхищен. Романтическая партия. Впрочем, русские очень сильны в шахматном искусстве". Ответ генерала был объективен: "Русские и евреи: Стейниц и д-р Ласкер"79.
166
Помогли ли масоны эмигрантам? Некоторым да! Именно с помощью масонов смог сыграть матч с Капабланкой А.А. Алехин, а Иван Бунин получил Нобелевскую премию благодаря масону высокого посвящения президенту Чехословакии в 1918— 1935 гг. Томашу Масарику.
Один из упомянутых ранее шахматистов, Савелий Григорьевич Тартаковер (1887-1956), он же "Гомер шахматной доски", вероятно, тоже был членом масонской ложи. Доказательством его масонского подвижничества служит анализ партии Мароци-Эйве во время Шевенингенского турнира 1923 г., приведенный в третьей части книги Тартаковера "Ультрасовременная шахматная партия". При анализе совершенно неожиданно появляется графическое изображение партии в виде масонского треугольника-пирамиды. Поле "al" предоставлено неусыпному оку вечности (подобно антуражу масонской ложи), наблюдающему за постройкой пирамиды белыми фигурами: "Винтообразное восхождение на вершину пирамиды..."80.
Процентная норма
О процентной еврейской норме при поступлении в гимназии и высшие учебные заведения писали много раз. На какие только ухищрения не шли родители, чтобы дать своим детям образование.
Самый известный рассказ на эту тему "История моей голубятни" Исаака Бабеля. Мальчик готовился к поступлению в приготовительный класс Николаевской гимназии, где была жестокая 5-процентная норма. Из 40 поступавших могли принять лишь двух. Мальчик был способен к наукам и сдал экзамены на две пятерки. Но приняли маленького Эфрусси, сына богатого хлеботорговца, который дал взятку в 500 руб. На этом дело не кончилось: "родные тайком от меня подбили учителя, чтобы он в один год прошел со мною курс приготовительного и первого классов сразу, и так как мы во всем отчаялись, то я выучил наизусть три книги". Далее следует рассказ об экзамене, когда помощник попечителя гимназии Пятницкий спрашивает мальчика о Петре I. Выучивший "от строки до строки" учебник истории Ф.Ф. Пуцыковича и стихи Пушкина о Петре (вероятно, из "Медного всадника" или "Полтавы") герой "навзрыд" в забытьи их прочитал: "Я кричал их долго, никто не прерывал безумного моего визга, захлебывания, бормотания. Сквозь багровую слепоту, сквозь неистовую свободу, овладевшую мной, я видел только
167
старое, склоненное лицо Пятницкого с посеребренной бородой. Он не прерывал меня и только сказал (учителю. — С. Д.) Каратаеву, ликовавшему за меня и за Пушкина:
— Какая нация, — прошептал старик, — жидки ваши, в них дьявол сидит"81.
Это литература. Но жизнь была точной копией этого рассказа. Писатель Виктор Азарьевич Гроссман (1887-1972?) констатировал: "В гимназии и в университет евреев принимали в пределах процентной нормы: 10 процентов от всех учащихся одесских гимназий и университета, 5 процентов в Петербурге и в Москве и соответственно в других университетских городах. Конечно, чаще всего это были дети богатых родителей, которые имели возможность лучше подготовить своих сыновей, пригласить лучших учителей, обычно из преподавателей той гимназии, куда богатый папаша собирался отдать сынка. И эта обидная несправедливость преследовала с первых дней жизни. Почему? За что? Необходимость сравнивать, обсуждать вызывала ранние непосильные раздумья, ставила неразрешимые в юном возрасте задачи, иногда закаляла волю, а чаще развращала. Одни протестовали и боролись, другие хитрили и приспосабливались. Но как трудно доставалось и то и другое! Невольная мысль отравляла добрые товарищеские отношения мальчиков: а чем он лучше меня?
Мы должны были учиться лучше всех, потому что иначе не примут в гимназию. Но разве можно было заглушить в себе мысль: почему я на экзамене должен получить все пятерки, иначе меня не примут, а Володя Леонтович и с тройками пройдет? Володя драчун и лентяй, но он сын чиновника, а главное православный, и он будет принят... а я буду сидеть дома и ждать, когда судьба надо мною сжалится и придет мой черед занять парту в первом классе"82.
Далее рассказ сродни детективу: единственный мальчик, который правильно ответил на каверзный вопрос директора гимназии "Что значит седой как лунь?" (все ответили — луна, Виктор сказал — птица), не был принят. Опечаленную мать мальчика директор гимназии урезонивал так: "Сударыня, у вас и так двое сыновей учатся в нашей прогимназии, а есть еврейские семьи, в которых не учится никто!" Это была вторая неудача... В первый раз вместо ее мальчика был принят сын фабриканта Ваховского, который за свой счет организовал гимназический оркестр, купив 30 инструментов — от флейты до барабана. Теперь же преуспевающий доктор Чудновский, дабы обеспечить поступление сына, за свой счет обеспечил одеждой десять русских мальчиков из церковно-приходской школы. На самом деле не десять, а меньше,
168
но "остаток" еще мог пригодиться — над своими детьми не экспериментируют. Правда, юный Гроссман благодаря ловкости родителя, сумевшего уговорить своего патрона-подрядчика выстроить новое здание гимназии, тоже попал в гимназию. Разумеется, не обошлось без мзды. И, конечно же, столь неравные условия побуждали еврейских детей учиться только на отлично. Виктор Азарьевич не исключение — он окончил гимназию с золотой медалью, а затем с отличием Лейпцигский университет.
Лишь окончание гимназии с золотой медалью открывало евреям путь в университет. К.Г. Паустовский вспоминал, что выпускники Фундуклеевской гимназии в Киеве устроили перед выпускными экзаменами сбор класса, о котором евреи не должны были знать. Гимназисты решили, что лучшие ученики из православных и католиков должны на экзаменах "схватить" минимум по одному предмету четверку, чтобы все золотые медали достались евреям: "Мы поклялись сохранить это решение в тайне. К чести нашего класса, мы не проговорились об этом ни тогда, ни после, когда были уже студентами университета. Сейчас я нарушаю эту клятву, потому что почти никого из моих товарищей по гимназии не осталось в живых"83. Первую часть "Повести о жизни" (Далекие годы) Паустовский написал в 1946 г. К этому времени поколение его ровесников и друзей было почти полностью "выбито" войнами и репрессиями. Погибло множество деликатных, порядочных и честных людей. Потеря невосполнимая...
Моя дочь оказалась в Израиле в шесть лет, воспитывалась бабушкой на книгах Л.А. Чарской (1875-1937) и А.Я. Бруштейн (1884-1968) — так сказать, советский вариант Чарской. Из автобиографической трилогии Бруштейн "Дорога уходит в даль..." можно узнать, как принимали девочек-евреек (девяти-десяти лет) в Виленский институт благородных девиц. Православным, католичкам и магометанкам на вступительном экзамене задавали простейшие вопросы. Девочек "иудейского вероисповедания", как говорила классная дама, или "жидовок", как говорила одна из абитуриенток, экзаменовали отдельно (их было всего семь), если бы их экзаменовали вместе, то конкурс был бы явно не в пользу "правоверных". Экзамен был чрезвычайно сложен: вместо простых и коротких рассказиков, предлагавшихся "правоверным", с инославных требовали знания отрывков, например из "Горя от ума". Так, Александра Яновская (сама будущая писательница) читала монолог Чацкого и объясняла, кто такой
169
"французик из Бордо"; какие еще есть города во Франции; что такое "надсаживая грудь" и т. д. Кроме того, следовало выдержать экзамен по французскому языку. Все семь девочек отвечали несравненно лучше, чем их конкурентки, но приняты были лишь две. Надо думать, что для непоступивших это была душевная драма.
Далее Александра Яковлевна рассказывает о своем дедушке, сумевшем неимоверным трудом дать семи своим сыновьям высшее образование. У нее же есть рассказ об учителе Фейгеле: получив образование в Париже, он был вынужден преподавать в двухклассном начальном еврейском училище. Другие высшие учебные заведения для этого в высшей степени образованного педагога были закрыты84.
Моя теща Евгения Ефимовна Левина, да будет благословенна ее память, родилась в 1903 г. в городе Николаеве, что на Черном море, вне черты оседлости. (В течение без малого 40 лет, начиная с 1866 г., город считался чертой оседлости, но постановлением Сената в 1903 г. был из нее выведен. К 1914 г. почти 20% обитателей города составляли евреи.) Ее отец (дед моей жены) был экспертом по зерну и необыкновенно честным человеком, возможно, он работал у богача Харитона Эфрусси. Но речь не об этом. Дочь должна была учиться. В этой многодетной семье все дети получили ту или иную профессию или образование: первая, старшая дочь — белошвейка, вторая — музыкальный педагог, третья дочь и сын — фармацевты; самый талантливый, Мотя, — первая скрипка Большого театра — 18 лет провел в лагерях за анекдот о Крупской; наконец, младшенькая — "мизинец"... Была выбрана Мариинская гимназия для девочек (так назывались училища, открытые по инициативе вдовы Александра III Марии Федоровны). Экзамены Женечка (Евгения Ефимовна) сдала блестяще и поступила в первый класс. За обучение нужно было платить немалые деньги, кажется 300 рублей, причем вперед — за полугодие. На первый взнос деньги дала старшая сестра, преподаватель музыки. О дальнейшем не думали. Первая оценка, полученная Женечкой, была единица, кол! Напуганная непривычной обстановкой, она растерялась на уроке арифметики... Боже, какой иерусалимский плач стоял в доме. Но это была лишь первая оценка, а дальше Женечка училась только на пятерки... не прошло и полугода, когда ее пригласили в кабинет инспектриссы гимназии. Она вошла, сделала книксен и стала ждать. Наконец инспектрисса властным четким голосом проговорила: "Левина! Передай своим родителям, что за отличную учебу и примерное поведение ты освобождена от оплаты за обу-
170
чение". Теща заканчивала гимназию уже в советское время, посему золотую медаль ей не дали — в аттестате зрелости было написано: "достойна золотой медали". (Позже стала замечательным зубным врачом.)
Конечно, дети состоятельных родителей могли получить образование в заграничных университетах (Борис Пастернак, Иона Якир, Эфраим Склянский, внуки Высоцкого — Гоцы и Цейтлины — первые пришедшие на ум имена. И, конечно, филер Евно Азеф, получавший деньги в департаменте полиции). Но большинство стояло перед дилеммой, что же делать? Самый простой путь — принять Святое крещение, и перед тобой открыты все двери. Многие так и поступали. Например, в 1913 г. крестились 1147 человек, из них лишь 38 вернулись в иудаизм85. В данном случае речь идет лишь о перешедших в православие, несоизмеримо больше переходило в протестантство — проще и с тем же результатом.
Один из братьев Трубецких*, а именно князь Евгений Николаевич (1863-1920), преподавал в 1886 г. в Ярославле в Демидовском юридическом лицее. В тот год в лицее, который хирел, обреталось всего 80 студентов, ибо он не мог равняться с близко расположенной Москвой и ее университетом. Обычно в Ярославле учились те, кому было не по средствам жить отдельно от семьи. Почти все студенты были местными. Однако, возобновив в 1887 г. чтение лекций, Трубецкой вместо двадцати слушателей обнаружил полтораста. Это было следствием введения министерского циркуляра, которым устанавливалась процентная норма для евреев, поступавших в университеты. В циркуляре ни слова не говорилось о лицее, но «когда стали поступать еврейские прошения, директор, не имея никаких распоряжений от начальства, сначала всех принимал. Когда же было принято около сотни и прошения продолжали прибывать, он, видя, что лицей превращается в еврейское учебное заведение, испугался, обратился с запросом в министерство и получил предписание — немедленно прекратить прием. Всего еврейских прошений было подано около трехсот. Один еврей, который запросил лицей еще летом о возможности быть принятым и получил ответ "о неимении препятствий", приехал на этом основании в Ярославль из Восточной Сибири; когда на основании нового распоряжения
_______________
* Напомню, что Трубецкие — потомки еврея П.П. Шафирова по линии его дочери, княгини Е.П. Хованской.
171
министерства ему отказали в приеме, он заявил, что будет искать с лицея путевые издержки. Мне пришлось читать целый год слушателям курчавым, черноглазым и с кривыми носами. Тот год волей-неволею вызывал ветхозаветные воспоминания, так как он пестрел библейскими именами: Аарон, Самсон, Соломон, Самуил, Моисей и т. п.». Евреи составляли треть курса, остальные — православные — были сплошь шалопаи, желавшие как можно скорее получить дипломы86. К сожалению, Евгений Николаевич ничего не сообщает о качестве "человеческого материала" — курчавость, черноглазость и кривизна носов (почему кривые?) ничего общего с успеваемостью не имеют...
Шел 1908 год. Еврейская процентная квота неукоснительно соблюдалась тогдашним (1908-1910) министром народного просвещения А.Н. Шварцем. Что же касается огромного числа православных неофитов, а главное протестантов, то Синод бдел. Особенно усердствовал иеромонах Иллиодор (Сергей Труфанов). Восемнадцать евреев, поступавших в Новороссийский университет, оказались "за бортом". Способ, к которому они прибегли для исправления в паспорте графы "вероисповедание", был неординарный. Никто еще в России до этого не додумался. "Как еврей, привыкший в каждом явлении прежде всего ценить его остроумную сторону, не могу отказать коллективному уму этих восемнадцати в изобретательности. Они выдумали новое слово... за которое им можно выдать патент". Что же это за способ? Оказывается, восемнадцать не принятых абитуриентов восприняли магометанскую веру! Действительно — такого еще не было.
Фельетонист журнала "Рассвет" Давид Иосифович Заславский (1880-1965), печатавшийся под псевдонимом Ибн-Дауд, не скупясь на иронию, продолжает: каждому "мусульманину" обеспечен диплом, квартира, сытный кусок хлеба, невеста с приданым и даже, ведь они исламисты, не одна, а несколько жен, как "подобает приличному эффенди". А далее сетует по поводу равнодушия еврейской среды, спокойно относящейся к тому, что ее лагерь оптом и в розницу в поисках лучшего местечка покидают единоверцы. Ибн-Дауд мечет громы и молнии в адрес малодушных и безропотных евреев, в адрес русской либеральной прессы, имеющей привычку "копаться своими грубыми холодными пальцами... в нашей душе... У нас есть и преимущества, и недостатки. Мы первыми не хвастаем, а последними не стесняемся и вообще не требуем ни от кого плохой или хорошей отметки"87. Эта, на мой взгляд, прекрасная статья достойна пера большого публициста. К сожалению, Д.И. Заславский, в свое время много писавший на еврейскую тему, скурвился, став преданным псом ста-
172
линского режима, в частности участвовал в травле О. Мандельштама и Б. Пастернака.
Обвинять правительство в антисемитизме правомерно, но не следует забывать, что и российское общество, даже передовое студенчество, не гнушалось юдофобства. Когда в 1909-1910 гг. в Петербургском технологическом институте студентов попросили ответить на несколько вопросов анкеты, в том числе на вопрос, как они относятся к еврейству, ответы были неутешительными. Антисемитами себя признали студенты-октябристы — 32,6%; беспартийные — 44%; кадеты — 31,4%; просто левые — 24,8%; эсеры — 11,3%; социал-демократы — 4%. Студенты-демократы высказались против равноправия евреев!88
А вот пример из недалекого советского прошлого. Я проходил педагогическую практику в школе № 229 города Ленинграда, в том самом знаменитом здании, где "львы сторожевые", — на одном из них спасался от воды герой Пушкинского "Медного всадника" Евгений. Каждое утро я подходил к окнам и с высоты нескольких школьных этажей любовался Исаакием Далматинским; точнее, иным, чем из окна моей квартиры, ракурсом собора. Школа была объявлена математической (первой математической школой в Ленинграде). Если я не ошибаюсь, принимали сразу в восьмой класс. Набор был конкурсный — по аттестатам и собеседованию, равному экзамену. Все еврейские родители бросились в школу: принимали со всего города, а не по району (Октябрьскому). Не надо объяснять, что конкурс выиграли те ученики, которые имели репетиторов, среди них — почти 100% еврейских детей. Способные от природы да еще натасканные репетиторами, они доминировали. В какой-то момент директор школы спохватился и, почти как директор Демидовского лицея, полетел в Гороно. Ответ соответствовал духу времени: "отдавать предпочтение детям рабочих и крестьян (?)" — правда, последних в Питере отыскать было сложно. Этот первый набор был черноглазым, курчавым, с нестандартными носами. Позднее приняли Соломоново решение: в каждом районе города открыли математическую школу, намного разбавив таким образом концентрацию черноглазых и курчавых, ибо они устремились в эти школы.
Дочь моего шефа Аркадия Борисовича П. (о, мои любимые и нелюбимые шефы — о них надо писать отдельно!) Марина была круглой отличницей, победительницей математических и физических олимпиад, но беспокойный родитель попросил меня "подстраховать" дитя при приеме в ту самую школу "со львами". Мое вмешательство не потребовалось, Марину приняли одной из первых, школу она закончила блестяще, с золотой медалью, и была
173
приглашена в Ленинградский университет как победительница городских и союзных олимпиад. Каково же было мое удивление, когда мой шеф попросил меня "найти концы" в университете. "Аркадий Борисович! — взмолился я, — Зачем? Она медалистка и прочее. "— Савва, запомни: никаких экспериментов со своими детьми не производить! Нельзя полагаться на случай, тем паче, ты знаешь, кто они". Проклиная все на свете, я нашел "ход" и собственноручно вручил 500 рублей (год 1963-й — солидная сумма!), как я полагал, за воздух. Марину приняли на физико-математический факультет, а спустя короткое время Аркадий Борисович сказал мне: "Марина — единственная еврейка на ядерном отделении! Уразумел?" Я уразумел... Где теперь мудрый Аркадий Борисович, где его милая дочь Марина? Ничего не знаю...
Через много лет в Израиле я познакомился и подружился с профессором Ленинградского университета Соломоном Борисовичем Могилевским. Как партийный работник среднего уровня, карьера которого началась в 30-е годы, он пользовался особым уважением. По долгу службы он присутствовал на приемных экзаменах. Когда входили еврей или еврейка, председатель комиссии (русский) обычно вежливо просил: "Соломон Борисович! Отдохните, идите покурить", и тот покорно покидал аудиторию, оставляя соплеменника в руках душегубов... В Израиле же судьба меня свела с замечательным историком и теоретиком шахмат Яковом Исаевичем Нейштадтом. Он мне на многое открыл глаза, что касалось процентной нормы в советских учебных заведениях. Она существовала всегда и, вероятно, устно доводилась до сведения университетского или институтского начальства. Свидетельство хорошо информированного П.А. Судоплатова: "Мне припоминается, что в 1939 г. мы получили устную директиву, обязывающую нас (внешнюю разведку. — С. Д.) — это происходило уже после массовых репрессий — следить за тем, какой процент лиц той или иной национальности находится в руководстве наиболее ответственных, с точки зрения безопасности, ведомств. Но директива эта оказалась куда более глубокой по своему замыслу, чем я предполагал. Впервые вступила в действие система квот"89. (Депутат израильского Кнессета мадам Солодкина училась на Восточном факультете Московского университета, причем в те времена, когда евреев туда вообще не принимали — любопытная подробность.) Я.И. Нейштадт рассказал мне, как его сын поступал в Медицинский институт. Приятель Нейштадта, русский,
174
один из вершителей судеб в этом институте, спросил друга Яшу, хочет ли он, чтобы его сын поступил в институт. Желание было — сын прекрасно окончил институт. Распределение. Друг спросил: "Яша, а почему бы твоему сыну не поступить в аспирантуру?" "— А разве это возможно?" — "Возможно!" И сын поступил в аспирантуру. Я люблю Советскую власть, хотя нынче она называется иначе, ибо она вечна!
И еще о музыке
В 1850 г. немецкий композитор и дирижер Рихард Вагнер (1813-1883) опубликовал некое подобие (анонимного) памфлета под названием "Жидовство и музыка"*. Основной постулат этого "сочинения" сводился к тому, что евреи напрочь лишены творческого начала, максимум, на что они способны, — добросовестное исполнительство. Но даже это утверждение Вагнера многие антисемиты восприняли в штыки... А все очевидные успехи еврейских музыкантов приписали (и до сих пор приписывают) умело организованной рекламе, которая якобы не допускала "гоев" (русских) на музыкальный Олимп. С тех пор тема "евреи и музыка" не покидала страниц ни филосемитских, ни антисемитских изданий...
В 1914 г. один из анонимных читателей журнала крайне правого толка "Прямой путь" прислал в редакцию письмо, точнее, заметку под названием «К сведению журнала "Прямой путь"» по поводу содержавшегося в уставе российских консерваторий отказа ограничить прием евреев в музыкальные заведения, который мотивировался тем, что без них "музыка может много потерять" (курсив автора письма), с чем аноним был категорически не согласен, так как «евреи ничего не дали русской музыке. Вот имена знаменитостей современных: Рахманинов, Глазунов, Скрябин, Падеревский, Зилоти, Шаляпин, Собинов, Фигнеры, Нежданова, Кусевицкий, Металлов, Лавровская, Направник, фон Глен, Брандуков, Збруева, Смирнов, Лядов, оба Танеева, оба Калинникова, Черепнин, Гречанинов, рус. балет. Вот имена знаменитостей недавняго прошлого: Чайковский, Римский-Корсаков, Рубинштейн (?), Серов, Балакирев, Мусоргский, Вержбилович, Давыдов. Если взять всю русскую музыку от Глинки до Глазунова, то найдем одно только еврейское имя: Рубинштейн. Но и
____________
* "Памфлет" был переиздан в 1870 г. с указанием имени автора.
175
тот интернационален, потому что выкрест третьяго или больше поколения, обрусевший, выродившийся (так в тексте. — С. Д.). Евреи хорошие муз. обезьяны, это правда; перенимают, подделываются они ловко, но их музыка груба, уродлива. Кого дали они миру? Одного Мендельсона. Что дали они выдающегося в музыке? Мелодию "Кол-нидре". А больше ничем не знамениты, беднее малороссов, в музыке непризнанных. Это вся их польза музыке, а почему не рассматривают их вред? Они грубы, не эстетичны, смешны, и все это вносят в музыку... Следовало бы сделать призыв к тем, кто может это сделать, чтобы спасти музыку от евреев. За что им столько благодеяний за счет русских, к тому же более способных, как это доказывает история музыки? Все имена, которыми горда русская музыка, это русские имена. Раздаются голоса, СПб. консерватория благодаря Глазунову уже есть первая в мире по количеству знаменитостей. Что ни профессор, то европейское имя: Глазунов, Лядов, Черепнин, Сакети, Цезарь Кюи, Есипова и др. В текущем году С.-Петербургскою консерваториею золотая медаль присуждена Софье Меттер... С.-Петербургская консерватория со времени директорства Глазунова занимает едва ли не первое место в Европе, особенно в классах композиции и рояля, а в числе этих выдающихся талантов нет ни одного еврея»90.
Комментировать сей "спич" весьма сложно, ибо очевидно, что мировая культура создается совокупным усилием всех народов, в том числе евреев и русских.
«Евреи не дали миру ничего, кроме мелодии "Кол-нидре"». На мой взгляд, даже если это так, то и этого вполне достаточно для маленького народа. Евреи пришли в этот мир четыре тысячи лет назад. Историю восточных славян исчисляют 1100 годами, со дня крещения Руси. Автору процитированной заметки, человеку, скорее всего, верующему, возможно, было неведомо, что духовную музыку на православную почву перенес еврей Роман Сладкопевец91 — автор 85 так называемых кондаков, 60 из которых подлинные. Этот главный жанр ранневизантийской церковной гимнографии, род поэмы на религиозный сюжет, достиг расцвета в VI в. именно в его творчестве. Православная церковь причислила Романа Сладкопевца к лику святых. В VIII—IX вв. кондак был вытеснен каноном, однако в позднейшем православном обиходе сохранился в качестве короткого песнопения на тему праздника (например, "Дева днесь" — образец ясности, простоты и целомудрия, реликт бывшего кондака).
В мировой музыке XIX в. невежда находит одно еврейское имя — Феликс Мендельсон, тогда как имен этих было значитель-
176
но больше, и все они получили мировое признание: Жак Галеви, Джакомо Мейербер*, Антон Рубинштейн, Жак Оффенбах**, Иоганн Штраус, Густав Малер, Карл Гольдмарк (автор колоритной оперы "Царица Савская" и знаменитой увертюры "Сакунтала"), Камиль Сен-Санс, а по некоторым весьма достоверным сведениям еврейского происхождения были и великий Россини, и Жорж Бизе, и даже (о ужас!) самый главный музыкальный антисемит Рихард Вагнер. (Его настоящим отцом был актер и, увы, еврей Гайер, но и этого мало — его мать происходила из семьи еврейских банкиров Бетман-Гельвиг; из этой же семьи вышел впоследствии канцлер Германии.)
Что касается композитора и музыкального критика Александра Николаевича Серова (1820-1871), то его отношения с Мировым кагалом явно не сложились. Он был убежден, что ему не дали преподавать в Петербургской консерватории в угоду всесильному Синедриону, не признавшему Серова за своего. Подтверждение этому находим в воспоминаниях B.C. Серовой: «"Меня очень обозлила эта синагога", — промолвил он, указывая на соседнее здание (Серов прозвал синагогой консерваторию, преподаватели которой почти все были евреями). — Ни одного русского не пригласили»92. Странно, конечно, что это сказал человек, мать которого была еврейкой — из семейства сенатора Таблица. Но и с отцом Александра Николаевича — дело темное. Не мог же маститый критик Владимир Стасов за здорово живешь назвать Серова евреем?..93 В заключение рассказа о А.Н. Серове, пожалуй, нелишне напомнить, что Петербургская консерватория была создана усилиями и трудами крещеного еврея Антона Рубинштейна, а Московская — стараниями его брата Николая.
Вернемся, однако, к цитированной записке. "Если взять всю русскую музыку от Глинки до Глазунова, то найдем только одно еврейское имя: Рубинштейн". И далее: «Что дали они (евреи. — С. Д.) выдающегося в музыке? Мелодию "Кол-нидре". А более ничем не знамениты, беднее малороссов, в музыке непризнанных». Не скверный ли это анекдот, подумает образованный читатель: украинцу Глинке отказано в национальности, а малороссам — в музыкальных способностях. Еще нелепее выглядит приводимый автором перечень музыкальных знаменитостей. Род Рахманиновых явно татарского происхождения, Падеревский — поляк, Зилоти — итальянец, Цезарь Кюи, — француз, Фигнеры —
_____________
*Настоящие имя и фамилия Якоб Либман.
**Настоящие имя и фамилия Якоб Эбершт.
177
Николай французского происхождения, а Медея, урожденная Мей, какого? Не очень понятно... Вержбилович поляк, Мусоргский и Чайковский тоже польского происхождения. Давыдов, если это певец Александр Михайлович, то он, увы, урожденный Левенсон, т. е. еврей; Направник — чех; фон Глен не знаю кто, но, похоже, не русский. Кусевицкий? О нем ниже. Остается чуть ли не один Скрябин, но и он по матери... Дочь Скрябина приняла иудаизм и погибла в нацистском лагере. Получившую золотую медаль за исполнительство пианистку Софью Меттер (вероятно, Софья Метнер, 1877/78-1943, из семьи известных музыкантов Гедике-Метнер) дореволюционная Еврейская энциклопедия причислила к евреям, а ее брата композитора Николая Карловича Метнера (1879/80-1951) Новый энциклопедический словарь (М., 2001) считает немцем по происхождению. Так что весь этот "интернационал" (слово, использованное автором записки) представляет — к вящей ее славе — российскую музыкальную культуру без различия вероисповедания и происхождения.
Все тот же журнал "Прямой путь" (почивший как только началась Первая мировая война, ибо государственная субсидия кончилась, деньги понадобились на другое) в одном из последних номеров за 1914 г.94 опубликовал подписанную инициалами NN небольшую статью под названием "Мирное завоевание евреями России (Одесская консерватория)". Основная мысль ее автора сводилась к тому, что музыка — один из инструментов евреев, с помощью которого они достигают власти: "Музыка в руках евреев не невинное занятие, но опасное... Евреи, как более ловкие, заберут в руки всю музыку, как забрали уже: 1) печать: еврейская печать очень сильна, она везде первенствует. Газеты богаты, таланты куплены и направляются куда надо... 2) литературу: современные писатели все заискивают у евреев, видя в их печати силу, от которой зависит успех, потому что иудействующие писатели возносятся до небес (напр. второстепенный писатель Короленко уже назван заместителем Льва Толстого); 3) искусство. Масса красивых и ловких актрис наводняют сцену, умея влиять на меценатов и сановников, часто очень мягких и гуманных, а также на лиц официальных, а через них и в высших сферах. Покровительство артисткам всегда в моде, а каждая еврейская актриса (обыкновенно скрывающая свою национальность под русской фамилией), если она на виду, имеет за спиной не только отдельных лиц, но и целые еврейские учреждения. Евреи следят за успехами своих артистов, помогают и направляют их. Из Одесских (так в тексте) евреев уже есть на Императорской
178
сцене в СПб.: Юренева, Долинов, Мейерхольд (оба режиссерами, т. е. распоряжаются сценой)"95. Названные лица действительно еврейского корня. Далее автор объясняет причины, по которым евреи (при попустительстве православных) устремляются в музыку. Речь не идет о природном влечении, как, скажем, у цыган: «Музыка расчищает евреям широкую дорогу всюду. Музыка считается у русских делом политически невинным и на нее мало обращают внимания. Но евреи смотрят на нее как на средство, "открывающее двери" в домах, куда они не могли бы пролезть иначе». Зачем это евреям нужно? А такова уж эта нация нечистых на руку стяжателей и профессиональных шпионов (вспомним "Жидовку" Тургенева): "В Одессе с учителями музыки были случаи воровства и шпионства, но дети генералов в большинстве учатся у евреев — за спиной еврейки кагал, который обойдет кого угодно". Евреи начисто вытеснили русских учителей в Одессе, их просто нет — все музыканты или евреи, или иностранцы с подозрительными фамилиями, вроде чеха Пермана. Забавно, что на сцене появляется кагал, написанный, правда, со строчной буквы. Здесь кстати вспомнить писателя Глеба Успенского (1843-1902), объяснившего, почему чернь еврейской Одессы чуть не устроила линч великой французской актрисе Саре Бернар (1844-1923). И снова на сцене появляется кагал. Слово современнику: «В Одессу приезжает... Сара Бернар, чтобы дать несколько спектаклей, а толпа так называемой черни начинает по случаю этого приезда побоище. Стекла в карете артистки разбиты камнями при криках: "Сурка, гевалт!" На улицу являются солдаты и несчастную Фру-Фру конвоирует казачья сотня». Как ни странно, Успенский в этой хамской выходке толпы находит логику по сравнению с обыкновенным бессмысленным погромом еврейской нищеты: «Но как все это ни нелепо в данном случае, однако можно еще найти кой-какую связь между разбиванием еврейских домов и лавок и приездом французской актрисы. Прежде всего она "Сурка", т. е. еврейка. Затем газеты протрубили, что она получает ежедневно несметные суммы денег; толпе известно, что кагал, имеющий, разумеется, и над Суркой власть, точно такую же, как и над всяким другим из своих членов, не преминет попользоваться частью этих несметных богатств для еврейской партии. При некотором усилии можно даже объяснить и то, что "Сурка", в которую, по-видимому, ни с того ни с сего народ бросал камни, благодаря шуму и грому газетных фельетонов и оваций превратилась во мнении волнующихся масс в "еврейскую царицу" и в качестве таковой и была избиваема» 96. Итак, всесильный кагал не уберег великую актрису от ос-
179
корблений и насилия в Одессе. Существует предание, согласно которому Сара Бернар оправила камень, кинутый в нее толпой, и хранила его как талисман. Менее известно, что спутник "царицы" французский актер был изувечен этим камнем...97
Тот же одесский корреспондент черносотенного "Прямого пути" с пеной у рта доказывал, что, выражаясь современным языком, еврейское лобби "проваливало" гастроли неугодных музыкантов-иноверцев в Одессе: Рахманинова, Гофмана, Годовского, Есиповой, Яна Кубелика, Марто, Кусевицкого. Успеха никто не имел. Любой непредвзятый человек может этому только удивляться, и не столько их общему неуспеху в Одессе, сколько тем, что они неугодные иноверцы. Бесспорно, за русского может сойти Рахманинов (о нем у нас отдельный рассказ). Но остальные? Например Леопольд Годовский (1870-1938), родившийся в местечке Сошлы Виленской губернии, еврей, названный современниками "чудом XX века". Или Сергей Александрович Кусевицкий (1874-1954), тоже еврей, кстати сказать, завещавший Иерусалимской музыкальной академии им. Рубина свою замечательную коллекцию музыкальных инструментов!
О еврейском влиянии на успех того или иного виртуоза одним из первых обратил внимание О.А. Пржецлавский (1799-1879), антисемит и бывший масон, автор "Разоблачения великой тайны франкмасонства"*. В начале 1859 г. в Варшаву приехали сестры-скрипачки чешки Вильма Мария Франтишек Неруда (1839-1911) и Амалия Неруда (1834-1890). Их первые концерты, к сожалению, успеха не имели. Варшавская публика была избалована гастролями всевозможных знаменитостей, на их фоне сестры "не смотрелись". Один из современников так и писал, что пресыщенная частыми в то время концертами публика отнеслась к чешкам весьма прохладно. В "Gazeta Warszawska" (популярной среди читателей Привислинского края) была опубликована статья, автор которой утверждал, что евреи составляют тайный союз, опутавший всю Европу. Они поддерживают друг друга, будь то банкир, тенор, скрипач или спекулянт. Тут же рассказан "пророческий" анекдот о скупке евреями акций строящегося Суэцкого канала, дабы вернуть с их помощью евреев в Палестину. Сама идея возвращения евреев в свою "ойчизну" автору представлялась смешной. Оскорбленная еврейская общественность, имевшая к этому времени весьма сильные позиции в банковской, финансовой и культурной сферах, отреагировала мгновенно, опубликовав подписанный несколькими десятками весьма поч-
________________
* Подробно о нем см. в моей книге "История одного мифа" (М., 1993).
180
тенных граждан протест. Как ни странно, после этого состоялось несколько дуэлей. Дискутировался вопрос: можно ли драться на дуэли с евреем? Далее уместно рассказать о бессилии еврейского кагала...
Антон Рубинштейн завещал крупную сумму денег на проведение конкурса своего имени в Петербурге. В 1910 г. состоялся пятый и, увы, последний конкурс. "Русские ведомости" от 12 августа 1912 г. познакомили читателей с предысторией и правилами этого конкурса: 20 лет тому назад Антон Григорьевич сделал вклад в Государственный банк с тем условием, чтобы каждые пять лет устраивать конкурс на соискание двух премий — одной для композитора, второй для исполнителя в размере 5 тыс. франков. «Свободолюбие Рубинштейна и его воззрение, что в области искусства "несть эллин или иудей", сказалось в том, что участвовать в конкурсе может всякий юноша независимо от своего подданства, религии и образовательного ценза, лишь бы только возраст конкурента был не менее 21-го и не более 26-ти лет. По воле покойного, выразившейся в Высочайше утвержденном 17 июня 1889 года Положении о международном конкурсе на музыкальные премии, в конкурсе могут принять участие лица мужского пола всех наций, религий и сословий, но в конкурсе текущего 1910 г., по воле Министерства внутренних дел, лица, не имеющие права постоянного жительства в столицах, лишены возможности участвовать в конкурсе, так что в сущности воля покойного Рубинштейна может осуществиться полностью только тогда, когда по условиям конкурсов они будут иметь место за рубежом, т. е. в Берлине, Вене или в Париже, где поочередно они устраиваются...»98 (Напомню, что в это время в газете "Русские ведомости" сотрудничали П.Д. Боборыкин, В. Вернадский, В.Г. Короленко, П. Кропоткин, Т. Щепкина-Куперник и другие известные литераторы.)
Первый конкурс состоялся в 1890 г. в Петербурге при жизни Антона Рубинштейна — тогда трудно было пренебречь его волей; следующие проходили за границей: второй в 1895 г. в Берлине, третий в 1900 г. в Вене, четвертый в 1905 г. в Париже и, наконец, последний на родине основателя фонда.
Однофамилец знаменитого композитора и пианиста Артур Рубинштейн (1887-1982), концертировавший с 1894 г., не знал, как ему поступить — принять или нет участие в конкурсе, причем на правах российского подданного. Молодой пианист перестал колебаться после прочтения статьи, в которой сообщалось, что композитор А. К. Глазунов (1865-1936) обратился к государю с просьбой разрешить на время конкурса проживание в Петербур-
181
ге участникам-евреям, поскольку закон запрещал им находиться в столице более 24 часов. Возможно, уязвленный тем фактом, что большинство участников и победителей прошедшего в Петербурге в 1909 г. международного турнира по шахматам были евреями (в частности, чемпион России Акиба Кивелевич Рубинштейн), Николай II не удостоил А.К. Глазунова ответом. За него категорическое "нет" молвил председатель Совета министров П.А. Столыпин, очень почитаемый ныне некоторыми российскими реформаторами.
Много усилий потратил сенатор и видный шахматный деятель П.А. Сабуров, чтобы преодолеть все препоны и допустить "вечных жидов" к участию в конкурсе, некоторые даже ночевали у него в доме — чего не сделаешь для чистого искусства... Далее — справедливости ради — позволю себе отступление.
История империи второй половины XIX в. так или иначе, связана с фамилией Рубинштейн, ибо ее представители внесли весомый вклад в отечественную и мировую культуру. Кроме родных братьев Антона и Николая, назову двоюродных — дирижера Эдуарда Гольштейна (1851-1887) и знаменитого химика и педагога Михаила Юльевича Гольштейна (1853-1905), зверски убитого черносотенцами. Цензура советского времени оттеснила братьев на второстепенное место. Но в начале XX в. они были заметными участниками общественных событий, живой истории, и это участие, судя по всему, особенно раздражало русских националистов. В одном из трогательных рассказов Шолом-Алейхема (1859-1916) — "От пасхи до кущей. Удивительная история, рассказанная страстным шахматистом в теплой компании в холодную зимнюю ночь после веселой игры в картинки и хорошего ужина" — фамилия героя Рубинштейн по сути нарицательная: "Одним словом, где Рубинштейн — там шахматы, а где шахматы — там Рубинштейн". Рассказ этот объединяет вариации на темы произведений Н. Лескова ("Левша" и др.), а также подлинные истории попавшего в узилище Залмана Шнеерсона (любавического раввина) и знаменитого математика и изобретателя первой вычислительной машины (арифмометра) Авраама Якова Штерна (1762/9-1842) 99.
Вернемся, однако, к пятому конкурсу имени Антона Рубинштейна. Спустя десятилетия великий интерпретатор Шопена Артур Рубинштейн писал: "Эта скандально наглая несправедливость превзошла меру того, что я мог вынести. Помимо унижения, какое я испытал лично как еврей, я остро чувствовал оскорбление, нанесенное памяти моего великого однофамильца, который никогда бы не потерпел подобной дискриминации.
182
Я горел жаждой реванша". Артур нелегально приехал в Петербург. Встретивший его Глазунов с горечью сообщил, что вряд ли полиция позволит ему оставаться, часть конкурсантов-евреев имеет дипломы об окончании российских консерваторий, иностранцы-евреи имеют паспорта своих стран, а он (Рубинштейн) единственный, кто беззащитен. «"Что бы ни случилось, — сказал я умоляющим голосом, — прошу вас разрешить мне участвовать в конкурсе". — Он согласился...»100. Сразу же выяснилось, что конкурсный отбор проходил с гандикапом: немецкому пианисту Альфреду Гену (Хену) покровительствовала императорская семья. Но конкурс начался, и Артур с упоением сыграл концерт своего предшественника и однофамильца. Двенадцать членов жюри, нарушив традицию, стоя ему аплодировали. Среди них растроганная Анна Николаевна Есипова, расцеловавшая претендента. Глазунов сказал: "Мне казалось, я слышу Антона Григорьевича". Утренние газеты поместили восторженные отклики. И Артур забыл о полиции и о Столыпине. Дальнейшие туры лишь подтвердили его преимущество. Играя сонату Бетховена (Ор. 90), он помнил слова профессора Барта, что Антон Рубинштейн доводил ее исполнением слушателей до слез. Дух великого пианиста словно переселился в Артура. Обезумевшая публика, затаив дыхание, слушала его игру, затем зал взрывался неистовым громом аплодисментов, овации продолжались десять-двадцать минут, в перерывах Артур и члены жюри с трудом пробирались сквозь возбужденную толпу до артистической. Его прошлые триумфы, по свидетельству современников, по сравнению с этим были детским лепетом. Одна из газет поместила информацию о конкурсе под огромным заголовком "Глас народа — глас Божий" и "Понадобился Рубинштейн, чтобы завоевать приз имени Рубинштейна". Победа была рядом, но...
Решение жюри было отложено на 24 часа, затем еще на час. Наконец его члены вернулись в зал и бледный, весь в поту Глазунов огласил результаты. Эмилю Фрею была присуждена первая премия по композиции в размере 2000 рублей, первую премию за исполнительское мастерство получил Хен, Рубинштейн — специальный почетный приз первой степени. Начался, правда недолгий, скандал. Больше всех негодовал Андрей Романович Дидерихс, представитель знаменитой фирмы "Бехштейн", кричавший "Позор!", "Позор!", а при встрече с Артуром выложивший весь запас русских ругательств по адресу членов жюри, поддавшихся давлению сверху.
После окончания церемонии награждения Артура ждал еще один "сюрприз": в дом, где он жил во время конкурса, явилась
183
полиция с предписанием покинуть столицу в 24 часа. Мир не без добрых людей — С.А. Кусевицкий устроил молодому пианисту турне по России, причем за концерты в Харькове и Москве ему полагался гонорар, равный первой премии конкурса — 2000 рублей, который был вручен Артуру в домашней обстановке на даче Сергея Александровича. Этим в данном случае завершилась победа Мирового кагала над посредственностью. Сам Артур соперника таковым не считал, утверждая, что он превосходный пианист. Преданный забвению калиф на час, Альфред Хен (1887-1945), вероятно, был добротным профессионалом. Интересно, как воспринял итоги конкурса он сам? Вопрос риторический, ибо история об этом умалчивает...
А вот слава Рубинштейна росла из года в год, миллионные тиражи пластинок, записи на радио, позже на телевидении, до которого немец не дожил. Другой немец, действительно великий (Томас Манн), писал: «На ту же пору ... пришлось и общение с Артуром Рубинштейном... Наблюдать жизнь этого виртуоза и баловня судьбы мне всегда просто отрадно. Талант, повсюду вызывающий восторг и поклонение и шутя справляющийся с любыми трудностями, процветающий дом, несокрушимое здоровье, деньги без счета, умение находить духовно-чувственную радость в своих коллекциях, картинах и драгоценных книгах — все это, вместе взятое, делает его одним из самых счастливых людей, каких мне когда-либо случалось видеть. Он владеет шестью языками — если не больше. Благодаря космополитической пестроте своих речей, усыпанных смешными, очень образными имитациями, он блистает в салоне так же, как на подмостках всех стран, благодаря своему необычайному мастерству. Он не отрицает своего благополучия и, конечно, знает себе цену. Однако я записал характерный случай, когда естественный обоюдный респект к "иной сфере" вылился в некий диалог между ним и мной. Однажды, после того как он, его жена, Стравинский и еще несколько человек провели вечер у нас в гостях, я сказал ему на прощанье: "Dear Mr. Rubinstein (Дорогой мистер Рубинштейн), я почел за честь видеть вас у себя". Он громко рассмеялся. "You did? Now that will be one of my fun-stories!" (В самом деле? Теперь это станет одним из моих анекдотов!)»101.
Я уже комментировал антисемитскую статью, посвященную музыкальной Одессе 1914 г., в которой утверждается, что все юные дарования — евреи-одесситы (кроме этой, статья полна других нелепостей). Возвращаюсь к ней потому, что "за кадром"
184
осталась социальная природа "вундеркиндства". Зачастую учить одного из детей музыке (или чему-то еще) для еврейской семьи являлось единственным способом выбиться из нищеты. Семья не покладая рук работала на будущую знаменитость, увы, не всегда оправдывавшую надежды, затраченные средства и усилия. Исаак Бабель вспоминал: "Все люди нашего круга — маклеры, лавочники, служащие в банках и пароходных конторах — учили детей музыке. Отцы наши, не видя себе ходу, придумали лотерею. Они устроили ее на костях маленьких детей. Одесса была охвачена этим безумием больше других городов. В течение десятилетий наш город поставлял вундеркиндов на концертные эстрады мира. Из Одессы вышли Миша Эльман, Цимбалист, Габрилович, у нас начинал Яша Хейфец"102.
Обычно говорят о вундеркиндах-музыкантах, но они были и в других областях. Шахматист Самуил Решевский (1909-1992), научившийся играть в 5 лет, в 7 лет давал сеансы одновременной игры, а в 12 был уже сложившимся мастером. К 1920 г. о нем знала вся просвещенная Европа. Благодаря его дарованию семья смогла покинуть богоспасаемое местечко Озерково в русской Польше и переселиться в Новый Свет.
А.А. Алехин (1892-1946) считал Решевского дутой величиной. Вундеркиндом. Сколько уж было у евреев этих несостоявшихся юных гениев! Вот появился и в шахматах. "Бедная Америка", — сокрушался гроссмейстер. В статье 1933 г. о Решевском сказано немного по-другому: "Мальчик этот ... был на самом деле подлинным шахматным вундеркиндом; поражала не только сила его игры... но, быть может, главным образом скорость и острота мышления". Затем вундеркинд исчез, предварительно неплохо заработав ("они" всегда умеют устраиваться!). Он должен был получить образование, и решение родителей было мудрым. Все ждали с нетерпением, состоится ли бывший вундеркинд. Да, состоялся, но не в шахматном плане: «Скажу прежде о "человеческом" впечатлении от общения с ним — оно было самое благоприятное. Ни тени заносчивости». Но стиль Решевского Алехину не нравился: оправдывая будущую оценку, он употребил слово "бездарность". (Невозможно представить, чтобы это слово в чей бы то ни было адрес произнес, а тем паче написал двухкратный чемпион мира по шахматам Эм. Ласкер, 1868-1941, — другое воспитание, другая мораль.) Впрочем, "бездарность" в игре с гением комбинаций добьется в будущем неплохого результата. Их общий счет ничейный. Кроме того, "бездарность" затмила Алехина на некоторых соревнованиях: Ноттингем (1936 г.), Кемери (1937 г.), а на АВРО-турнире (1938 г.) они стали вровень.
185
Но вернемся к статейке. С нескрываемой завистью автор пишет об успехах Миши Эльмана, ученика "еврея Столярского, который сам мало учился", а также о том, что 18-летний Миша "имеет свои дворцы (?) в Лондоне и покровительствуем королевской Англией"103. Нет спору, Миша (Михаил) Саулович Эльман (1891-1967) — скрипичный гений — был принят в Петербургскую консерваторию в возрасте 10 лет! Что же касается "малограмотного" Петра (Пейсаха) Соломоновича Столярского (1871-1944), крупнейшего и талантливейшего педагога России и СССР (его ученики Давид Ойстрах, Буся Гольдштейн, Эмиль Гилельс, М. Фихтенгольц и др.), то его необразованность несколько преувеличена. С детства он учился музыке у отца-скрипача, два года работал в Севастопольском городском оркестре, в 1890 г. окончил Одесское училище Русского музыкального общества по классу скрипки у известного музыканта И. Карбульки, брал уроки у Э. Млынарского и у С.К. Барцевича в Варшаве. Да, Петр Соломонович скверно говорил по-русски, но как музыкант он получил солидное образование, что в сочетании с его природными педагогическими способностями позволило ему создать в Одессе ставшую знаменитой школу. Столярского Исаак Бабель "обессмертил" в рассказе "Пробуждение" — сам он, как водится в Одессе, какое-то время в школе Столярского "вундеркиндствовал". Увы, быть вундеркиндом — тяжелейшая задача, она большинству не по плечу. Талант давит. Не случайно Николай Гумилев посвятил музыканту-вундеркинду такие строки:
Не владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
Происки кагала по части угнетения русских автор цитируемой статьи подтверждает тем фактом, что пианист Петров, православный, блондин русского типа, страшно подумать, выдает себя за выкреста! И лишь благодаря этому, несмотря на молодость, в скором времени получит профессорское звание. Здесь какая-то неувязка. Чаще всего выкресты меняли свои неблагозвучные фамилии на сценически благородные, преимущественно русские. Так, первый исполнитель партий Германа и Ленского Михаил Медведев — в "девичестве" Бернштейн; Лев Сибиряков — урожденный Спивак, актер Правдин — увы, Трейлебен и т. д.
Продвижение Петрова к профессуре было связано с его крещением, а не с тем, что он скрывал свою русскость — это бессмысленно. Кстати сказать, из современных пианистов известен Николай Арнольдович Петров (1943), сын виолончелиста А. Фер-
186
кельмана и внук по матери певца В. Петрова. Не родственник ли он и пианиста Петрова?
И еще немного об Эльмане. Великая балерина Матильда Феликсовна Кшесинская (1872-1971), несмотря на свою скандально известную близость ко двору, была человеком культурным и лояльным. Она давала концерт в Лондоне под аккомпанемент Миши Эльмана. Юдофобы писали, что "корыстный" еврей сорвал огромный денежный куш. Сама балерина писала, что он играл бесплатно. Она отблагодарила пианиста красивым подарком. Но не только. Репетируя с Кшесинской, Миша обратился к ее мужу великому князю Андрею Владимировичу с просьбой помочь получить разрешение на поездку в Петербург, чтобы дать несколько концертов в честь своего учителя Леопольда Ауэра. Кшесинская объясняет западному читателю своих мемуаров: Эльман эмигрировал из России и поэтому не имел права на въезд без особого разрешения. Выступления Миши с огромным успехом прошли в Дворянском собрании, они с профессором Ауэром блестяще сыграли концерт для двух скрипок. "Картина их совместного выступления была очень трогательной", — писала Кшесинская. К месту сказать, Матильда Феликсовна всегда дружила с евреями и однажды с мужем даже присутствовала на еврейской свадьбе в синагоге. Ее рассказы о друзьях-евреях — о тезке Матильде Ивановне Витте, о храбром Рауле Гюнсберге, импресарио, герое русско-турецкой войны в высшей степени тактичном человеке, о подруге-коммунистке и т. д. — полны симпатии и участия. Кшесинская осуждала как красный, так и белый террор. Во время войны семья великого князя заняла патриотическую позицию. За антинемецкие высказывания сын Матильды Феликсовны и Андрея Владимировича Владимир был взят гестапо и выпущен из тюрьмы лишь через четыре месяца104.
Считается, что большевистская диктатура вытолкнула Сергея Рахманинова за границу. Это не совсем так. Отсчет, как и во многих других случаях, надо вести не с 17-го, а с 1914 г. Именно тогда началось "отщепление" Сергея Васильевича от собственного народа и родины. Из письма С. Рахманинова А.И. Зилоти от 22 июля 1914 г.: "...третьего дня апофеоз моих терзаний! Мне дали знать, что меня призывают как ратника ополчения и что я должен явиться на смотр. По правде сказать, мне даже смешно стало в первый момент. Плохой из меня вояка выйдет! Как бы то ни было, сел в автомобиль и поехал в Тамбов являться. <...> чуть не все сто верст мне пришлось обгонять обозы с едущими на
187
смотр запасными чинами — мертвецки пьяными; с какими-то зверскими, дикими рылами, встречавшими проезд автомобиля гиканьем, свистом, киданием в автомобиль шапок; криком о выдаче им денег и т. д., то меня взяла жуть и в то же время появилось тяжелое сознание, что с кем бы мы ни воевали, но победителями мы не будем" (курсив мой. — С. Д.)105.
"Конкурент" Рахманинова композитор Игорь Федорович Стравинский писал в мемуарах о своем "Болдино": «Устилуг — название села, расположенного при слиянии небольшой речки Луга с большой рекой Буг... Это было всего лишь "местечко"... В 90-х гг. прошлого столетия доктор Гавриил Носенко, муж сестры моей матери (а с 1906 г. мой тесть) купил там винокуренный завод и несколько тысяч гектаров земли... После женитьбы я выстроил новый дом непосредственно на берегу Луги... С 1907 г. и вплоть до 1914 г., когда война отрезала меня от России, я проводил там хотя бы часть каждого лета. Устилуг был райским уголком для творчества, и я перевез туда из Санкт-Петербурга свой большой рояль Бехштейна...
Население Устилуга — около 4000 душ — было чисто еврейским. Это патриархальная община, непохожая на описанные у Исаака Бабеля или Шагала, самая уютная и дружная община, какую только можно себе представить. Я пользовался популярностью среди крестьян, так как Носенки дали им участок земли под кладбище, а моя жена основала деревенскую больницу и пригласила туда врача... Устилуг был религиозной общиной. Мужчины носили бороды и пейсы, одевались в лапсердаки. Должно быть, однако, община не была строго правоверной; я помню свадьбу, на которой гости танцевали с керосиновыми лампами в руках вместо канделябров. В Устилуге я особенно любил человека, некоего г-на Бернштейна, который в свое время эмигрировал в Америку, разбогател там и вернулся обратно, чтобы стать самым большим патриотом местечка и владельцем особенно процветавшего тамошнего предприятия — кирпичного завода... Я покупал у него кирпич и другие материалы для постройки дома и запомнил день, когда мы заключили сделку. Когда в его присутствии я стал бесцеремонно обсуждать по-французски с моим шурином запрошенную цену, он внезапно сказал: "Господин Стравинский, вы можете говорить по-французски, и я не пойму вас, но предупреждаю вас — не говорите по-английски", — что я счел весьма умным упреком. Не могу вспомнить, он или кто-либо другой из обитателей местечка дал мне скрипку, но, во всяком случае, я научился немного играть на скрипке именно в Устилуге.
188
Симфония в Ми-бемоль мажоре и два этюда для фортепиано были написаны там же, в доме Носенко, а "Фейерверк", "Погребальная песнь", первый акт "Соловья" и "Звездоликий" — в моем новом доме. "Звездоликий" — непосредственно перед "Весной Священной" и частично в период ее сочинения. Не могу сказать точно, какая часть "Весны" появилась в Устилуге... но знаю определенно, что на начальную мелодию фагота я напал незадолго перед моим отъездом оттуда...»106. Местечко Устилуг Волынской губернии Владимиро-Волынского уезда, по переписи 1897 г. 3590 жителей, в том числе 3212 евреев, сообщает Еврейская энциклопедия107.
Длинная цитата требует пояснения. В свое время я писал об отношении П.И. Чайковского к своей "Ясной Поляне", своему "Абрамцеву" — селу Каменка. Иногда оно его раздражало. Чем? Ответ находим в письме от 3(15) января 1883 г. Н.Ф. фон Мекк: "...несмотря на всю мою привязанность к каменским родным, самая Каменка — это лишенное всякой прелести жидовское гнездо, очень мне стала тошна и противна". И это не случайно вырвавшаяся фраза. Он не раз сетовал на свою каменскую жизнь: "...мы живем там не среди зелени и не на лоне природы, а рядом с жидовскими жилищами, что воздух там всегда отравлен испарениями из местечка и из завода, что под боком у нас; центр местечка, с лавками, с шумом и жидовской суетней"108. Историк подскажет, что еврейское местечко Каменка Чигиринского уезда Киевской губернии получило привилегии от польского короля Августа III в 1756 г. В середине XIX в. в нем проживало порядка 1700 душ; по переписи 1897 г. — 6746, из коих 2193 евреев109.
В отличие от Петра Ильича его родственник довольно тепло описывает это местечко: широкая главная улица с одноэтажными кирпичными строениями, которые принадлежат евреям, в них — магазины с многочисленными и разнообразными товарами. Конечно, все остальное взор не ласкает: еврейские лачужки на грязных улочках, синагога и хедер. Местечко как местечко. Но оно вошло в историю по многим причинам — здесь и Хмельницкий, и декабристы, и Денис Давыдов, и Пушкин, и, разумеется, великий композитор. Вопреки всему, что он писал фон Мекк, Чайковский Каменку любил. Ибо это место было связано с людьми и событиями любимого им XVIII в. — века Екатерины, с боготворимым Пушкиным. В письмах родственникам он с сожалением констатировал, что не может часто бывать в Каменке. Кто-то считал, что здесь, в Каменке, Чайковский черпал малороссийские мотивы. Но это не так: "...несмотря на широко распространенное мнение о том, что Петр Ильич высоко ценил
189
украинские народные напевы и многое из них взял для своих сочинений, в действительности его постигло большое разочарование. То, что он услышал в Каменке, было лишено оригинальности, а по красоте уступало великорусским песням"110. Понятно, что еще меньше прислушивался он к еврейским мелодиям. Впрочем, уроженка Одессы литератор Руфь Александровна Зернова утверждала, что за скрипичным концертом Чайковского в ее родном городе закрепилось название "Сима, я тебя люблю"...
Тесть композитора Игоря Федоровича Стравинского (1882-1971) Гавриил Трофимович Носенко имел приватный и необычный для врача заработок: он в начале 90-х годов XIX в. владел винокурней. В это же время, в 1892 г., вышел в свет роман Иеронима Ясинского "По горячим следам". Один из героев романа врач-еврей, он же управляющий спиртным заводом. Другой персонаж по фамилии Онуприенко — тоже еврей и тоже работник завода (ипостась писателя И.Н. Потапенко). Обитателей села Устилуга Стравинский в воспоминаниях назвал крестьянами — это не описка: евреи здесь, кроме торговли и ремесла, занимались хлебопашеством. Кладбище принадлежало еврейской общине (православным в нем большой нужды не было). Эти детали, почерпнутые из воспоминаний Стравинского, я привожу для того, чтобы показать, как по-разному великие люди подчас воспринимают и оценивают, казалось бы, одно и то же. В письмах Чайковского — там, где о Каменке, — явная брезгливость, его обоняние возмущено. У Стравинского ничего подобного нет, и вовсе не из отсутствия обоняния, напротив, его воспоминания, может быть, как никакие другие полны всяческих запахов... кроме смрада. Его Игорь Федорович просто не замечал.
Как известно, Модест Петрович Мусоргский (1839-1881) мелодию одного из самых знаменитых своих творений — кантаты для соло и хора "Иисус Навин" (Стой, солнце!) — подслушал у соседа. Обстоятельства, при которых была создана кантата, не раз описывались, опишу их и я.
Осенью 1874 г. Мусоргский жил в бедном районе Петербурга, примыкавшем к Сенному рынку (так называемые места Достоевского). Здесь же жили немногочисленные евреи: отставные солдаты, ремесленники, аптекари... В квартире одного из соседей композитора, бедного еврея-портного, располагалась молельня. Однажды во время праздника Суккот (Кущей) Мусоргский через открытое окно услышал очаровавшее его канторское пение. Вдохновленный, он тотчас переписал свою "Боевую песнь ли-
190
вийцев" для хора из оперы "Саламбо" (1876 г.), включив в нее заимствованные из еврейских молитв мелодии. Среднюю часть сочинения — "Плачут жены Ханаана" — он написал заново. (Один музыкальный критик 30-х годов теперь уже прошлого века констатировал, что это произведение, основанное на народных еврейских напевах, — жемчужина в творчестве композитора.) Такова история создания одного из самых красивых произведений русского хорального искусства. Кантату "Иисус Навин" Мусоргский иногда называл "Про Иисуса Навина". Позднее он переписал ее в соло для рояля, и с неизменным успехом исполнял сам на концертах. (На полях нотной тетради рукой Мусоргского проставлена дата транскрипции — 2 июля 1877 г.)
Мусоргский неоднократно возвращался к истории создания "Навина", о чем в воспоминаниях о Модесте Петровиче поведали и Владимир Стасов, и Н.А. Римский-Корсаков111.
Во время работы над "Симфонией псалмов"* И.Ф. Стравинскому было важно ощутить стихию древнееврейского языка. Поэтому, скажем, над "Авраамом и Исааком" он работал с текстом на иврите. Стравинский писал, что псалом 40 (в славянской традиции) — не что иное, как мольба о новом песнопении, которым является "Аллилуйя". Этот восхваляющий Бога припев воскрешал в его памяти Петербург и празднующего, как и сосед Мусоргского, "Суккот" (Кущи) соседа-еврея. Он не был бедным портным из района Сенного рынка, он был богачом, почти европейцем, жившим на Миллионной: «Слово "Аллилуйя" до сих пор напоминает мне торговца галошами, еврея Гуриана, жившего в Санкт-Петербурге в квартире под нами; по большим религиозным праздникам он сооружал в своей гостиной палатку для молитвы... Стук молотка при сооружении этой палатки и мысль о купце-космополите, воспроизводящем в санкт-петербургской квартире молитвы своих предков в пустыне, производили на меня столь же глубокое впечатление, как свой собственный религиозный опыт»112.
Рассуждая о том, что сближает его с австрийским композитором Арнольдом Шёнбергом (1874-1951) (отношения между ними были сложными), Игорь Федорович на первое место поставил веру в Бога. Какого Бога? Вот ответ: "1. Общая для обоих
________________
* Официальное название "Симфония псалмов для хора и оркестра в трех частях на латинские тексты Ветхого завета: Псалтирь: Пс. 38; 13, 14(1); Пс. 39; 2-4(2); Пс. 150 (3). Эта симфония сочинена во славу Бога..." Первое исполнение — Ницца 1930 г.
191
вера во Власть Божества (Divine Authorite), в иудейского Бога, библейскую мифологию, католическую культуру"113. (Отмечу удивительное для советского времени написание с заглавной буквы имени Господа.)
Далее, в четвертом пункте, он говорит о схожести судеб:
"Общее у нас изгнанничество к одной и той же чуждой культуре, где мы написали некоторые из наших лучших вещей (его IV квартет, мой "Авраам и Исаак") и где нас все еще играют гораздо меньше, чем в изгнавшей нас Европе".
Он сравнивает Шёнберга с Моисеем, а себя иронично уподобляет Аарону. Подоплека иронии связана с тем, что в опере Шёнберга "Моисей и Аарон" последний потворствует поклонению золотому тельцу...
Это подчеркивание примата Ветхого завета над Новым доводится до логического конца: оба они отцы многодетных семейств. Отсюда почти нескрываемое презрительное отношение к содомитянам — к Дягилеву и иже с ним.
Знал Игорь Федорович и Каббалу, ибо в пункте шестом писал, что для обоих (для него и Шёнберга) "числа — это вещи". Равно и преданность "Слову", ибо каждый написал либретто к своей музыке — "Моисей и Аарон", "Лестница Якова" и т. д. Так что врагам жидомасонов следует бдеть: Стравинский — чуждый элемент, каковым и числился в "космополитические" времена.
Для Стравинского "Симфония псалмов" была как песня для танца, поскольку Давид плясал перед Ковчегом. В другом месте он подчеркнул, что для Давида "музыка способна славить Его (Бога. — С. Д.) в той же мере или даже лучше, чем архитектура и все убранство церкви; это ее лучшее украшение..."114
На библейские сюжеты написаны и другие произведения Стравинского: "Вавилон", кантата на слова из Первой книги Моисеевой (XI, 1-9) для мужского хора и оркестра с чтецом; "Nhereni", Плач Иеремии для солистов, смешанного хора и оркестра; "Потоп", музыкальное представление для чтецов, солистов, хора, оркестра и танцоров (интересно перечисление действующих лиц: Ной, жена Ноя, Люцифер — сатана, тенор, Бог — два баса и т. д.); наконец "Авраам и Исаак", священная баллада для высокого баритона и камерного оркестра, "Посвящается государству Израиль". Первое исполнение 23 августа 1964 г. в Иерусалиме115.
Удивительный человек Игорь Федорович! Его юдофильство беспримерно. Возможно, оно зиждется на происхождении. Потомок рода Сулима, — Стравинский, вероятно, имел какие-то
192
еврейские корни. Он был родственником Дягилева. Но по какой линии? Если по линии матери Сергея Павловича, урожденной Евреиновой, то все ясно. Стравинский был настолько похож на еврея, что престарелый Артур Никиш перепутал его с художником Львом Бакстом, как иронически заметил композитор, из-за большого носа. Но это мелочь. Хуже было в Германии еще в донацистские времена. Вот как описывает ситуацию сам Стравинский: «Хотя мои зрительные впечатления о мировых событиях были в значительной мере почерпнуты из фильмов, они также коренились и в личном опыте. Однажды в 1932 году в Мюнхене я видел группу коричневорубашечников, появившихся на улице под балконом моей комнаты в гостинице... и напавших на группу штатских. Штатские пытались укрыться за скамьями на тротуарах, но вскоре были разгромлены за своими неуклюжими заграждениями. Наконец появилась полиция, но к тому времени нападавшие уже рассеялись. В тот же вечер я обедал с Верой де Боссе и фотографом Эриком Шаллом в маленьком ресторане на Аллее. В комнату вошли три человека со свастикой на нарукавных повязках, и один из них принялся оскорбительно отзываться о евреях, обращая свои замечания в нашу сторону. Мы поспешили к выходу, так как у нас перед глазами все еще стояла дневная уличная драка, но оравшие нацисты и их подпевалы последовали за нами, попутно понося и угрожая нам. Шалл запротестовал, и тогда они принялись пинать и избивать его. Мисс де Боссе побежала за угол, нашла полицейского и сказала ему, что убивают человека, но это заявление не подвигло его на какие-либо действия. Мы спаслись только благодаря своевременно появившемуся такси, и хотя Шалл был избит и окровавлен, мы прямо отправились в полицейский суд, однако судья был так же мало взволнован нашим рассказом, как полицейский. "Теперь в Германии такие вещи случаются каждую минуту", — все, что он сказал»116. Комментарии излишни... Разве что вспомнишь поездку Ивана Алексеевича Бунина в Швецию за Нобелевской премией, пролегавшую через Германию, где нацисты, принимая его за еврея, создавали писателю всякого рода трудности.
Я начал эту главу с упоминания статьи в журнале Пуришкевича "Прямой путь", который неоднократно возвращался к теме "Евреи в искусстве" и все статьи которого так или иначе повторяют одна другую, разумеется, с нюансами. Например, опубликовал статью под названием "Евреи и искусство". Она интересна
193
тем, что автор, как унтер-офицерская вдова, сам себя высек. Судите сами.
«Почему-то в обществе установилось ложное мнение о необыкновенной даровитости евреев в музыке; между тем, если просмотреть все события в истории музыки, т. е. все сочинения, изображенные музыкально, словом все то, что двигало искусство музыки, мы увидим, что ни один еврей не принимал участия во всех этих событиях (здесь и далее курсив мой. — С. Д.).
Вот... краткое обозрение истории музыки: 1) Светская музыка средних веков развивалась благодаря трубадурам (французы) и миннезингерам — немецкие трубадуры (певцы-аристократы).
2) Вершина церковной музыки — Палестрина (итал.).
3) Перенесение главной мелодии от тенора в дискант имело громадное влияние на развитие многоголосной музыки — Лука Озиандр (немец).
4) Изобретатель органного пункта — Людовик Виадано (итал.).
5) Первую оперу "Дафна" написал Пери (итал.).
6) Творец кантаты — Кариссими (итал.).
7) Творец оратории — Гендель (немец).
8) Установил форму увертюры и драматический стиль в пении — Скарлатти (итал.).
9) Первые скрипачи-виртуозы — Карелли и Тартини (итал.).
10) Первые знаменитые певцы — Синезино и Фаринелли (итал.).
11) Ввел темперированный строй (современная тональность). Вершина полифонической музыки (фуга) — Бах (немец).
12) Ввел литавры и обращение аккордов — Рамо (француз).
13) Ввел тематизм (лейтмотив) — Гретри (француз).
14) Величайшая оперная вершина. Исчерпал оперу во всех отношениях. Подчинил музыку требованию текста — Глюк (француз).
15) Творец национальной немецкой оперы — Моцарт (немец).
16) Родоначальник инструментальной и камерной музыки — Гайдн (немец).
17) Вершина симфонической и сонатной музыки — Бетховен (немец).
18) Знаменитый музыкальный романтик — Шуман (немец).
19) Гений фортепианной музыки — Шопен (поляк).
20) Музыкальная драма — Вагнер (немец).
21) Величайший пианист — Лист (австр.) и т. д.
194
Из этого краткого обозрения ясно и определенно видно, что в истории звуков в широком смысле евреи ничего не дали».
Прервем цитирование и обратим внимание на то, что автор обнаружил завидную эрудицию относительно основных этапов развития музыкального искусства. Но есть и лакуны, явно не случайно им забытые. Ну, например, в создании библейской, или духовной (церковной), музыки участвовали все-таки евреи, начиная от псалмопевца царя Давида до Романа Сладкопевца (Мелодоса) и Гвидо из Ареццо. У истоков балетной музыки тоже стоял еврей (история современного балета началась в Италии в XV в.) — Гульельмо из Пезаро (Гульельмо Эбрео), композитор, поэт и исполнитель — одним словом, фигура ренессансная. Он же автор по сути первого пособия о балете "Трактат о танце" (1463); он же постановщик первого шахматного представления живыми фигурами (отсюда мой к нему интерес: шахматы мне намного ближе балета).
Вся история музыки рассматривается "уважаемым специалистом" как история музыки европейской. Другой он попросту не знает. А зря! Выходит, что вклад народов в мировую музыкальную копилку неравновелик. На первом месте даже не итальянцы, а немцы (Лист назван австрийцем), затем французы и поляк Шопен. А где же русские первооткрыватели? Их нет и не могло быть. Первые российские композиторы появились во второй половине XVIII в., причем все они учились в Италии, например Бортнянский и Турчанинов. Отсутствие русских имен в поступательном движении музыкального искусства вовсе не свидетельствует об отсутствии музыкальных талантов у русского народа, равно как испанского или английского, также отсутствующих в перечне автора процитированной статьи.
Но вот евреи в этом списке быть должны, в частности среди труверов XI-XIV вв. — певцы Матье де Жюнф и Бонифас из Нарбонны, знаменитый миннезингер Зюскинд из Тримберга. Или вот польский гений Шопен. Согласно последним изысканиям, он еврейского происхождения, как по линии матери (неофитка из франкистов), так и по линии отца — еврея из белорусского местечка Шупы117. Ну и даже создатель жанра музыкальной драмы Рихард Вагнер, присяжный антисемит, тоже еврейского происхождения, о чем, собственно, уже говорилось...
195
Примечания
1 Макаренко А.С. Педагогическая поэма // Собр. соч. М., 1950. Т. 1. С. 128.
2 Там же. С. 593.
3 Там же. С. 101-102.
4 Там же. С. 678.
5 Там же. С. 623.
6 Там же. С. 626-627.
7 Там же. С. 631.
8 Судоплатов П.А. Спецоперации: Лубянка и Кремль, 1930-1950 годы. М., 1999. С. 20, 460-496.
9 Вигдорова Ф.А. Дорога в жизнь. Это мой дом. Черниговка. М., 1967. С. 618-621.
10 Там же. С. 719.
11 Геккерон Ч.У. Тайные общества всех веков и стран. СПб., 1876. С. 4.
12 Манин B.C. Архип Иванович Куинджи. Л., 1987. С. 5.
13 Трубачев О.Н. Из материалов для этимологического словаря: Русские фамилии и фамилии, бытующие в России // Этимология. М., 1968. С. 46.
14 Паустовский К.Г. Повесть о жизни: В 6 кн. Кн. 2: Далекие годы // Собр. соч. М., 1968. Т. 4. С. 196-197.
15 Подробнее см.: Барабаш Ю. "Вем человека". О поэзии Григория Сковороды и немного о нем. М., 1972. № 11. С. 193-209.
16 Никитин Г. Фет-земледелец // Дружба народов. 1995. № 1. С. 137-149.
17 Грабарь Н.Э. Моя жизнь. М.; Л., 1937. С. 252-254.
18 Черногубов Н.Н. Происхождение А.А. Фета // Русский архив. 1900. № 8. С. 530.
19 Эренбург И.Г. Люди, годы, жизнь. М., 1990. С. 52-53.
20 Бухштаб Б.Я. А.А. Фет: Очерк жизни и творчества. Л., 1974. С. 11.
21 Блок Г. Рождение поэта: Повесть о молодости Фета. Л., 1924. С. 18.
22 Толстой С.А. Очерки былого. М, 1956. С. 327.
23 цит. по: Русская стихотворная пародия. Л., 1960. С. 503, 508, 783, 785. Коммент.
24 Паустовский К.Г. Собр. соч. М., 1968. Т. 5. С. 90.
25 Миндлин Эм. Добрый художник // Воспоминания о Константине Паустовском. М, 1983. С. 205-206.
26 Балет. Энциклопедия. М., 1981. С. 387.
27 Стюарт О. Рудольф Нуриев: Вечное движение. Смоленск, 1998. С. 68.
28 Цит. по: Градовский Н.Д. Торговые и другие права евреев в России. СПб., 1886. С. 247.
29 Голицын Н.Н. История прусского законодательства о евреях. СПб., 1886. Т. 1. С. 902-903.
196
30 Хомутов СТ. Дневник свитского офицера // Русский архив. 1869. № 8. Стлб. 221-222, 226.
31 Шильдер Н.К. Император Александр Первый. СПб., 1905. С. 140.
32 Шильдер Н.К. Император Николай I: Его жизнь и царствование. СПб., 1903. С. 68.
33 Записки Сергея Григорьевича Волконского. СПб., 1902. С. 174-175.
34 Записки Алексея Петровича Ермолова. М., 1865. Ч. 1: 1801-1812. С. 258.
35 Русский инвалид. 1815. 25 янв.; см. также: Война и евреи. СПб., 1912. С. 172. Примеч.
36 Флоровский А.В. Отечественная война и Новороссийский край // Зап. Императорского одесского Общества истории и древностей. Одесса, 1913. Т. XXXI. С. 33, 38, 48.
37 Познер С. Евреи Литвы и Белоруссии 125 лет тому назад: К 125-летию нашествия Наполеона // Еврейский мир. Ежегодник на 1939 г. Париж, 1940. С. 63-64.
38 Листовки Отечественной войны 1812 г. Сб. документов. М., 1962. С. 75.
39 Гинзбург С.М. Отечественная война 1812 г. и русские евреи СПб., С. 126.
40 Записки Н.Н. Муравьева-Карского // Русский архив. 1885. Кн. 9. С. 66.
41 Гинзбург С.М. Указ. соч. С. 113.
42 Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева (1790-1867). Одесса, 1897. С. 30-31.
43 Вайсенберг С.А. Миниатюра из еврейского мартиролога // Пережитое. С. 333-335.
44 Протоиерей Г.Д. Судковский // Нива. 1902. № 29. С. 582.
45 Рылов А.А. Воспоминания. Л., 1977. С. 46.
46 Полонский Я.П. О картинах Р.Г. Судковского// Нива. 1885. № 50. С. 1231.
47 Окороков А.Д. Слово, ведущее в бой. М., 1980. С. 314-315.
48 Покрышкин А.И. Небо войны. М., 1966. С. 9-10, 19-20, 345.
49 Там же. С. 293-294.
50 Там же. С. 294.
51 Там же. С. 219-220.
52 Кожедуб И.Н. Верность отчизне. М., 1975. С. 125, 141, 254, 256, 324, 338-341, 347, 357-358, 373-374, 383, 403, 406.
53 Кауфман А.Е. За много лет // Еврейская старина. 1913. С. 341.
54 Штейн А.П. Повесть о том, как возникают сюжеты. М., 1981. С. 246.
55 Там же. С. 270-271.
56 Нелидов В. А. Театральная Москва: Сорок лет московских театров. Берлин; Рига, 1931. С. 337-338.
57 Волконский С.М. Мои воспоминания: В 2 т. Берлин, 1923-1924. Т. 1.
С. 312-314.
58 Нелидов В. А. Указ. соч. С. 206-209.
59 Там же. С. 227-232.
197
60 Никулин В. Записки театрального директора: Государство, общество, театр. Нью-Йорк, 1942. Ч. 1. С. 108-109.
61 Там же. С. 206.
62 Нелидов В.Л. Указ. соч. С. 16.
63 Там же. С. 40-41.
64 Там же. С. 321.
65 Там же. С. 323.
66 Там же. С. 324.
67 Волконский С.М. Указ. соч. Т. 1. С. 103-104.
68 Нелидов В.Л. Указ. соч. С. 63.
69 Минский Н.М. Стихотворения. СПб., 1887. С. 162-163.
70 Монахов Н.Ф. Повесть о жизни.
71 Крымов Вл. Из кладовой писателя. Париж, 1951. С. 114.
72 Цит. по: Чечулин Н.Д. Русский социальный роман XVIII века: "Путешествие в землю Офирскую г. С. Швецкого дворянина", сочинение князя М.М. Щербатова. СПб., 1900. С. 46.
73 Гончаров И.А. Собр. соч. М., 1954. Т. 7. С. 520.
74 Цит. по: Коган М.С. Очерки по истории шахмат в СССР. М; Л., 1938. С. 90.
75 Коган М.С. История шахматной игры в России. Л., 1927. С. 97.
76 См.: Штейн Эм. Литературно-шахматные коллизии. USA: Antiquary, 1993. С. 97.
77 Любимов Л. На чужбине. М., 1963. С. 179.
78 Берберова Н.Н. Люди и ложи: Русские масоны XX столетия. Нью-Йорк, 1986. С. 112.
79 Белогорский Н. Вчера. Мадрид, 1965. Т. П. С. 163.
80 Тартаковер С.Г. Ультрасовременная шахматная игра. М.; Л., 1925. С. 67.
81 Бабель И. Детство и другие рассказы. Иерусалим, 1989. С. 38.
82 Гроссман Л.А. Минувшие дни // Север. Петрозаводск, 1966. № 4.
83 Паустовский К.Г. Собр. соч. М., 1968. Т. 4. С. 251.
84 Бруштейн А.Я. Дорога уходит в даль... М., 1964. С. 204-209, 219.
85 Еврейская жизнь // Возрождение. 1914. № 5. Стлб. 13.
86 Трубецкой Е.Н. Воспоминания. София, 1921. С. 160-161.
87 Ибн-Дауд. Заметки // Рассвет. 1908. № 42. С. 11, 14.
88 Сторонний. Антисемитизм // Еврейский студент. Пг., 1915. № 14. Стлб. 10. Псевдоним "Сторонний", видимо, принадлежит Я. Рабиновичу.
89 Судоплатов П.А. Указ. соч. С. 462.
90 Прямой путь. СПб., 1914. № 4. С. 232-233. Журнал издавался с 1909 по 1914 г. одним из лидеров черносотенных Союза русского народа и Союза Михаила Архангела В.М. Пуришкевичем. См. также: Вагнер Р. Еврейство в музыке. СПб., 1908.
91 Роман Сладкопевец (Роман Мелодос) родился в конце V в. в Эмесе, Сирия, умер около 560 г. в Константинополе; современник императора
198
Анастасия (491-518). О еврейском происхождении Романа Сладкопевца см.: Ямпольский ИМ. Еврейская музыка // Музыкальная энциклопедия. М., 1974. Т. 2. Стлб. 361; Краткая еврейская энциклопедия. Иерусалим, 1990. Т. 5. Стлб. 524; см. также: Аверинцев С.С. // Литературная энциклопедия. М, 1987. С. 165; "...из-под величественных сводов Иерусалимского Храма, она (музыка. — С. Д.) ушла в темные катакомбы, и, там, освобожденная от блеска, она укрепляла дух христианской общины и утешала верующих в их мытарствах и преследованиях" (Кусевицкий С. Музыка и христианство // Новоселье. Нью-Йорк, 1943. С. 41). Ал. Крейн, процитировав знатока древней музыки Комбардье (Combardieu. Historie de la musique des origines jusqu'a la mort de Beethoven: 2 t. P., 1913): "Религия Христа должна была применяться к музыкальной организации древнего иудейского культа, с которым была тесно связана", напомнил музыкальную культуру многих монархов еврейского происхождения, в том числе Гвидо из Ареццо (IX-X), создавшего нотный стан (Крейн А. О национальном гении в еврейской музыке // Еврейский мир. 1918. Кн. 1. С. 312, 316). Выражение "Гвидонова рука" сохранилось до сих пор, его воспроизводят во всех музыкальных энциклопедиях и учебниках. Этого открытия вполне достаточно, чтобы признать величие еврейского национального гения. К сожалению, мы мало знаем о древнееврейских музыкальных инструментах. Один из анонимных сельджукских авторов утверждал, что у хазар были восьмиструнные лютни (см.: Арбатский Ю. Этюды по истории русской музыки. Нью-Йорк, 1956. С. 25).
92 Серова B.C. Серовы, Александр Николаевич и Валентин Николаевич. Воспоминания. СПб., 1914. С. 10.
93 Каренин Вл. Владимир Стасов: Очерк его жизни и деятельности. Л., 1927. Ч. 1. С. 43.
94 В 1914 г. вышло 7 номеров.
95 Там же. 1914. № 5. М. 238.
96 Успенский Г. Крестьянин о современных событиях: Заметка по поводу еврейских погромов // Полн. собр. соч. СПб., 1908. Т. 6. С. 730-731.
97 Кауфман А.Е. За много лет: Отрывки воспоминаний старого журналиста // Еврейская старина. СПб., 1913. С. 212.
98 Цит. по: Рахманинов С. Литературное наследство. М., 1980. Т. 1: Письма. С. 379. Примеч.; см. также: Долинская Е.Б. Николай Метнер. М., 1966. С. 15.
99 Шолом-Алейхем. Собр. соч.: В 6 т. М., 1971-1974. Т. 4. С. 644.
100 Цит. по: Исполнительское искусство зарубежных стран. М., 1981. Вып. 9. С 137 139
101 Манн Т. Собр. соч.: В 10 т. М., 1960. Т. 9. С. 234.
102 Бабель И. Пробуждение // Он же. Детство и другие рассказы. Иерусалим, 1989. С. 68.
199
103 Прямой путь. 1914. № 5. С. 239.
104 Кшесинская М. Воспоминания. М., 1992. С. 139, 177, 241-243.
105 Рахманинов С. Указ. соч. Т. 2. С. 72.
106 Стравинский И.О. Диалоги. Л., 1971. С. 21-23.
107 Еврейская энциклопедия. СПб., 1913. Т. XV. Стлб. 134.
108 Чайковский П.И. Переписка с Н.Ф. фон Мекк. М., 1935. Т. 2. С. 135, 183, 387.
109 Еврейская энциклопедия. Т. IX. Стлб. 192.
110 Давыдов А.В. Воспоминания. Париж, 1982. С. 26.
111 Римский-Корсаков Н.А. Летопись моей музыкальной жизни. М., 1932.
С. 69.
112 Стравинский И.Ф. Указ. соч. С. 194.
113 Там же. С. 110. В английском тексте: "Еврейского Бога — The Hebrew
God". См.: Stravinsky I. Dialogues and A Diary. N.Y., 1963. P. 58.
114 Там же. С. 275.
115 Там же. С. 193-194, 386, 388-390.
116 Там же. С. 62.
117 Подробнее см.: Дудаков СЮ. История одного мифа. М, 1993. С. 90.
200
Дневник библиофила
Мне страшно назвать даже имя ея —
Свирепое имя родины
Вл. Луговской
14 сентября 1999 г.
Черта оседлости, правожительство: "(Григория) Хмару я впервые увидела во время вступительного экзамена — он лежал в коридоре на скамье. Мне объяснили, что этот смугло-бледный молодой человек три ночи провел на бульваре, потому что он еврей и не имеет права жить в Москве, ничего не ел и вот потерял сознание.
— Только бы приняли, — виновато улыбнулся он, открыв красивые глаза.
До сих пор не знаю, был ли это точно обморок или первая талантливо сыгранная роль, но вокруг него суетились, приводили в чувство. Потом его приняли, и театр выхлопотал ему вид на жительство" (Гиацинтова С.В. С памятью наедине. М., 1989. С. 76).
О Леониде Мироновиче Леонидове с уважением, но — мало техники, много чувства. "Стихийный талант, нечеловеческий, самозабвенный темперамент, без труда разбивавший любое сомнение или предубеждение" (Там же. С. 19).
Генеалогия С.В. Гиацинтовой (1895-1982): предок пленный швед Венк-Стъерне, в России Венкстерн. Родственные связи: художник Перов, декабрист Волконский, академик Тимирязев и по двум линиям Лев Толстой, а самое главное — ее дядя Алексей Алексеевич, последний наследник Чаадаева и мог называться Венкстерн-Чаадаевым. Мир знакомых: Мика Морозов с портрета Серова, его мать Маргарита Кирилловна — издатель философского журнала, Пастернаки, философ Лев Михайлович Лопатин (С. 370-525).
Описание игры Леонида Мироновича Леонидова (псевдоним Вольфензона) в роли Мити Карамазова. Восхищение. В "Воспоминаниях" Леонидова читал, что вдова Достоевского Анна Григорьевна плакала, когда увидела его в этой роли, и пожелала видеть актера: « ...вдруг подбегает ко мне пожилая женщина со следами былой красоты. Начинает меня гладить и говорит на очень истеричной, высокой ноте: "Вот, вот, замечательно, это именно
201
то, что думал Федор Михайлович. Ах, если бы он был жив, если бы он был жив!"» На мгновенье актеру показалось, что он ощутил дыхание писателя. Ну а что бы сказал в действительности сам Достоевский, узнавший, что его любимого героя играет еврей? (Леонидов Л.М. Прошлое и настоящее: Из воспоминаний. М., 1948. С. 115-116).
Леонидов сообщает также массу интересных сведений: например, актриса Марья Михайловна Глебова — еврейка из Николаева, а актер Павел Леонидович Скуратов, которого она выдавала за брата, был ее сыном! (Там же. С. 75).
Дана характеристика Владимира Осиповича Степанова-Ашкинази, актера Малого театра, культурного, приятного, имевшего в провинции имя, но лишенного юмора. Знаменитый антрепренер Сетов Иосиф Яковлевич (1835-1894). Кстати сказать, псевдоним его Сетгофер (см. у Масанова). Рассказывает о работе актера Евгения Яковлевича Неделина, который преодолел акцент (можно предположить какой) и стал выдающимся мастером. О Константине Романове как о бездарном актере, довольно подробно; дикция, картавость, немного о великих князьях — о Владимире Александровиче, дяде царя, всегда бывшем в подпитии и вопросившем об авторе "Жизни человека" Леониде Андрееве, не в сумасшедшим ли он доме? О Николае Михайловиче, сообщившем, что он не верит в обращение императора Александра в старца Федора Кузмича. О Константине Константиновиче — воре и сумасшедшем. Об императрице Марии Федоровне (С. 77, 91-92, 121-123, 135).
История с дочерью Ротшильда, когда Витте заставил императора ее принять.
И.С. Тургенев. Письмо к Г.О. Гинзбургу по поводу И.Я. Павловского — биография революционера и искателя приключений (Тургенев И.С. Т. ХII-2. С. 13, письмо № 4725; брат, революционер Арон Яковлевич Павловский, судился по процессу 193, см. с. 61, 437). История актрисы Юлии Николаевны Фейгиной, дебютировавшей в "Комеди Франсез" в сезон 1881-1882, покончила жизнь самоубийством в ванной племянника Наполеона III графа Морни.
Шостаковский П. Путь к правде. Минск, 1960.
Отец Петр Адамович Шостаковский, пианист, дирижер и директор музыкально-художественного училища. Отравление Скобелева. Мать — потомок боярина Матвеева, художник Серов, рис. отца, актер Правдин. Купец Перлов — один из трех китов, на которых держалась торговля чаем с Китаем. Суждение отца о Ни-
202
колае II — "дурак"; Ходынка. Запрещение Синодом служить общие панихиды. Подробно о службе в гвардии — см. об Игнатьеве. Шпионаж Мясоедова принят за чистую монету. Распутин (С. 66) и т. д. Князь Александр Михайлович Волконский, миллионер и католик, как и большинство членов семьи. Распутин. Февральская революция — детище английской и французской разведок, желавших сместить неспособного Николая II. Предчувствие конца Старой Европы. Отличие Врангеля в начале войны (С. 4-75, 89,114-115). Знакомство с А.А. Игнатьевым. Слуцкий —палач-чекист и т. д. Жизнь в Южной Америке, русские колонии в Уругвае.
16 сентября
Вспомнил, у генерала Игнатьева: в самом начале Первой мировой войны французские демократы провели спецоперацию по очистке Парижа от уголовников. В Венсенский лес, самое популярное место отдыха парижан, в скаты Венсенского форта, были свезены несколько сотен профессиональных взломщиков, воров и хулиганов и без суда и следствия расстреляны — мера профилактики, особенно опасная во время военных действий. Надо думать, что их собрали по спискам, заранее составленным полицией (Игнатьев АЛ. Пятьдесят лет в строю. М., 1959. Т. 2. С. 28).
Ольга Форш. Интереснейшая генеалогия: она двоюродная сестра Н. Мещерского и замужем за родным братом жены Мещерского.
Предки: Виссарион Саввич Комаров, военный инженер, ученик Бородина. Дважды женат. Вторым браком на урожденной Доливо-Добровольской — отсюда примесь малороссийской крови, четверть, как она говорила. (Знала ли она, что речь шла о еврейской крови? Доливо-Добровольские — выкрещенные, с Украины. См.: Вигель Ф.Ф. Записки. М., 1902. Т. 3. С. 32.) Отец Ольги Дмитриевны Дмитрий Виссарионович Комаров женат на уроженке Тифлиса Нине Шахэтдиновой, грузинке по имени, азербайджанке по фамилии и армянке по вере! Отсюда ее родственные связи с Павлом Флоренским, Ираклием Андрониковым. Семейная связь с толстовством (колония по Энгельгардту), Ольга на борьбе с голодом (Ольга Форш в воспоминаниях современников(!?). Л., 1974. С. 38 и далее в статье племянника Н. Мещерского).
И.С. Тургенев. "Живые мощи" — из всех "Записок охотника" переживет время. Судьба молодой женщины, превратившейся в неподвижное существо, ее незлобливость и ее сны потрясающи. И на середину прошлого века осуждение охотничьего азарта (Т. 1 моего Собр. соч.).
203
17 сентября
Павлов-Сильванский Н.П. Государевы служилые люди: Люди кабальные и докладные. СПб., 1909. Т. 1.
Для меня интересны две вещи: боярство киевское и удельное и время Петра. Так, у Святополка был боярин Хозарин (Хозар). С. 3.
Логическая цепочка лиц — иноземцы низкого происхождения: Ягужинский, Шафиров, Де-Виер. Ясно, что все трое еврейского происхождения, что и подтверждает Мордовцев.
19 сентября
Справка к докладу по еврейскому вопросу. Ч. III
Прошение о записи евреев в дворянское сословие
1. Статский советник Фебус Яковлевич Каплан и его сын Яков, вероисповедания иудейского, 66 лет (дело 1895 г.), награжден орденом Св. Святослава и Св. Анны II степени. Императорское величество утвердило Фебуса и его сына Якова в потомственное дворянство Минского дворянского собрания с записью в третью часть родословной книги дворян Минской губернии. Герб — в лазоревом щите серебряная змея с червлеными глазами и жалом, щит увенчан дворянским коронованным шлемом, нашлемник: павлиний хвост натурального цвета, намет лазуревый с серебром.
2. Из журнала С.-П. Дворянского Депутатского собрания от 16 апреля 1898 г. прошение статского советника Семена Аркадьевича К. от 13 октября 1897 г. Послужной список: врач Инвалидного дома имени Павла I, доктор медицины, вероисповедания Моисеева закона, имеет ордена Св. Владимира III и IV степени, Св. Анны II степени, Св. Станислава II степени с Императорскою короною, медаль императора Александра III и знак Красного Креста от 10 февраля 1886 г., признан потомственным дворянином с правом внесения в третью часть родословной книги. Приказом по Морскому ведомству назначен старшим врачом Инвалидного дома им. Павла I. Однако С.-П. Депутатское собрание отказало принять в свои члены доктора К., мотивируя это тем, что даже крещеным евреям это не разрешено, даже если их предки приняли Св. крещение до 1764 г. (!?). Однако настырный еврей обратился в Сенат, который именем Государя действие собрания счел неправильным и посему потребовал вновь рассмотреть дело старшего врача и заслуженного человека. С.-П. дворянское собрание сохранило невозмутимость и вновь отказало статскому советнику. Тогда последовал указ Его Императорского Величества, Самодержца Всероссийского, который аннулировал прежнее постановление Петербургского собрания о записи его в дворянские книги, что и было исполнено. Позорная эпопея.
204